Больной как профессия

 

Для наглядности я сначала приведу несколько разных примеров: и того, как человек стал профессиональным больным, и того, как мог, но не стал.

Я взаимодействую с одной женщиной, ей сейчас около шестидесяти. Она позвонила мне, прочитав мои статьи, которые ей понравились. Ее случай настолько типичный, что не могу о ней не рассказать, но в то же время работа с ней в самом разгаре, поэтому я попытаюсь, насколько это возможно, «замести следы». Эта женщина болеет разными хроническими болезнями всю жизнь, начиная с раннего детства. Последние годы она занимается самолечением по Г. П. Малахову*. Она рассказала мне, что у нее была маленькая пауза по части болезней. Несколько лет между поздней юностью и ранней взрослостью она не болела. Мне это показалось важным. Я сформулировал так: когда она жила в доме с папой-мамой, она постоянно болела. Потом все прошло. Далее создала семью, родила детей, и опять пошли болезни. Я спросил ее, правильно ли я излагаю события. Она нехотя подтвердила, что правильно. Ей бы хотелось обсудить со мной вопросы диет, потребления мяса и сыра, а я тяну ее в совершенно другую сторону. Говорим, говорим, толчем воду в ступе и вдруг — крупица золота: родители, оказывается, отдали ее старшую сестру на воспитание бабушке. На несколько лет отдали! Спросил, почему? Быстрый ответ — бедно жили. Стал разбираться. Выяснил, что неверно. Дама призадумалась. Далее я ей «подбросил дохлую крысу»: а может быть, подсознание предостерегало ее от судьбы сестры и включило механизм вялотекущих болезней? Может быть, ей не хватало материнской ласки или отцовского участия, и она научилась выбивать все это, используя болезни? Она затрудняется. Я усиливаю нажим. А может, она и в семейной своей жизни, столкнувшись с проблемами, использовала тот же самый прием? Она хочет перевести разговор в диетическую плоскость, но я не позволяю. Не позволяю потому, что я — видящий экстрасенс, я ее успел просканировать. Она здорова. Более того, попытками вылечить несуществующие болезни по Малахову она раскачивает свой организм. Я буду стараться ее убедить, что надо пересматривать свою биографию, а не свое питание. Многочисленные адепты учения Малахова будут мне возражать: «Почему вы против сочетания духовности и рационального питания?» Да не против я! Только на практике оно не получается, это «сочетание». В случае моей пациентки ей в первую очередь надо понять, что она стала игрушкой своего подсознания. Поймет ежели, то станет здоровой, и про хитрое питание забудет думать, надеюсь.

 

* Чтобы написать этот маленький кусочек, я все-таки залез на малаховский сайт и посмотрел его содержание. Мне хотелось понять: это мой союзник или... Получилась серединка на половинку. Я бы сказал так: Малахов — это духовность для атеистов. Если идешь снизу — хорошо, если смотришь сверху — плохо.

 

Дальше я опишу поведение во время тяжелой болезни близких мне людей: хорошего товарища и моей жены. Не в целях саморекламы, а для описания тонкостей.

...Назовем его Лешей. Он видный ученый ИАЭ, специалист в области термоядерного синтеза. Когда-то мы с ним работали в одной лаборатории и даже опубликовали совместный препринт, в котором не без изящества показали, как именно теорию и эксперимент можно слить в экстазе. Кроме того, мы с ним неоднократно отдыхали вместе... Мы не виделись несколько лет. Я уже забыл, как именно мы пересеклись. Помню, что, когда мы сговорились, я пришел в здание, где просидел не меньше пяти лет, а Леша — всю жизнь, и постучался в его комнату. У каждого научного сотрудника и инженера была в Институте своя комната, в которой стоял личный письменный стол (а еще было свое место в стендовом зале для экспериментальной установки). Итак, я зашел к Леше и увидел его за письменным столом, заваленным бумажками.

— Сейчас, Илья Витальевич, а то потом потеряю начало.

— Я не тороплюсь, Леша.

Такая несимметрия обращений ни о чем не говорила. Просто Леша последние годы общался с разными шишками, нашими и иностранными, у нас и в иноземии. У него выработалась привычка именовать всех по имени-отчеству, мне больше нравилось другое обращение со времен, когда мы были молоды, вместе бродили мы по городу, пили портвейн «Кавказ» и даже иногда попадали в вытрезвители. Было и такое. Из песни слова не выкинешь...

