Печать страницы - что такое СВОБОДА?

Теперь попросим на трибуну начальника транспортного цеха. Пусть доложит об изыскании унутренних резервов. Доложьте нам! (с)

Цитата:

http://www.koob.ru/vidyananda/upadesa
Упадеша Сара Шри Бхагавана Раманы Махарши,
с комментариями Свами Видьянанды Сарасвати.

Транскрипция - Дягилев С.А.
Редакция и коррекция - Дягилева М.Н.
Публикация - Адвайта Веданта в России, advaitavedanta.ru

...Cвобода - это когда я не ограничен чем-то вовне себя, когда мне не надо бежать и стремиться куда-то для того, чтобы быть счастливым. Несвобода - это когда я ограничиваю себя любыми рамками. Поэтому начинаем с того, что отдаём. Отдаём свои ограниченности. Отдаём свои ожидания. Ожидание - это ограниченность. Живем так, как будто мы уже и есть ТО. Это единственный способ действительно практически пережить это, понять это. Чтобы научиться ездить на велосипеде, мы начинаем ездить на велосипеде. Для этого необходима фокусировка всех сторон моей личности. Если я хочу этого только на словах, этого будет недостаточно.

Если я хочу всем своим существом, если всё моё существо хочет понять безграничность, хочет найти источник бесконечного счастья; все моё существо – действия, разум, речь, руки, ноги, интеллект, моя любовь – всё направленно только на одно; я полностью сфокусирован, и только тогда, когда маятник качается с огромной силой в другую сторону, он оказывается в том месте, куда мы стремимся попасть. Как ребёнок хочет придти в этот мир, понять этот мир, быть в этом мире, точно так же с такой же интенсивностью всё моё существо, вся моя личность должна хотеть понять безграничность и блаженство. Что-то одно, желание, исходящее только из части меня, стремление по 20 минут в день, усилия только из одной сферы моей личности - этого никогда не будет достаточно.

..Хотелось бы обратить внимание на ещё одно различие между действием и знанием. Действие всегда основано на желании. Я хочу что-то сделать, и я это делаю. Я передвигаю, я перестраиваю что-то, я соединяю, я разъединяю. Я могу делать это так, как мне говорили и советовали, могу делать это как-то по-другому, или я могу этого вообще не делать. В этом моя свобода воли. Я свободен по отношению к действию, хотя уже не свободен по отношению к результату. Знание, в отличие от действия и к нашему счастью, не такое. Оно не основано на человеческой воле. Если у вас есть глаза, если средство познания, соответствующее объекту познания работает, если объект находится прямо перед вами и глаза открыты и действуют, невозможно, сделав усилие воли, не видеть этого. Глаза открыты, все инструменты работают, всё! Никакой свободы воли в отношении того, что вы видите у вас нет. Когда инструмент работает, объект знания находится на месте, свободы воли нет - знать это, или нет.

Бесконечность уже здесь. Если мои механизмы познания работают, моё внимание направлено туда, куда надо, если мой разум достаточно чист – у меня нет выбора. Я не смогу не увидеть, не узнать эту Бесконечность, которая уже есть. Для знания вопрос только в том, чтобы необходимые инструменты знания были в порядке и то, что мы хотим узнать (объект знания) был на месте. Стакан на месте, глаза открыты, у меня нет никакой свободы воли, чтобы не увидеть стакан. Если я не вижу, но все знают, что это здесь есть, то что-то не в порядке с моим органом, который необходим для этого конкретного типа познания, - с глазами или головой. В отношении бесконечного, это значит, что мой разум по-прежнему не даёт мне возможности узнать то, что уже есть. Это значит, что необходимо продолжать работу по очистке разума. В отношении действия у нас есть свобода воли; в отношении знания свободы воли у нас нет. Если кто-то принесет в эту комнату дохлую крысу, мы не сможем сказать носу, что мы выбираем это не чувствовать. Мы не сможем отказаться от восприятия запаха. Максимум что можно - заткнуть нос (и то не на долго) или заснуть, отключив разум. Если орган, необходимый для знания, работает, в данном случае нос, он почувствует этот запах, если запах есть, - никакой свободы воли в этом отношении нет. Поэтому у знания есть момент необратимости.

