Пока человек еще склонен переоценивать самого себя, в ущерб окружающему миру, до тех пор он заграждает себе доступ к высшему познанию. Тот, кто к каждой вещи или к событию внешнего мира относится с точки зрения той радости или печали, которую они доставляют ему, тот предается такой переоценке самого себя. Ибо из своей радости и из своей печали он ничего не узнает о вещах, а лишь нечто о себе самом. Когда я чувствую симпатию к человеку, то прежде всего я чувствую лишь мое отношение к нему. Если в моем суждении, в моем отношении я нахожусь в зависимости исключительно от этого чувства радости, симпатии, то этим я выдвигаю на первый план свою личную природу, я навязываю ее миру. Я хочу таким, как я есть, включить себя в мир, а не принять мир свободно, предоставляя ему жить сообразно с действующими в нем силами. Иными словами, я терпим лишь к тому, что соответствует моей личной природе. Ко всему же остальному я проявляю отталкивающую силу. Пока человек пленен чувственным миром, он с особой враждебностью отталкивает от себя все не чувственные влияния. Учащийся должен развить в себе качество, относиться к людям и вещам сообразно их особенности, предоставить каждому действовать сообразно его ценности, его значению. Симпатия и антипатия, радость и печаль должны получить совсем новые роли. Не может быть и речи о том, что человек должен искоренить их в себе, должен стать глухим к симпатии и антипатии. Наоборот, чем больше разовьет он в себе способность не сразу отвечать суждением или поступком на всякую симпатию и антипатию, тем более утонченную чувствительность разовьет он в себе. Он узнает, что в нем пробуждаются симпатии и антипатии высшего рода, когда он обуздывает те, которые уже есть в нем. Самый несимпатичный предмет имеет в себе скрытые качества, он раскрывает их, если человек в своем отношении не следует своим себялюбивым чувствам. Кто работал над собой в этом направлении, тот воспринимает все во всех отношениях тоньше, чем другие, ибо он не позволяет себе становиться невосприимчивым. Каждая склонность, которой следуют слепо, мешает видеть в верном свете окружающие вещи. Следуя склонности, мы как бы врываемся в окружающее нас, вместо того, чтобы предоставить себя ему и почувствовать его в его ценности. И, когда на каждую радость и на каждое горе, на каждую симпатию и антипатию человек не будет более давать своего эгоистического ответа, своего эгоистического отношения, он станет также независимым и от сменяющихся впечатлений внешнего мира. То наслаждение, которое мы получаем от вещи, ставит нас тотчас в зависимость от нее. В вещи теряют себя. Человек, который сообразно сменяющимся впечатлениям, теряет себя в радости или горе, не может идти путем высшего познания. Со спокойствием должен принимать он радость или горе. Тогда он перестает терять себя в них, зато тогда начинает он понимать их. Радость, которой я отдаюсь, поглощает мое бытие, в мгновение отдачи. Но я должен использовать радость лишь для того, чтобы через нес прийти к пониманию вещи, которая доставляет мне радость. Для меня не должно иметь значение то, что вещь дает мне радость: я должен познать радость и через радость сущность вещи. Для меня радость должна служить лишь возвещением о том, что в этой вещи кроется свойство, способное доставлять радость. Это свойство должен я научиться познавать. Если я останавливаюсь на радости, если я всецело отдаюсь ей, то я являюсь лишь собой, изживающим себя, если радость является для меня лишь поводом пережить какое-либо свойство вещи, то этим переживанием я обогащаю мое внутреннее. Для учащегося наслаждение и страдание, радость и горе должны быть поводами, благодаря которым он учится у вещей. От этого исследующий отнюдь не становится тупым к радости и горю, но он возвышается над ними, дабы они раскрыли ему природу вещей. Тот, кто развивается в этом направлении, увидит, какими учителями являются радость и горе. Он будет чувствовать вместе с каждым существом и благодаря этому, воспринимать откровение его внутреннего. Исследующий никогда не говорит себе только: о, как я страдаю, как я радуюсь, - но всегда: как говорит страдание, как говорит радость. Он отдает себя для того, чтобы дать наслаждению и радости внешнего мира влиять на себя. Благодаря этому в человеке происходит полное изменение. Раньше на то или иное впечатление он отвечал тем или иным поступком, потому что эти впечатления его радовали или доставляли печаль. Теперь же он позволяет радости и печали быть лишь органами, посредством которых вещи говорят ему, как должен он относиться к ним. Радость и горе из простых ощущений становятся в нем органами чувств, посредством которых воспринимается внешний мир. Подобно тому как глаз, когда он что-либо видит, не действует сам, но заставляет действовать руку, так и радость и горе действуют сами в исследующем, но воспринимают впечатления, а то, что мы узнаем через радость и печаль, является причиной поступка. Когда человек обращает радость и печаль лишь в органы-проводники, тогда в его душе они строят те настоящие органы, посредством которых ему раскрывается душевный мир. Глаз может служить телу лишь потому, что он орган-проводник чувственных впечатлений, радость и горе превращаются в очи души, когда они перестают быть чем-то самодовлеющим и начинают лишь раскрывать нашей душе чужую душу.