Дальше я объединю два наших разговора вместе, поскольку так будет нагляднее.

— Леша! Ты погляди на себя в зеркало — морда перекошена (у него был маленький инсультик). Можешь ли ты играть в футбол? Не можешь, Лешенька, потому что сердечко у тебя поскрипывает. Насколько я понимаю, у тебя был инфаркт. Вроде бы я рубец вижу?

— Илья, а что ты мне предлагаешь?

— Леша, я тебе предлагаю бросить эти твои токамаки к чертям собачьим. Думай о смысле жизни, преподавай — ты же удивительный, прекрасный методист, пиши мемуары, наконец. Кончай анализ! Обобщай!

— Дорогой Илья Витальевич, а на кого я брошу лабораторию?

— Вот уж об этом ты не думай. Претендентов будет несметное количество.

— Они ничего не умеют. Я бы давно ушел, но не на кого оставить. Ты ведь не захотел со мной работать. Вместе было бы легче.

— А кому надо то, чем ты сейчас занимаешься?

И пошел разговор в духе фильма «Девять дней одного года», где я играл роль легкомысленного теоретика Ильи Куликова, а он — надежного прагматика Гусева. Я солировал.

— Кому нужен этот твой термояд? Планета и так перегрета. Скоро Антарктида растает... Ну, подумай, зачем тебе термояд? Решай кроссворды, займись собственным сердцем... Может, ты в Бога поверишь... Мы, блудные дети Бога, обязательно к Нему вернемся, если опьянение расширенного воспроизводства сменится апокалипсическим ужасом грядущего всемирного потопа...

— Хорошо. А как мне заняться собственным сердцем? Весной прошлого года, когда у меня эта сердечная неприятность случилась, я взял отпуск за два года и очень хорошо провел время на даче. За грибами ходил, досточки рубанком строгал. Более того, я там проводил эксперимент над собой. Чувствовал себя хорошо и уменьшал количество таблеток. В два раза уменьшил. А потом приехал в Москву и сходил к своей докторше. Думал, она меня похвалит, а она раскричалась на меня: дескать, я нарушаю режим, что отвечать будет она, что я теперь всю оставшуюся жизнь буду пить таблетки. И я подумал: она — профессионал, и я — профессионал. Пусть каждый занимается своим делом. Снова стал пить все, что назначалось, чтобы просто не заниматься чужими делами.

— Леша! Позволь обратить твое внимание, что так надо лечить от сердечной недостаточности не старшего научного сотрудника, а корову Машку. Ее дело — мычать и глотать. А ты? Почему врачи не хотят подключить твой интеллект к лечению? Почему ты им подчиняешься так безоговорочно?

— Потому что они — профессионалы.

И чем же все кончилось? А ничем. Я соблазнил его попробовать снова снизить дозу лекарств и еще подумать над своими грехами. Это его заинтересовало. Я объяснил ему, что главный его грех — это работа взахлеб, в то время как сыну требуется помощь в установлении правильного мировоззрения. С сыном, действительно, были проблемы. Леша вяло обещал подумать. Наше сотрудничество продолжалось меньше месяца. Он должен был мне звонить раз в две недели и докладывать о самочувствии. Его хватило на один звонок... Вот тебе, читатель, еще одна позиция «профессионального больного»: «снова стал пить все, что назначалось, чтобы просто не заниматься чужими делами». Более выпукло и сформулировать невозможно.

Теперь самое время остановиться на обещанных тонкостях. Я уже говорил, что атлас грехов — подспорье только на первых порах, и что им не исчерпывается диапазон возможных корреляций. Действительно, у Леши с очень большой натяжкой можно усмотреть жестокость, проявленную по отношению к сыну в связи с тем, что он мало обращал на него внимания, занятый по уши работой. О чем же тогда речь? Я ведь не случайно упомянул про нашу совместную статью: она вполне могла бы послужить Леше основой для докторской диссертации, но он побоялся встать на этот путь, поскольку то, что мы с ним когда-то сочинили, не соответствовало общепринятой форме написания научных статей на данную тему. Она была слишком физичной, слишком новой по подходу. Он побоялся, а кто боится, не может победить. Встреча со мной через несколько лет давала ему шанс переиначить свою жизнь, изменить жизненные приоритеты и заодно восстановить здоровье. Он опять побоялся встать на неизведанный путь, предпочтя роль профессионального больного. Эта история о двух поражениях: его — жизненном, стратегическом и моем — тактическом. Мне не удалось соблазнить его «розочками» новой жизни, которые вырастил я. Может, мне надо было действовать через его жену или как-то еще. Не знаю.