Мы делаем усилия по очистке разума, мы стремимся к этому знанию, стремимся понять, и в какой-то момент, нашей воли здесь больше нет. Если разум чист, то знание есть, даже если мы уже не хотим видеть. Ещё один пример, когда мы что-то кушаем. Мы готовим еду сначала, сервируем, кладем на тарелку, кладем себе в рот, пережёвываем, т.е. делаем действия, и мы можем их делать так или иначе, или можем не делать, - у нас есть свобода воли по отношению к действию. После того как проглотили – всё! Мы уже можем не хотеть, но мы насытимся через какое-то время. Пища поступила в систему нашего организма и свободы воли относительно насыщения после момента проглатывания нет. Насыщение происходит само. Тоже самое происходит в процессе познания. Прикладываются целенаправленные усилия в нужном направлении, усилия по очистке разума, они приносят результат и с какого-то момента процесс становится необратимым. Что бы ты ни делал, если разум чист, а бесконечное и так всегда находится перед моими глазами, у меня нет ни какой свободы воли, хочу я или нет, я это увижу. Более того, после того, когда это увидено, отказаться от этого невозможно.

Не заметить можно, только если разум недостаточно чист. Какие-то проблески можно принимать за бесконечность, за неизменную основу. Опять-таки в этом нет свободы нашей воли, это просто вопрос чистоты разума. Разум – это не то, что видит бесконечное; разум – это то, что мешает видеть бесконечное за своими собственными мыслями и понятиями. Наши действия по отношению к такому познанию состоят только в том, что мы можем расчищать разум, учить его видеть не только изменяемые объекты, а обращать внимание на их неизменную основу. Расчистка разума - это не действия в привычном понимании. Это усилия, но это не передвигание чего-то с одного места на другое. Это работа с понятиями. Если это действие, то это более тонкое действие; это действие на ментальном уровне. Это очень сильно отличается от любого другого действия, к которому мы привыкли, которые были нашей действующей силой до сих пор.

Что такое свобода или не свобода в действии? Действие ограничено. Я могу делать, я могу не делать, я могу делать как-то по-другому. Если я действительно свободен в действии, у меня есть три эти опции. Если нет такой свободы, то это значит, что действие несвободно. Если я должен что-то сделать, и я не могу сделать никак по-другому – это отсутствие свободы, это ограничение в действии. Ограниченности воспитываются с раннего возраста. Нам рассказывают, как надо делать, как делать не надо. Для успешной жизни в обществе многие такие ограничения полезны, пока ребёнок не понимает, почему это делать не хорошо, а это делать надо. Ребенку просто говорят надо или не надо; ни в коем случае или делай именно так. На самых ранних этапах такие запреты и требования хороши. После человек вырастает и должен начать разбираться с тем, почему это так, а не по-другому, и действительно ли я должен делать только так, только потому что папа говорит мне делать так. Папе об этом сказал его папа. Все мои предки, отцы, деды и прадеды делали это таким образом, и я считаю, что я должен делать это таким же образом. Это одно из ограничений действия.

свободное действие - это действие, когда я свободен сделать так, по-другому, или как-то ещё. Здесь есть тонкая грань. свобода не в том, чтобы начать нарушать все мыслимые и немыслимые запреты в действии. В этом тоже нет свободы. И если у меня в какой-то ситуации всегда возникает злость или раздражение, и я ни чего не могу с этим поделать - это значит, что в этой ситуации я не свободен в своем действии. Это не действие – это реакция. Я действую как механический аппарат. Мне нажали на кнопку, и я отвечаю определённым образом. Машина отвечает так, как она сделана, как в ней механически закреплено. Она даёт конкретный механический ответ на конкретное механическое воздействие. Если я действую только таким образом, то это не действие – это реакция. Это механистическое действие. Оно всегда предсказуемо. Всегда, когда я получаю определённый тип раздражения, я отвечаю определённым типом ответа. Если я всегда, видя запрет, его нарушаю, - это тоже обусловленность, тоже реакция.

Животные «запрограммированы» своими инстинктами. Человек и собака идут на «курсы повышения квалификации собаки». Им обоим устанавливают новые программы поведения. Команда «Сидеть!» с определённым жестом. Человек должен научиться жесту и сигналу, собака должна научиться отвечать на это. Здесь дополнительное добавление механистических программ. Такая механическая реакция - не действие в полном смысле этого слова. Это программируемый ответ. Некоторые живут и действуют исходя из таких запрограммированных механических ответов. Это то, что вложили в них общество, школа, родители на самых ранних, самых восприимчивых этапах развития. Так они и продолжают жить, не задумываясь над тем, зачем и почему. Такая жизнь более сродни животной жизни, она механистична и запрограммирована.