В отношении мира чувств, Душа должна это для Духовного ученика донести к определеному спокойствию, невозмутимости (Gelassenheit). Для этого необходимо, чтобы эта Душа стала властелем над выражением удовольствия и страдания, радости и боли. Как раз напротив приобретения этого качества могут выдаться некоторые предосуждения. Можно мнить, что станут тупым и безучастным напротив своему соратнику-Миру (Mitwelt), если над „радостным не должно радоваться и над болезненным не должно боль воспринимать". Все-же дело не идет об этом. Радостное должно радовать Душу, печальное должно ей причинять боль. Она должна только достичь того, чтобы овладеть выражением радости и боли, удовольствия и неудовольствия. Стремятся к этому, то вскоре заметят, что становятся не тупее, но напротив, становятся восприимчивее ко всему радостному и болезненному окружения, чем были прежде. Это требует все-таки точной отдаче внимания на себя в течение долгого времени, если желают усвоить себе качество, о котором здесь идет дело. Должно на этом видеть, что удовольствие и страдание можно полностью со-переживать, без того, чтобы при этом так терять себя, что тому, что воспринимают, давать не-вольное выражение. Должно подавлять не правомерное горе, но не-вольное плакание; не отвращение перед плохим деянием, но слепую ярость гнева; не внимание к опасности, но бесплодную „Само-боязливость (Sich-Fьrchten)" и так далее. - Только через такое упражнение достигает Духовный ученик к тому, чтобы иметь тот покой в своем нраве (Gemьt), который необходим, чтобы при рождении и именно при задействовании высшего „Я" Душа не вела для себя, как некий род двойника рядом с этим высшим „Я", вторую нездоровую жизнь. Как раз напротив этих вещей не следует предаваться самообману. Кому-либо может казаться, что он известное равнодушие (Gleichmut) уже имеет в обычной жизни и что он, поэтому, не нуждается в таком упражнении. Как раз таковой нуждается в нем вдвойне. Можно, именно, быть вовсе хорошо спокойным, когда противостоят вещам обычной жизни; и затем при восхождении в высший Мир, тем сильнее может сделаться действенной неуравновешенность, которая только была подавлена. Должно полностью быть распознано, что для Духовного обучения главное приходится менее на то, чем казалось обладали прежде, как много более на то, чтобы полностью закономерно упражняли то, что нужно. Как бы противоречиво также ни выглядило это утверждение, оно верно. Приучила также жизнь кому-либо то или иное: для Духовного обучения служат качества, которые сами себе приучили. Привила кому-либо жизнь возбужденность (Erregtheit), то должно отучить себе возбужденность; если же жизнь привила равнодушие, то следует так встряхнуть себя путем само-воспитания, чтобы выражение Души соответствовало принимаемому впечатлению. Кто не может ни над чем смеяться, владеет своей жизнью так же мало, как тот, кто без владения собой, непрестанно будет возбуждаться к смеху.