Наверное, мне очень бы хотелось именно моим сверстникам, научная звезда которых уже закатилась или склоняется к закату, именно таким неуверенным в себе людям убедительно сказать: надежда есть! Даже если материальная оболочка начинает расползаться, то и это всего лишь означает, что дадут новую, и все повторится сначала, на другом, более высоком уровне. И не надо бояться Бога (как зачастую нам глаголют пастыри), потому что тогда Его невозможно любить. Надо стремиться стать Его сотрудником — это может каждый. Однако чаще всего меня, подобно Леше, не слышат и не понимают. Вот звонит какой-нибудь институтский товарищ и простейшим вопросом ставит в тупик, если спрашивает, чем я сейчас занимаюсь. По существу, самый лучший ответ — уклониться от ответа. Ведь если я ему скажу, что бросил физику, поверил в Бога, занимаюсь лечением на расстоянии и пишу такие книжки, то мысленно он посочувствует мне — крыша у человека поехала. Старость, дескать, — не радость. Если я ему скажу, что работаю в Институте, но по медицинской тематике, то он опять меня пожалеет, поскольку подумает, что я цепляюсь за Институт из-за куска масла к черному хлебу пенсии. А ведь на самом деле все иначе, и чувствую я себя прекрасно, но как объяснить это товарищу, который по уши завяз в материализме?

На ум снова просится: «Нет пророка в своем отечестве». Это выражение обозначает еще одну проблему, которой мы пока не касались: лекарь должен иметь предварительный авторитет у пациента. Возможно, Лешку мог бы обратить в свою веру и вылечить другой человек (не я, с которым он пил портвейн «Кавказ» и рассуждал о женщинах во времена нашей молодости и зрелости), который знал бы то, что знаю теперь я. У меня всегда есть опасность в кругу близких людей встретить такое же ироничное отношение, как к жрице из стихотворения Бродского:

 

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?

Худощавая, но с полными ногами.

Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.

Жрица, Постум, и общается с богами.

 

Поэтому, вероятно, мои попытки лечить сверстников в клубе «Плющиха», где некоторые посетители знают меня с первого класса, ни разу не привели к заметному успеху. Но мне удалось эту очень трудную задачу решить в случае со своей женой. Это мое достижение, и я им горжусь. Но могло и не получиться.

А дело было так. Когда я начал заниматься технической стороной медицинской кардиологии, то мне пришлось достаточно подробно разобраться в топографии сердца. Сердце по своему физиологическому назначению — в первую очередь объемный насос, который представляет собой мешок для крови с клапанами. Этот мешок то расширяется, засасывая кровь, то сжимается, ее выталкивая. А клапаны позволяют эту бестолковую на первый ряд работу превратить в пульсирующий поток крови одного направления. Как делается основная работа по сжатию-расширению? Очень просто. В каждом мускуле есть свое нервное окончание. Оно командует, когда надо начать сокращаться данному мускулу. Это необходимо, поскольку сердце на самом деле — это два двухкамерных насоса, и каждая камера, каждый мешок сокращаются не все разом, а в определенной последовательности. Поэтому на правом предсердии сверху имеется так называемый «синусный узел», который на языке инженеров и техников имел бы название «задающий генератор». Он дает команду нервным окончаниям сокращать мускулы, причем не все сразу, а в определенной последовательности. Поэтому нервные волокна из синусного узла проходят через другой узел — «атриовентрикулярный», который инженеры на своем языке назвали бы «линией задержки». В этом узле каждому нервному волокну указывается, на сколько единиц времени надо задержать начало сокращения, чтобы все было хорошо. После выхода из «линии задержки» толстый пучок нервных волокон (или, по-научному, пучок Гиса) входит внутрь сердца. Далее он разветвляется на два отдельных пучка, проходящих по разные стороны сердечной перегородки. Один обслуживает маленький правый сердечный желудочек и имеет название «правая ножка пучка Гиса», другой обслуживает большой левый желудочек и имеет название «левая ножка пучка Гиса». Левая ножка пучка Гиса очень скоро разделяется на переднюю ветвь и заднюю ветвь и т. д. и т. п. В конце такого расщепления мы получим элементарные нервные волоконца, которые дают команду сократиться элементарным мышцам.