Человек имеет свободу воли, и он должен ее использовать, чтобы оставаться человеком. Если в конкретной ситуации у меня всегда возникает злость, и я услышал, что свобода - это значит делать, не делать или делать как-то по-другому, я думаю как мне ответить, чтобы начать считать себя свободным человеком. Я выбираю, как мне ответить в такой ситуации, - выбрать ли мне палку или кирпич, чтобы ударить своего обидчика. Это опять не свобода. Злость и раздражение уже возникли, это уже реакция, я уже не свободен. свобода в том, что ещё до момента возникновения механического ответа на ситуацию злобой и раздражением, я могу ответить на ситуацию по-разному. Я могу или привычно рассердиться, или проявить сострадание, или попытаться что-то объяснить, или проигнорировать, или реагировать как-то ещё. В этом свобода. свобода в том, что я не отвечаю механически на раздражитель. Выбор инструмента проявления злости, кирпич или топор – это все ещё не свобода. Если же я свободен в контроле над тем, буду я зол или нет, это направление к свободе. Чем больше у меня такой свободы, тем более свободны мои действия. Тем более они подходят под определение собственно действия, тем больше я не животное, а действительно человек.

Есть частое заблуждение и непонимание. Значит ли эта свобода, что я должен разрушать все запреты, нарушать всё, делать всё по-другому? Есть такой глупый вопрос. Если ты свободен и тебе нет разницы, то вот собачье дерьмо - иди и съешь его. Значит ли моя свобода в действии, что я должен есть собачье дерьмо? Или отрубить себе руку по первому требованию кого-либо? Обычный человек не делает таких действий. Должен ли я из своей свободы делать то, что никто никогда не делал?

свобода не в том, что я делаю то, что я хочу и не делаю то, что я не хочу. До настоящего момента у меня развивалось сознание, разум, размышление, я тренировал способность отличать хорошее от плохого, дхарму от адхармы. Способность одновременно делать то, что надо и не делать того, что не надо – это свобода. Если я знаю, что мне не полезно, не хорошо, и я могу этого не делать, даже если мне это сначала сильно хочется – это свобода. Если я решил похудеть и я не буду есть суп, способность действительно следовать своему убеждению – есть меньше, не есть, или есть как-то по-другому (меньше), или есть что-то другое – это свобода. Несвобода - это когда я что-то решил (не есть суп), но у меня не хватает силы воли следовать своему решению, и увидев вкусный суп, я решаю его-таки съесть, чувствуя себя преступником.

свобода – это свобода следовать своим понятиям. Что такое свои понятия? Это или понятия эго, или понятия о правильности и не правильности, исходящие не из эго. В индуизме «то, что должно» определяется как то, что соответствует дхарме. Это определяется как то, что правильно делать в моем положении. В Индии то, что правильно для принявшего саньясу, совсем не обязательно правильно для торговца. У того, кто содержит дом, и того, кто занимается торговлей, к примеру, будет разное отношение к деньгам. В индийском обществе общество разделено на четыре касты. Брахманы - занимающиеся интеллектуальным трудом, кшатрии - защитники, вайшьи – торговцы и производители, и шудры – разнорабочие. Критерии правильности для каждой касты сильно различаются. Для брахмана отношение к деньгам таково, что они не посвящают свою жизнь зарабатыванию денег, их цель - познание, деньги второстепенны. Для торговца - совсем другой набор правил, который происходит из логики торговца, в его положении разбазаривать деньги не правильно. Для брахмана раздавать деньги, наоборот правильно. Для кшатрия вмешиваться во все конфликты и стоять на стороне правды в любых условиях было бы правильно, для кого-то другого ввязываться в драку на улице, где москвичи бьют кавказцев или наоборот, было бы совсем не правильно. То есть понятия правильно и неправильно, то, что должно и то, что не должно, в очень широком смысле определяются положением человека относительно кастовой системы. Слово кастовый мне не очень нравится, но тем не менее такие разделения есть, они не наследственные, они отражают склонность моего разума - к умственной работе, к торговле или политике.

конец цитатки

Цитата:

