“В 1975/76 г.г. в Софии я проделал "интерференционный эксперимент со связанными зеркалами
памятка ква-надомнику. свідомная
flib../b/280709 - S.N.U.F.F. - ПелевинГоворят в быту по-верхнерусски, а государственный язык всего делопроизводства — верхне-среднесибирский. За этим строго следит их собственный Департамент Культурной Экспансии, да и мы посматриваем. Но следить на самом деле не надо, потому что вся оркская бюрократия с этого языка кормится и горло за него перегрызет.
Оркский бюрократ сперва десять лет этот язык учит, зато потом он владыка мира. Любую бумагу надо сначала перевести на верхне-среднесибирский, затем заприходовать, получить верхне-среднесибирскую резолюцию от руководства — и только тогда перевести обратно просителям. И если в бумаге хоть одна ошибка, ее могут объявить недействительной. Все оркские столоначальства и переводные столы — а их там больше, чем свинарников, — с этого живут и жиреют.
В разговорную речь верхне-среднесибирский почти не проник. Единственное исключение — название их страны.
Они называют ее
Уркаинским Уркаганатом, или Уркаиной, а себя — урками (кажется, это им в спешке переделали из «
укров», хоть есть и другие филологические гипотезы).
В бытовой речи слово «урк» непопулярно — оно относится к высокому пафосному стилю и считается старомодно-казенным. Но именно от него и произошло церковноанглийское «Orkland» и «orks».
Урки, особенно городские, которые каждой клеткой впитывают нашу культуру и во всем ориентируются на нас, уже много веков называют себя на церковноанглийский манер орками, как бы преувеличенно «окая». Для них это способ выразить протест против авторитарной деспотии и подчеркнуть свой цивилизационный выбор.
///
И тут произошло неожиданное.
— J’accuse! — прогремел над дорогой властный голос.
Как ни испуган был Грым происходящим, он испугался еще сильнее. В присутствии кагана никто не мог говорить таким тоном.
Никто, кроме дискурсмонгеров.
Этот свистящий, похожий на щелчок бича возглас в
Уркаине знали все. Им пугали детей, ибо вслед за ним приходила смерть. «J’accuse» означало «я обвиняю», но не на церковноанглийском, а на языке какого-то древнего племени, от которого дискурсмонгеры вели свою родословную.
К Хлое быстро шел неизвестно откуда взявшийся человек — видимо, он приблизился к процессии, пока все глаза были устремлены на кагана.
Человек был высок и излучал величие, хотя одет был просто и даже бедно — в рясу из мешковины, перепоясанную веревкой. Величие ему придавали седые кудри до плеч и орлиный нос. Так выглядели рыцари и герои.
Грыму почему-то сразу вспомнилась старинная монета с золотым ободком — один ойро из Музея Предков, на котором были отчеканены два сливающихся друг с другом человеческих контура с разведенными в стороны руками и ногами. В рисунке было столько свободы и гордого достоинства, что делалось ясно — монету чеканили не орки и даже не бизантийцы. Пояснительная табличка гласила: «т. н. «витрувианские мужеложцы», гравюра Леонардо Да Винчи».
///
Многие взгляды Хазма казались современникам революционными, особенно в области политической экономии. Он доказывал, что оркские фондовые индексы в принципе не могут подняться выше бизантийских, поскольку у орков нет фондового рынка. Мало того, фондового рынка давно нет и у бизантийцев — они определяют свои индексы во время торжественного гадания в Доме Маниту, и в наше время это просто один из религиозных ритуалов Верхнего Манитуизма (т. н. Мувизма).
Кроме того, Хазм утверждал, что экономическое соревнование
Уркаины с Бизантиумом бессмысленно, так как офшар и нижние территории являются одной культурно-экономической системой, своего рода «метроколонией». Его слова, что истинной столицей
Уркаины является Лондон (сектор Биг Виза, где издавна приобретают летаемость богатейшие оркские вертухаи), вызвали всеобщее возмущение.
///
За окном было то же, что и раньше — облезлые бетонные трехэтажки времен поздних Просров, несколько чахлых пальм и погребальная телега, где уже лежал в своем спутнике дядя Хорь.
Возле телеги курили двое родственников — дядя Жлыг в черном плаще правозащитника и приезжий с юга, которого Грым видел на семейном сборе впервые.
Дядя Жлыг на самом деле не был правозащитником. Он работал на режимном заводе, где делали мопеды «
Уркаина» — там всем выдавали офицерскую форму.
Оба мужчины были сильно пьяны и продолжали какой-то начатый за столом разговор.