Все понятно? В общем, понять нетрудно, для этого медицинский институт кончать не надо, можно и на пальцах. А как эти знания использовать на практике, сейчас увидим. Однажды в свой «физический» период работы в Институте я сидел у себя комнате и что-то научное считал. Вдруг раздается звонок городского телефона, и я слышу взволнованный голос жены: «Илья! Меня увозят в больницу, у меня инфаркт!» Пока она там объясняла, что пошла в поликлинику за справкой, а кончила «скорой», я быстренько пытался понять, что происходит. Что именно у нее с сердцем? Кровообращение сердца было вполне нормальным. Поэтому инфаркта нет. А что же есть? Мне раскрывают ее сердце и показывают какое-то темное образование как раз в том месте, где пучок Гиса входит внутрь сердца. Это темное образование разрушает? — нет, частично пережимает пучок Гиса. То есть это не нарушение структуры, структура нормальная, это какая-то очень своеобразная блокада пучка Гиса, что в реальности должно приводить к совершенно непредсказуемым сокращениям элементарных мышц сердца.

— Оля! Никакого инфаркта у тебя нет!

— А что?! А что же у меня такое?!

— Самое главное — у тебя нет инфаркта, а с остальным мы справимся. Езжай и ни о чем таком не думай.

Ее увезли в больницу, где подтвердили диагноз, однако через десять дней выпустили, отменив первоначальный диагноз, и даже извинились, если меня память не подводит. Я потом показывал коллегам-врачам эти кардиограммы, из-за которых весь сыр-бор и случился. Кардиограммы просто страшные. Но люди, которые их расшифровывали, исходили в своих оценках из модели явления, которая не соответствовала реальности. На самом деле клетки миокарда вырабатывали странные сигналы не потому, что были обескровлены, как бывает при инфарктах, а потому, что к этим клеткам сигналы на включение в работу приходили неправильные, а сами клетки были совершенно здоровы. Я бы сформулировал диагноз так: блокада пучка Гиса у его основания, возникшая за счет прорыва на эфирный уровень некой паразитной сущности. Лечение мое состояло в том, что мне показали эту сущность, разрешили ее удалить, и я ее удалил.

Думаю, прочитав мой диагноз и схему лечения, ортодоксальный кардиолог будет удивлен и возмущен «наглостью» автора, потому что, конечно, не сможет принять в качестве алгоритма лечения «удаление паразитной эфирной сущности, оседлавшей пучок Гиса». Он будет бить в набат и призывать научную общественность, всех прогрессивно мыслящих людей поставить надежный заслон такому вопиющему шарлатанству. Однако хочу заметить, что в конечном итоге я безупречно провел диагностику и лечение заболевания! А что это так, вы убедитесь, когда дочитаете эту историю до конца.

Но сначала еще один вопрос на понимание. Если бы я был пастухом и понятия не имел о пучках и ножках Гиса, то в этом случае удалось бы мне вылечить свою жену или чужую дочку, не важно? Удалось бы точно так же. Если я знаю, что сердце имеет форму сердечка, то и этого хватит для лечения. Я увижу в глубине (точнее, мне покажут!) некое темное образование, которое надо убрать, и все. Я уберу. Лечение состоялось. Тогда зачем автор болтал тут о пучке Гиса? Это что, никому не нужное знание? Почему же. Знания всегда полезны. Анатомические знания облегчают рассказ о произведенном лечении, они позволяют обсудить проблему с коллегами, но не имеют отношения к собственно лечению тем методом, о котором я рассказываю. А этот метод состоит в реализации инструкций по лечению, которые составлены не людьми. Это Они умеют лечить, а не я. Я просто следую Их инструкциям. Они разные для разного уровня пользователей. Но всегда действенные.