..Свобода в действиях - это свобода делать то, что должно. Делать, не заботясь особо о результатах. Это свобода следовать своим собственным понятиям, подкрепленным мнением мудрых людей; способность следовать классическим выверенным мудрыми понятиям о том, что стоит делать в данной ситуации; и не следовать, тому, что я считаю неправильным. Если я считаю, что для меня что-то неправильно, но я по-прежнему не могу удержаться от делания этого; если я знаю, что это для меня не хорошо, если я не хочу этого, но я продолжаю это делать в силу привычки, то это несвобода. Это значит, что на этом уровне в отношении этих действий у меня нет никакой свободы, потому что что-то влечет меня помимо моих собственных заключений о том, что правильно или не правильно. Если я уверен, что правильно делать медитацию каждый день в 8 утра, или вставать в 4 утра для своих практик, но я не могу следовать этому своему решению, то я не свободен. свобода - это не значит, что я нарушаю всё, что угодно, питаюсь собачьим дерьмом; свобода - это свобода следовать заключениям о том, что правильно или не правильно. Насколько эти заключения осознанны, настолько более я свободен в действиях. Это не свобода от действий, это не свобода лежать весь день на кровати и ничего не делать. Это свобода в действиях. Это целое искусство, размышлению о котором стоит посвятить много времени. свобода не от действий, как хорошо сказал Гомер Симпсон, потому что нет свободы от действий пока есть жизнь, а свобода в действиях. Так это надо понимать.

Итак. Действие что-то создаёт, знание ничего не создаёт. Действие основано на моей свободе. Действие будет отражать, насколько я свободен. Знание не основано на моей свободе. Все практики направлены на то, чтобы инструмент познания заточить в нужном направлении, очистить зеркало разума. Когда зеркало разума очищено, то нет никакой свободы отражать что-то не так или не отражать. Только грязь на зеркале мешает верному отражению. Все практики направлены на очищение зеркала разума.

..Вслед за тем как пропадает в источнике индивидуальное «я», вслед за исчезновением отделения, пропадает и то, что было связано с этим эго, с «я». Понятие Ишвары обладает точно такой же реальностью, как и понятие эго. Пока есть отдельный я, продолжает существовать Ишвара. Ишвара - прекрасное, очень полезное понятие, которое гораздо более полно описывает то, что есть, чем если бы я пользовался только понятием «я» и «моё». Ишвара - это та тотальность, откуда всё для меня приходит, откуда идёт всё то, что я протребляю: энергия, пища, свет и всё остальное. Моё тело дано мне Ишварой, тотальность, - мои слова, мои возможности, мои знания. Но когда индивидуальное «я» пропадает, пропадает, не просто растворяясь, а пропадает в свете этого самоочевидного «Я» с большой буквы, пропадает и Ишвара. Ишвара - это тотальное эго, а маленькое «я» - это индивидуальное эго. Когда не остаётся «я», остаётся то, что невозможно отбросить, от чего невозможно отказаться. Остаётся неразрушимое тотальное безграничное «Я», не ограниченное эго, большое или маленькое, а то, у чего нет формы, нет имени, нет никаких атрибутов. Даже его самоочевидность очевидна только для того, кто его открывает. Само оно просто пребывает в своей собственной природе, никак не изменяясь, никак не затрагиваясь тем, что пребывает в его свете.

Этот вот в этот момент совершается переход, качественный скачок, качественное узнавание, качественное изменение всей картины мира. До этого я существую как бы в тройной системе координат, где есть три главные точки - я, Ишвара, мир. Есть «я», «я» открыл для себя Ишвару, который мне помогает, который меня поддерживает, и мир, который мне противостоит. Я один против всего мира, мир мне строит козни, иногда подкидывает конфетки. Я нахожусь в прямом конфликте с миром, я с ним борюсь, мне надо отстаивать свою отдельность для существования, чтобы он не поглотил меня, я его перестраиваю под себя, я хочу его поменять. Ишвара - это тот, к кому можно обратиться с молитвой, тот, кто меня может поддержать, кто может помочь. При хорошем поведении можно «выиграть» его расположение, чтобы он оказался на моей стороне. А так, если к нему не обращаться и не молиться, ещё не факт кому он будет помогать, - мне против мира или миру против меня. Это тройная такая система координат, треугольная. Или другие три понятия: я – как джива, как индивидуум; свобода есть где-то вдали от меня; и я делаю какие-то действия для того, чтобы достичь этой свободы, то есть чего-то от меня отдельного. Опять три - я, цель и средства достижения цели.

В момент узнавания основы происходит мгновенный сдвиг парадигмы в «двоичную систему исчисления». Сама система недвойственна, не выразима словами, но если её надо выразить словами, она выражается как «я есть То», «я есть Брахман». Я узнаю основу самого себя, и я могу сказать «я есть То», для того, кто меня спрашивает, если кто-то меня спрашивает. Я узнаю не просто основу себя, я узнаю основу себя как основу всего мира. Я узнаю Атму, основу себя, Атма - это моя сущность. Брахман - это основа всего мира. Я познаю, что моя основа и основа всего мира - это одно и то же. Атман есть Брахман. Ишвара, как тотальная отдельность, пропадает, мир, как отдельность от меня, тоже пропадает. Я знаю, что я есть и то и другое, и третье и десятое, всё, что я знаю и всё, что я не знаю, - всё это имеет в своей основе то, что я только что обнаружил, и является мной самим. Я есть То.