— Почему технологий нет? — яростно спрашивал приезжий с юга. — Даже тех, которые сто лет назад были. Что это такое, как не диверсия?
Дядя Жлыг посмеивался, как будто говорил с ребенком, но отвечал, на взгляд Грыма, вполне серьезно.
— Зачем диверсия. Тут и диверсии никакой не надо. Во-первых, у нас считают, что инженер — это низшая каста. А герой нашего времени — это вертухай с хатой в Лондоне. Или на худой конец какой-нибудь филологический говнометарий, которого в университете семь лет учили фигурно сосать у кагана. Особенно если он в Желтую Зону пролез и не только у кагана сосет, но и у верхних. А я при них типа слуга-механик. А теперь подумай, зачем я, инженер, стану наживать себе грыжу? Поднимать к звездам этих орлов? Да пусть они в говне утонут со своим «Словом о Слове»…
///
Прокуратор еще раз затянулся. Пауза помогла Грыму лучше разместить в голове все только что услышанное. Прокуратор говорил очень разумные и ясные вещи.
— И потом, — продолжал он, — чего хорошего нетерпилой быть? Ихние басурмангеры еще ладно, умные люди. А вот наши, которые из Желтой Зоны — самое говно и вонь. Один недавно открытие сделал.
Уркаина, мол, крытоколония Биг Биза.
— Криптоколония, — неожиданно для себя поправил Грым.
— Во-во, я и говорю. Они, мол, через то нами управляют, что одному дают натыренное спрятать, а другому нет. Тыщи лет не прошло, как доперло до мужика. Где они только траву такую берут?
Фраза насчет травы была, как догадался Грым, ганджуберсеркской шуткой — прокуратор хотел показать, что говорит с ним как со своим.
— Без головы по-любому плохо, — продолжал прокуратор. — Ты вон Труха знал? В нашем районе жил когда-то.
Грым отрицательно помотал головой. Труха он один только раз видел в новостях. Это было перед прошлой войной.
— Пошел пацан в нетерпилы. Прописался в Желтой Зоне. Дали ему майку «свидетель тирании», прикрепили персональную камеру, все по высшему разряду. Целый год по Славе ходил, а камера над ним летала. Как пусора увидит, подбежит сзади и хрясь ногой в жопу. Пусор обернется — все сразу видит, понимает, а сделать ничего не может, только улыбается и честь отдает. Ну, повыебывался парень, это да. А больше ему за все время ничего умного в голову не пришло. И наверх ему пропуска так и не дали. А как война началась, удавили лоха в первый день. Не пусора даже, носильщики с рынка, которые заебались на него в новостях каждый день смотреть. Тебе такое надо?
Грым опять отрицательно помотал головой. Он сначала не понял, кто такие «пусора», а потом вспомнил, что так ганджуберсерки называют правозащитников. Две ветви власти друг друга не любили — у правозащитников тоже была целая куча обидных названий для ганджуберсерков, из которых самым нежным было слово «говнокуры».
— Тогда слушай. Скоро опять война. Причем она тяжелая будет, формы шьют чуть не двадцать видов. Надо поднять боевой дух. Поэтому хотим призвать тебя в ряды. И дать об этом широкую информацию, чтобы народ видел — не все у нас еще продались. Чтоб тебя по маниту показали, возьмем к уркагану вестовым. Будешь приказы развозить. Свой мопед «
Уркаина». Из вестовых почти все возвращаются, кто клювом не щелкал.
///
Священник долго говорил про Уркаганатум Просрум, который возрождается из пепла веков, про
Уркаину на страже Духа и Воли, про сакральную жертвенность уркского воина, спасающего мир от самоуничтожения, про общество дрессированных пидарасов, в очередной раз навязывающее уркам войну — все как обычно. Когда он напомнил, что урки созданы Маниту не для мещанского прозябания, а для славы сражений и восторга молитв, Грым подавил первый зевок. Когда он забубнил об истинной вере («у них, ребятки, манитуизм только по названию, выхолощенный от самой своей сути, а у нас с вами — изначальный лазоревый…»), Грым стал клевать носом. А когда он принялся читать часовое «Слово о Слове», Грым вообще уснул.
///
Грым опустил взгляд на медный замок, висящий на воротах со времен последней Победы. В младенчестве, когда он еще не различал причин и следствий, он думал, что война начинается, когда ломают замок, а не наоборот — и этот металлический сторож мира казался ему опасно доступным для любого злоумышленника. Вот же он, совсем рядом…
С тех пор Грым успел поумнеть. Но сегодня он словно вернулся назад — и уже много раз сменившийся за его жизнь замок вдруг показался ему, как когда-то в детстве, обреченным живым существом, которое много дней защищало
Уркаину как могло — а теперь должно было откинуть дужку.