А теперь вернемся к истории с моей женой. Когда ее выписывали из больницы, врачи ей честно сказали, что так и не поняли, что с ней происходило, поскольку никаких последствий они не видят. Но! Было строгое напутствие:

— Вы же понимаете, ничего случайно не происходит, видимо, там что-то у вас сидит, просто мы добраться не можем. Вы идите в свою районную поликлинику, встаньте там на учет у районного кардиолога, ваша карта будет с красной полосой, отныне вы будете считаться в группе риска. У вас дома есть тонометр? Как, у вас нет тонометра? В каждом доме обязательно должен быть тонометр! Вы должны регулярно не менее двух раз в день мерить давление и записывать в дневничок результаты. Кардиолог вам даст более детальные указания, а пока я вам выписываю три лекарства, которые имеют общеукрепляющий характер, надо восстанавливать нормальную работу вашего сердца. И помните: отныне и, возможно, навсегда вы — в группе риска. Никуда не выходите из дома без аварийных лекарственных препаратов. Их вам выпишет районный кардиолог. Я хотел бы, чтобы мы с вами больше не встретились, но для этого вы должны серьезно и систематически лечиться.

Жена мне это все рассказала весьма эмоционально. До попадания в больницу мы раз в квартал вызывали «скорую помощь», когда у жены случался гипертонический криз. Мы пошли, купили тонометр и потренировались. Давление стандартное. После этого я спросил жену:

— Ты хочешь дальше жить нормальным здоровым человеком?

— Конечно, хочу, — ответила она.

— Мой тебе совет — тонометр спрятать, — начал я произносить тронную речь, — считать попадание в больницу случайностью, к кардиологу сходи, но к его указаниям отнесись критически, не потому, что он дурак, а потому, что у него задача дурацкая: на пустом месте поставить диагноз. У тебя — здоровое сердце, но ты мнительная, тебе надо с мнительностью бороться, а это задача не кардиолога, а психолога. У нас в доме два психолога — ты и я. Мы обязательно победим.

Жена согласилась с такой программой, и мы начали ее реализовывать. Как ни странно, наибольшие проблемы вызвало неукротимое желание родственников и друзей помочь. При этом каждый подробно излагал свой личный жизненный опыт по части кардиологии, даже если в нем не было ничего хорошего. Самое печальное, что эти сочувственные речи невозможно было остановить, с ними нельзя было спорить, так как это вызывало на том конце провода просто агрессию. Я понимал природу этой агрессии: люди искренне хотели поделиться своим опытом, как наиболее комфортно навсегда стать больным человеком. Когда я начинал говорить кому-нибудь из них о том, что сама цель неправильная, надо другое, тот приходил в ярость, поскольку врачи уже успели обратить его в свою веру, и он был уверен, что действовать надо так и только так.

И что же в итоге? Давление мы не измеряем, регулярно лекарств не пьем. Лет приблизительно за восемь «скорую» мы не вызывали ни разу, где находится районная поликлиника по новому месту жительства, представляем смутно... Ольга имела все шансы стать «профессиональным больным», но не стала!

На какие тонкости я хочу указать в этом случае? Их несколько. В Евангелии есть эпизод, где ученики спрашивают Иисуса, за что некий слепец потерял зрение. Иисус поправляет (передаю приблизительно): «Не за что, а зачем. Для вящей славы Господа». То есть для того, чтобы исцеленный Иисусом послужил примером для других. Случай Ольги именно тот самый: чтобы она на собственном опыте убедилась в действенности тех методов лечения, которыми увлекается муж, чтобы она их «зауважала». Была опасность разрыва отношений. Это удалось предотвратить. И вторая сторона этой истории — тактика лекаря в разговорах с пациентом, близким пациентом, родным. Как известно, врачи часто не берутся лечить своих близких, потому что родные видели их не в самых лучших ракурсах. Нет нужного авторитета! И, кроме того, при лечении «своего» человека у врача руки зачастую трясутся! Поэтому лечение Ольги есть пример взаимного воспитания врача и пациента. Главное в этом эпизоде, что мне удалось установить правильные психологические отношения, устранить недоверие жены, преодолеть страх перед ответственностью за нетривиальные советы жене и выбрать нужные слова для объяснения своих предложений. Это пример того, как лекарь и пациент оказались на высоте.