Это не просто разрушение «я». Необходимо именно узнавание того, что остаётся. Если бы просто растворение «я» было достаточно, не надо было бы проходить через весь долгий путь работы с самим собой, я бы просто попробовал отбросить все мысли. Мы подробно проходили через процесс, как луковицу чистим от внешнего слоя к более внутреннему, в результате мы обнаруживаем, что эта внутренность не существует, она пуста и она всегда была едина с тем пространством, что окружало эту луковицу. Но, чтобы обнаружить это, мы идём вовнутрь луковицы, чтобы увидеть эту внутренность луковицы, внутреннюю её сущность, как всё то, что всегда было и вокруг, и внутри этой луковицы. Для этого нужна сама луковица, для этого нужны мои усилия. Если бы растворения «меня» было бы достаточно, эту луковицу достаточно было просто отбросить, и не заниматься самокопаниями, не воспитывать разум, просто считая, что его нет и соответственно, раз его нет, его основу искать тоже не надо. Но отбрасывание всей луковицы не ведёт к пониманию того, что и внутри, и снаружи.

Тут вывод не такой, что «разума нет», не такой, что «меня нет», а «я увидел то, что есть, когда отбрасываются все понятия». Это различие очень и очень важное.

..От поиска счастья человек не может отказаться, пока он чувствует в себе недостаток. Само существования «я», маленького «я», эго, - это то, с чего начинается жизнь любого человека, что воспитывается в течение десятилетий и школой, и обществом, и подтверждается моими собственными понятиями и изысками во внешнем мире. Само существование «я» ограничено. Ограниченное «я» всегда будет чувствовать себя обделённым, маленьким, несчастным и ограниченным, ибо оно такое и есть. Оно всегда будет хотеть чего-то. Оно не может отказаться от этого без исследования что такое «я» и каким образом я уже включаю в себя всё. То есть пока есть вот это «я», пока человек ассоциируется с этим «я», он будет продолжать искать. Без понимания, от этого поиска человек отказаться не может. Это то, что двигает абсолютно каждым – поиск счастливого состояния. Понимание своей собственной природы - это единственное, что снимает саму необходимость искать. свобода - это исключительно свобода от импульса поиска, от которого я не могу отказаться, кроме как поняв свою безграничность. Как только я понимаю, кто я есть на самом деле, что я на самом деле не ограничен своими собственными понятиями о самом себе, эта необходимость поиска пропадает. Я уже знаю, что я и есть то, что я всегда искал. Я искал всегда полноты, я искал всегда полного счастья, я искал безграничности, и я и есть вот это то, что я всегда искал. Я есть безграничность, я есть блаженство, я есть сознание. Это не где-то за горизонтом, это я сам, это во мне самом. Я есть полное и безграничное.

В Атме, которая есть Брахман, нет недостатка абсолютно ни в чём. Там всё включено, всё видимое и все, о чем я не имею понятия. All inclusive (олл инклюзив), всё включено - вариант отдыха в гостинице где-нибудь в Турции. All inclusive в отношении какой-нибудь гостиницы всё равно ограничено рамками этой гостиницы. Здесь же, «all inclusive» - действительно включает всё, я был безграничностью, и теперь, поняв это, получил в своё распоряжение всё – всё есть я, нет ничего, что существует вне меня. При этом единственное, от чего надо отказаться - это от своего невежества. Эго на самом деле продолжает существовать, потому что даже для того, чтобы сходить в туалет, необходимо какое-то чувство я. Но я это больше не принимаю за себя. Оно само по себе, оно уже не амбициозно, потому что все амбиции происходят от того, что я считаю это собой, я хочу для себя чего-то. Оно остаётся в своём минимальном проявлении. Это эго, которое не является мастером надо мной, и поэтому его уже называют «не эго». По количественным характеристикам это нечто остаточное, по качественным характеристикам это нечто совсем другое, потому что оно уже не имеет власти надо мной. Я не считаю себя эго, я знаю, что я не отделён и безграничен. Эго - это мой инструмент для того, чтобы что-то сделать в этом мире, если надо. И оно никогда не становится больше на позицию мастера, я никогда не ассоциируюсь с чем-то маленьким и ограниченным.

...Здесь, в этом мире, только редкий человек с божественными качествами достигает высочайшего блаженства за пределами свободы и несвободы.