///
Стремянный Духа Хмыр, держатель знания Древних Времен, наставник
Уркаины, учитель доблестных Урков и почтительный ученик Уркагана — курсанту ГРЫМУ.
Говорят, кому выпадет номер сорок восемь, избран Маниту. Получить его при гадании весьма трудно, потому что из гадательных палочек он может сложиться раз в сто лет, и такое вижу первый раз. Про «зверя» и «свет» знают все. Но есть еще тайное — говорят, тебе будут помогать духи, и ты сможешь писать песни и стихи. Также предрекают, что ты сможешь подняться в свет Маниту, ибо тебя полюбит высшее существо.
///
Боевая ладья уркагана была замысловатым сооружением из дерева на прочной раме из дерипасия, установленной на восьмиосную платформу «Даймлер Моторенваген». Как всегда, ладью эксклюзивно изготовили в цехах Желтой Зоны, и производственный процесс широко освещался в спецвыпусках «Якщø завтра вiйна» — все знали, что у нее внутри, какую она развивает скорость и сколько весит каждое колесо. Сейчас она целилась прямо в Ворота Победы, и загородки перед ее загнутым вверх носом были уже убраны. Все понимали, что это значит. Но настроение у заполнивших площадь войск было приподнятым.
Гул над площадью постепенно делался громче. Грыму передалось общее волнение — и он с удивлением понял, что к нему примешивается изрядная доля тщеславия. Все-таки он был вестовым самого уркагана. Ответственная и почетная должность, введенная после войны № 214 — когда люди в разгар сражения неожиданно отключили оркам мобильную связь.
Грым чувствовал, сколько оркских глаз скользит по его новенькой белой матроске — форме правого фланга. Два других вестовых, приписанных к левому флангу и центральному участку, были одеты иначе — один дикарем, другой ретиарием. К борту ладьи были пристегнуты их мопеды — та самая «
Уркаина», которую выпускал завод дяди Жлыга. Увидев этот аппарат, Грым вспомнил разговор на поминках. Похоже,
материю теперь пидарасили, даже не пытаясь перед этим наебать — знали, что все равно ничего не выйдет.
///
Он не понял еще, что видит, а уже сладко заныло сердце: растворилась дверь в древнюю сказку про героев… (Грым плевать хотел на геройские сказки, но это знал только самый краешек ума.) Зеленое, раздольное, ровное, славное, родное… Сердце
Уркаины, политый оркской кровью Курган Предков… (Срыть его совсем, и не надо будет ничего поливать.) Так вот где наши столько веков бьются с людьми за Оркскую Славу… (Ну вот, пригнали скотинку — а теперь?)
///
Когда оркское знамя взвилось к верхушке флагштока, из динамиков на ладье ударила торжественная музыка. Грым почему-то вспомнил школьный урок пения.
«Музыка бывает пидорская и воинская. Когда играет пидорская, душа закрывается для света Маниту. А воинская сама есть свет Маниту. Пидорскую музыку орки извели. И теперь на просторах
Уркаины слышна только воинская…»
Учитель заблуждался, думал Грым, орки вовсе не извели пидорскую музыку. Просто она научилась мимикрировать под воинскую — и доказательство неслось сейчас из всех маниту, транслирующих начало войны.
///
Речь была самая обычная — мутило от писарского волапюка властей, старающихся говорить с народом задушевно, но строго, и непременно на его собственном языке. Контекс говорил о национальной катастрофе, к которой привела
Уркаину прежняя клика, о бедственном демографическом положении, о том, что урка надо поставить в самый центр
Уркаины, а не наоборот, и так далее. Были в статье и соленые оркские шутки — столько, что, когда Грым дочитал, ему стало казаться, будто он проглотил гнилую рыбу. В общем, по всему выходило, что Контекс — это всерьез и надолго.
///
— Знаете, почему вы не любите себя сами? — сказал он, — Вас придумали для того, чтобы ненавидеть с чистой совестью.
— Это правда, — прошептал Грым.
— Вы жертва, принесенная для сохранения цивилизации. Клапан, через который выходят дурные чувства человечества…
— Вас наверху осталось тридцать миллионов, — сказал Грым, — А нас в
Уркаине раз в десять больше. Почему же человечество — это вы, а не мы?
— Потому что в вас очень мало человеческого, — отозвался дискурсмонгер.