Вместо вывода и в тесной связи с приведенными выше историями давайте теперь поговорим о свободе выбора и ответственности. Потом мы будем разбираться в этих делах подробнее (см. во второй части «Триалог разминувшихся во времени»), а сейчас — навскидку.

Свободны ли мы в своих поступках? Ответ не так очевиден. Есть философские системы, в которых объявляется, что свобода выбора — кажущаяся. Мы наплюем на эти сочинения, а заодно и на всех магов и чародеев, которые нас убеждают в том, что мы прекрасны, но есть дядя за углом, из-за которого все беды. Дядю, дескать, надо пощипать со знанием дела (не бесплатно, конечно), и ты проживешь еще сто лет с большим вкусом. Возможно ли такое? Возможно, если ты в это веришь, и не возможно, если ты веришь в Бога и полагаешь, что Он сильнее любого колдуна. Если веришь в Бога и Его защиту, то в случае неудач не кивай на дядю, а погляди в зеркало. Это твой свободный выбор поставил тебя на грань беды. Но твой свободный выбор может и спасти тебя.

Искра Божия, которая, как известно, сидит в нас, предполагает свободу выбора. Это не означает полной свободы выбора, которая нарушила бы свободу выбора Бога. Конечно, нет свободы без границ. Ты должен сделать правильный выбор в неких границах. Например, в границах десяти заповедей. Казалось бы, всякое ограничение, всякие рамки нарушают принцип свободы. Но это не так. Свободы для правильного выбора поступков в рамках любых ограничений у каждого хватает. Человек не отвечает за ограничительные рамки своей свободы. Мы должны принимать их как заданное извне условие. Мы не выбираем родителей, время и место рождения. Но когда-то мы оказываемся в момент Т в точке Х и — пошел самостоятельно. Наши граничные условия в процессе жизни может корректировать Бог. Например, жил на даче, а нужен был в городе. Дача сгорела. Оказался в городе и опять: «На старт! Внимание! Марш!» Пошел отсчет времени свободных поступков.

Но свобода выбора неотделима от ответственности за свой выбор. Человек живет в мире, в котором на каждом шагу приходится делать выбор. От этого нельзя уклониться — хуже будет. А сделав выбор, ты отвечаешь за последствия этого выбора. То есть имеет место диалектическое единство свободы и ответственности. Раз ты выстраиваешь сюжет своей жизни сам и только сам, то ты за него и отвечаешь. Без ответственности нет покаяния, без покаяния нет возможности корректировать жизнь, в том числе и корректировать течение своей болезни — то есть лечить ее. В этом смысле ответственность тесно связана с духовностью. Как сформулировал в названии своей прекрасной книжки по психологии отец Евмений: «Духовность — это ответственность». Отличная формулировка!

В свою очередь, духовность приводит нас к Богу. Хочу напомнить читателю, что в начале этой книги я описывал чудеса яснознания, которые демонстрировали НК, мы с Галей вместе и я, грешный, отдельно. Это и есть канал связи с Богом. Он доступен всем, но надо преодолеть свой страх и начать канал использовать.

Мне звонит Р. Е. из Германии.

— Илья Витальевич! Я совсем извелась, я ночи не сплю. Я пошла к своему глазному врачу, и он мне сказал, что надо удалять катаракту, а то ослепну. А я боюсь. Что мне делать, дорогой Илья Витальевич?!

Ей уже за восемьдесят, но она хочет жить долго и по возможности комфортно. Мой ответ:

— Дорогая Р. Е.! Принимайте любое решение. Я вам помогу в обоих случаях. Ваша задача не в том состоит, чтобы выбрать что-то одно правильно, а в том, чтобы преодолеть свой страх. Обратитесь к Богу и принимайте решение — любое, какое в душе возникнет первым.

Потом она мне позвонила и сказала спокойным голосом:

— Я не буду пока что делать операцию.

Прошло года три. Не ослепла. Врач помалкивает.

И еще. В каждом доме прямо при входе надо повесить плакат, на котором красными буквами будет написано: «Принимай решения сам!» Тогда жизнь станет другой. Лучше и неизмеримо интереснее.