Что значит за пределами свободы и несвободы? Вопрос в том, кто свободен и кто не свободен, для кого существует свобода? свобода существует для того, кто сейчас не чувствует себя свободным. свобода - это нечто отличающееся сейчас от меня, это противоположность несвободы. И тут я обнаруживаю, что несвобода была только моим воображением. Я только воображал себя ограниченным. На самом деле я всегда был есть и буду этим безграничным – это и есть свобода от поиска, но она теперь уже не имеет смысла, потому что свобода это не нечто, к чему я стремлюсь, а то, что всегда было. Я обнаруживаю то, что было удивительным образом всегда, и удивительным образом я как-то умудрился не видеть столь долго этого очевидного факта. свобода, как противоположность несвободы, теряет смысл. Мы на самом деле стремимся не к свободе, а к тому, что превосходит и свободу и несвободу. Сат-чит-ананда всегда свободна, всегда неизменна и незатрагиваема тем, что в ней происходит. Понятия свободы и несвободы возможны только с точки зрения ограниченного человека, который чувствует себя сейчас несвободным и стремится к свободе. В самой сат-чит-ананде нет ни одного понятия, ни другого понятия. Она всегда свободна, и ей не нужны понятия о свободе и несвободе. В ней не было никогда противоположности этому, то есть она никогда не чувствовала себя несвободной, и поэтому не чувствовала себя никогда и свободной. Она всегда просто была свободной и безграничной, была тем, что находится за пределами свободы и несвободы.

Ощущение несвободы нереально. Верёвка всегда была свободна от змеи. Только тот, кто видит змею в верёвке, несвободен от этой змеи. Он пытается освободиться от этой змеи, принося свет, пытаясь понять, что это за змея, и обнаруживает в результате, что змеи нет. Но на месте этой змеи, на том же самом месте существует верёвка. Точно также мы спрашиваем себя «кто есть я?», в этом вопросе заключён и вопрос «что есть весь мир?», потому что мы уже всё многообразие этого мира свели к тому, что все мои понятия об объектах основаны на понятии, что есть «я», который осознаёт эти объекты. Спрашивая себя «что есть я?», я подразумеваю и «что есть этот мир?». На том же самом месте, где была иллюзия, обнаруживается то, что было основой иллюзии. Любая иллюзия требует основы. Нет иллюзии без основы. Иллюзия оазиса в пустыне основана на жаре пустыни; иллюзия змеи основана на верёвке; иллюзия цвета кристалла основана на самом кристалле (кристалл бесцветный, если рядом с ним кладётся что-то обладающее цветом, кажется, что кристалл приобретает этот цвет). И точно также иллюзия этого мира не висит в пустоте, она не основана ни на чём. Она основана на чём-то. И вот обнаруживается эта основа, которая этой иллюзией никогда не была затронута. Когда понят жар пустыни, теряет смысл спор о том, большой оазис или маленький, сам оазис известен как иллюзия. Когда понята веревка, основа змеи, отпадает вопрос о том, ядовита эта змея, или нет. Когда известен сам кристалл, теряет смысл обсуждение его цвета. Когда узнана Бесконечность, теряет смысл и свобода, и несвобода.

Больше нет давления поиска, больше нет стремления к свободе. Я понимаю, что я всегда и был, и есть свободен. И я настолько свободен, что нет даже необходимости повторять для себя «я свободен, я свободен, я свободен…», то над чем я раньше всегда только медитировал, теперь ощущается как абсолютно непреложная истина.

Цитата: Mike от 01 Февраля 2017, 01:38:51

За Кота отвечал Морис,барон,Коимбра,33мартобря,Чистилище,усопшый 17 мая 2009г.

ВиватЪ мудрецамЪ !

(http://demotivation.ru/images/20090505/u98ojsxc9kf1.jpg)

Вариант "доквантовой эпохи" - механистическаго детерминизьму:

Цитата:

Утверждая, что «свобода есть осознанная необходимость», партайгеноссе товарисч Б. Спиноза становится на позицию детерминизма

Детерминизм – учение о всеобщей, закономерной связи и причинной обусловленности явлений и процессов реальности.
Механистический детерминизм Спинозы отождествляет причинность с необходимостью и исключает случайность.
Случайность, с точки зрения философа, только иллюзия. Универсальная детерминация всего сущего распространяется и на человека.
Свобода воли – иллюзия, результат того, что подавляющее большинство людей осознает свои поступки, не вникая глубоко в причины, их обусловливающие.
Истинная свобода – «свободная необходимость» – возможна лишь для того, кто достигает адекватных, разумно-интуитивных идей и постигает единство обретенной свободы с необходимостью.