///
Она до самого утра симулировала заинтересованное наблюдение за оркским спариванием (запоздалая награда
Уркаины вернувшемуся с войны герою), а я с большим интересом следил в это время за ней.
///
Немного разочаровали Грыма стоящие в квартире маниту. Он слышал, что у людей они трехмерные, но у Бернара-Анри было лишь несколько больших плоских экранов, почти таких же, как в присутственных местах
Уркаины.
///
Как только он встал, маниту сразу погас. Такого Грым еще не видел.
— Это самое дешевое, что бывает, — объяснил Дамилола, когда он вышел. — А такие панели, как у Бернара-Анри — антиквариат, двухмерная плазма, и они намного дороже. Он говорил, что ему нравится набирать на них тексты — на таких же маниту работали великие дискурсмонгеры прошлого.
— Они действительно старые? — спросила Хлоя.
— Подделка, конечно. Но выглядят так же, как настоящие. Старинная панель будет стоить минимум миллиона три. И лучше ее не включать — они тут же ломаются. Бывают еще вакуумные колбы с хрустальным экраном. Как у древних императоров. Но стоят они как вид на Лондон.
Грым хотел сказать, что древним императором быть не обязательно — у орков до сих пор есть вакуумные маниту, которые делает завод, выпускающий мопеды «
Уркаина». Ими как раз и занимался его дядя Жлыг, пока его не арестовали за утрату доверия, и для орков это технологическая гордость, доставшаяся им от великих предков.
///
Метрдотель переключил канал. Там была другая программа из Славы — «Уркские Звезды»:
— В чем секрет вашей неувядающей популярности?
— Да в том, дурак, что мой ебальник каждый день показывают по маниту! Гы-гы-гы!
Метрдотель переключился еще раз, и попал на третью программу из Славы — репортаж с процесса политтехнологов-убийц (этим мероприятием Рван Контекс ознаменовал начало своего правления). По экрану поплыли вещественные доказательства: черепки старинной керамики, свернутые и опечатанные агитационные плакаты, разноцветные пачки голографических маниту. Контекс, похоже, собирался расквитаться не только за себя, но и за всю династию, и уже обнаглел настолько, что без всяких консультаций арестовал нескольких орков из Желтой Зоны… Похоже, подумал я, новая война будет раньше, чем обычно.
А что каналы здесь такие, удивляться не следовало. Это же оркский ресторан, хоть и глобальный. Первую половину жизни глобальные урки борются друг с другом за право уехать из
Уркаины в Лондон, а вторую половину — сидят в Лондоне и смотрят телевидение
Уркаины.
В общем, я получил удовольствие. Я вообще люблю оркские передачи. Особенно мне нравится, когда их небритые пропагандисты начинают объяснять согражданам, что мы наверху, значит, спим и видим, как бы нам оккупировать
Уркаину и заставить их жить по нашим законам.
///
— А что это за оркская пословица?
— Я в молодости изучал оркский фольклор, — ответил я. — Чтобы понять душу врага. Узнал много нового. Кстати сказать, по вашим пословицам до сих пор исторические открытия делают.
— Как это? — удивился Грым.
— Ну… Например, была такая сибирская поговорка: «Сын да дочь Дарт Вейдера сгубили». Из нее можно заключить, что в те времена, когда
Уркаина называлась Сибирской Республикой, предки нынешних орков имели доступ к Древним Фильмам.
///
Следовали кадры с жуткими подробностями — несомненно, реальные (Грыму интересно было смотреть не на лужи крови, а на то, как выглядела рыночная площадь и знакомые улицы сто или двести лет назад).
Когда новостной блок кончался, любовники принимались обсуждать увиденное, и здесь орк обычно говорил какую-то злобную глупость — например, что оркские журналисты сами убивают правозащитников, и думать, будто одни хорошие, а другие плохие — это просто идиотизм.
Тут, конечно, начиналась чистой воды пропаганда и промывание мозгов. Грым представить себе не мог соплеменника, который сморозил бы такое. Все внизу понимали, что журналист и пикнуть не посмеет на правозащитника. Экранный орк торговал развесистой клюквой, но почему-то не говорил правды, которую обязательно сказал бы Грым. Например, что журналисты постоянно воруют лошадей, а если не могут украсть, то насилуют их по очереди, связывая им проволокой ноги и морду, и лошади потом долго болеют, поэтому мужики часто нанимают правозащитников сами. В
Уркаине это знали и дети.