вариант от Никонова -

Цитата:

http://a-nikonov.livejournal.com/954888.html
Почему прогибиционизм коррелирует с социализмом?

Потому что социалист, как поклонник по сути религиозной, общной идеологии отдает приоритет не личности, но идее, "размазанной" по группе людей. Он считает, что коллектив превыше "частника". Иными словами государство главнее гражданина. Или, что то же самое, бюрократ важнее человека.

Таких общных идеологий много - коммунизм, фашизм, феминизм, исламизм. Они отличаются только формальным признаком, по которому народ подгоняется под идею.

Таким признаком может быть социальное происхождение и благосостояние, раса или цвет кожи, пол, общая вера в разновидность небесного колдуна, сотворившего мир.

Но во всех случаях человек, слагающий с себя свои права и свободы и делегирующий их госчиновнику или жрецу, лишается части человеческих прав, свобод и интеллекта и пытается насильно лишить этого других людей, в том числе его идеологию не разделяющих.
Опасные твари...
У них зауженное сознание.
И псевдологическая аргументация.
Пытаясь вербально "доказать" свою точку зрения, они порой несут отчаянную ахинею, даже не видя абсурдности своей "аргументации": зауженность сознания не позволяет этого увидеть.
Например, что может быть абсурднее тезиса о том, что самооборона без оружия гораздо эффективнее самообороны с оружием.
Если бы так было, армии встречали бы врагов с голыми руками.
Однако, этот тезис прогибиционистами выдвигается всерьез!
Я не буду его даже опровергать.
Человеку не зашоренному идеологически абсурдность постулата и так ясна.
Один из моих комментаторов следующим образом издевается над тупыми прогибционистами
...

add к https://a-nikonov.livejournal.com/2373050.html
Страна свободы
"Есть в США такой штат-мечта - Вермонт. В этом штате не нужно никаких специальных разрешений на огнестрельное оружие и его ношение (скрытое или открытое).
При этом, штат Вермонт традиционно занимает первую тройку самых безопасных штатов США. Это штат с одним из самых низких показателей убийств, ограблений, нападений и изнасилований на душу населения.
Представитель штата Вермонт Фрэд Маслак, как истинный почитатель конституции США и Второй Поправки предложил регистрировать тех, кто не владеет оружием и обязать их платить налог штату в размере 500 долларов. Таким образом, Вермонт вводит налог на особый вид роскоши - на роскошное право возлагать свою безопасность на плечи других. И всего-то за каких-то символических 500 долларов США...
Логика законопроекта весьма простая - люди без оружия требуют больше защиты со стороны сил правопорядка. И, соответственно, должны платить больший налог за эту защиту."

ещё вариант привязки - к карме

Цитата:

http://www.edgarcaysi.narod.ru/priyma_48.html
ЭДГАР КЕЙСИ

Карма и свобода воли

Давайте вновь полистаем его «чтения» — посмотрим, о чем еще важном, интересном сообщается в них. Вот важнейшая черта содержания многих «чтений»: в них постоянно упоминаются, всесторонне обсуждаются, в том или ином контексте обыгрываются жесткие этические принципы.

— Конечная цель развития каждой души — ее абсолютное совершенство, — говорится в «чтениях». — Любой ложный шаг должен быть искуплен. Всякую несправедливость необходимо исправить. Поскольку миром правит Единый Закон, истина существует. Непосредственно для души она в абсолютном совершенстве.

«Чтения» уведомляют:
— Душа содержит в себе два состояния сознания. Первое из них — дух, знающий о своем подобии Богу. Второе — новая личность, которой известно лишь то, что она пережила и продолжает в своей жизни переживать. Душа должна пройти цикл испытаний, не ограниченный в пределах и сроках. Цикл завершится, когда порожденные волей желания души станут неотличимы от Божьих помыслов. Тогда душа сольется с Богом.

И вот интереснейшее уточнение:
— При этом душа сохранит свое сознание отдельной личности и уверенность, что, продолжая обладать свободой воли, она отныне будет действовать как частица Бога. Сама идея, что возвращение к Богу означает утрату личности, парадоксальна и абсурдна, поскольку Богу ведомо все происходящее, а значит, известно и о сознании каждой личности. Возвращение души к Богу — это возвращение к тому, кто ее создал. Сознание личности, все, записанное в ее мыслях, нельзя уничтожить, не уничтожив при этом частицу самого Бога. Уничтожение такой частицы есть парадокс. Оно означает частичное Божественное самоубийство, которое невозможно в принципе, ибо Бог вечен и неуничтожим.