///
Любой снаф начинался стандартной формулой о том, что актеры и модели достигли возраста согласия, а за сцены насилия и жестокости полную ответственность несет правительство
Уркаинского Уркаганата. В общем, все было ясно. Кроме одного.
Зачем люди снимают снафы?
Как ни странно, в многочисленных статьях не было прямого ответа на этот вопрос. Было только понятно, что снафы как-то связаны со здешней религией, и именно по этой причине их снимают на ритуальную светочувствительную пленку.
И они не просто имели отношение к религии.
Снафы, похоже, были главным таинством мувизма.
///
Алена-Либертина вблизи выглядела холодной и несвежей — казалось, ее наполняет мертвая застоявшаяся кровь. В
Уркаине она вообще была бы бабкой, но Грым уже знал, что у людей другая возрастная шкала.
///
И деньги у нее тоже имелись — куда больше, чем у папочки. Не потому, что у нее их было так уж много. Просто у папочки их теперь не было совсем. Вся эта операция оказалась для нее очень простой — купить Свидетельство Славы (оркскую карточку-аусвайс) можно в
Уркаине на каждом углу. На любое имя и номер (можно даже инн переколоть, были бы маниту).
А дальше ее следы терялись.
///
Оркланд… У орков уже много веков, если не тысячелетий, в моде эсхатологическая конспирология. Но их
Уркаина настолько мерзка, что вряд ли ей угрожает серьезная опасность. Проблемы начнутся, если они захотят стать лучше.
///
Когда они вышли в круглый сквер, где стояли окруженные статуями стулья, Алена-Либертина опустилась на один из них и жестом пригласила Грыма сесть рядом.
— Тебе интересно, кто все эти люди? — спросила она, указывая на белых истуканов.
Грым сосчитал постаменты — их было двенадцать, по числу расходящихся дорожек.
— Наверно, — предположил Грым, — это древние жрецы Маниту? Его слуги?
— Скорее, его лица, — сказала Алена-Либертина. — Мы называем словом «Маниту» каждого из них. Ибо за каждым стоит целая эра в истории человечества. Они были рупором вечной истины. Любое их слово в свое время потрясало мир, и к нему писали тома примечаний с комментариями. Но сейчас люди даже не помнят их имен.
Единственное, что было Грыму интересно — это зачем Маниту столько разных лиц, если он никогда не врет. Но он подумал, что такой вопрос может прозвучать богохульно. Все же следовало задать об этих статуях несколько вопросов — хотя бы из вежливости.
— Кто вот этот? — Грым указал на статую хитрого косоглазого воина, сидящего на постаменте, скрестив ноги в остроносых сапогах.
— Это Маниту
Будда. Великий воин древности. Он казнил врагов Маниту, привязывая их к своему колесу. Видишь колесо?
— Ага, — сказал Грым. — А эти два?
Он указал на на двух бородатых мужчин, стоящих на соседних постаментах.
По виду они казались родными братьями — только один был в чем-то вроде накинутой на тело простыни, а другой — в обтягивающем трико. Первый разводил руки в стороны, а второй поднимал их в небо, так что Грыму они показались похожими на двух рыбаков — первый показывал, какую большую рыбу он поймал, а второму для этого даже не хватало размаха рук.
— Это Христос и Антихрист, — сказала Алена-Либертина. — Характерный пример «инь-гегельянь», зеркальные лики Маниту. Вы, орки, почитаете только Антихриста и считаете нас еретиками и отступниками за то, что мы равно уважаем и других аватаров. А мы считаем, вы мыслите слишком узко. И даже про Маниту Антихриста вам не говорят всей правды. Он вовсе
не был черной дырой с аккреционным нимбом, как на ваших супрафизических иконах «Маниту в Славе». Многие неграмотные орки думают, что он когда-то приезжал в таком виде в город Славу. Но на самом деле это был такой же человек, как мы с тобой. Просто через него говорил Маниту,
связавший Вселенную ожерельем черных дыр.— А что именно он говорил? — спросил Грым.
— Антихрист учил людей, что Маниту живет во всем без исключения, и в высоком, и в низком. А деление на добро и зло, на низкое и высокое —
и есть первородный грех. Чтобы разрушить все предубеждения в зародыше, он выбрал себе самое ненавистное имя, которое было в человеческой мифологии, и символы тоже выбирал самые скомпрометированные.
— Это я уже слышал, — сказал Грым. — А из-за чего его расстреляли?
Алена-Либертина чуть улыбнулась.
— По слухам, из-за того, что он плохо знал испанский. На своем родном английском он мог уболтать кого угодно, но кокаиновые бароны не особо его понимали и решили, что он шпион…
...
Автор