А теперь — внимание, читатель! — я процитирую отрывки из «чтений», относящиеся к феномену «заданности» будущего. В состоянии гипнотического транса Эдгар Кейси сделал целый ряд предсказаний, которые потом сбылись. Но им же были сделаны и предсказания, которые, напротив, не сбылись. В чем тут дело? Почему одни его пророчества оказались верными, а другие нет?

Ответ находим в «чтениях»:
— Жизнь каждого человека в определенной степени формируется кармой, или предначертанностью судьбы, кармой его собственной и его близких, кармой его народа и его расы и, наконец, кармой всего мира.

Другими словами, будущее обладает-таки заданностью. Мир, в котором мы живем, запрограммирован. Программа, некогда составленная для мира Богом, многофункциональна. Она охватывает все отсеки и уровни бытия. Есть, оказывается, всеобщая карма мира. Имеются свои кармы, или программы, у каждой расы и — ступенькой ниже — у каждого народа. Более того, кармически задана и любая отдельная человеческая судьба.

Однако, обратите внимание, в «чтениях» сказано, что человеческая жизнь формируется кармой лишь в определенной степени.

А далее дается пояснение:
— Из-за кармы одни события вероятнее других, но пока существует в земном мире свободная воля, возможно абсолютно все.

Вот так! «Возможно абсолютно все».

Этот дуализм Божьего промысла относительно дел, творящихся на Земле, совершенно непостижим, заявляю ответственно, для нашего с вами «убогого» человеческого сознания. С одной стороны, мы живем в заданном, изначально во всех своих нюансах запрограммированном мире. А с другой — пока в этом мире «существует свободная воля, возможно абсолютно все».

Проявления свободной воли могут изменять ход заранее заданных кармой событий. Вместо одних событий, изначально предначертанных кармой, внезапно начинают происходить какие-то другие события. Но Бог, которому по определению его всезнающей сути «известно все», заранее конечно же знает, какие новые события будут происходить в подлунном мире вследствие инициативных «самодеятельных» выкрутасов свободной воли того или иного человека.

И стало быть, все эти якобы инициативные людские начинания, основанные на свободе воли, заведомо включены в Божью общемировую кармическую программу.

add к дискуссии
http://quantmag.ppole.ru/forum/index.php?topic=4757.msg74129#msg74129

половина "научных доказательств" этого богослова о том что раз Бог действует по свободной воле то его "рабы божии" - по несвободной. только вот "наличие Бога" не доказано - чем и воспользовались ушлые атеисты бланк с кобой посадив себя на место "бога со свободной волей" или "атеист Энгельс" заменив слово "бог" на "природу" над которой уже можно господствовать и покорять её (заливая яблони бензином и радиоактивными отходами и так и не поняв что она - макрокосм - часть микрокосма)

Цитата:

http://nwalkr.tk/b/354153/read
- Избранные произведения. Том I 2340K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бенедикт Барух Спиноза

Свободу Спиноза противопоставляет не необходимости, а принуждению или насилию. «Стремление человека жить, любить и т.п., — говорит Спиноза, — отнюдь не вынуждено у него силою, и, однако, оно необходимо»[60]. Совместимость необходимости и свободы иллюстрируется у Спинозы прежде всего примером субстанции, являющейся «причиной самой себя», в связи с чем находится спинозовское определение свободной вещи в ее отличие от необходимой, или принужденной.

«Свободной называется такая вещь, — читаем мы на первых же страницах «Этики», — которая существует по одной только необходимости своей собственной природы и определяется к действию только сама собой.

Необходимой же или, лучше сказать, принужденной называется такая, которая чем-либо иным определяется к существованию и действию по известному и определенному образу»[61].

Субстанция свободна как причина самой себя, но она же необходима как следствие этой причины. Тем самым образуется понятие свободной необходимости.

Человек, согласно Спинозе, не может, конечно, рассчитывать на такую свободу, поскольку он, будучи модусом, является одной из «принужденных вещей». Однако вместе с тем человек — это сложный модус, «мыслящая вещь», которая может в силу этого на основе внешней необходимости достичь своей свободы. Мы видели, что в аффектах необходимо отражается страдательность человеческого существа, его неизбежная подчиненность универсальной мировой детерминации.

Говоря абсолютно, эта зависимость и эта ограниченность человеческого духа, как и человеческого тела, неустранимы. Однако возможна такая деятельность человека, которая, не выходя за пределы этой детерминации, делает себя свободной благодаря человеческому разуму.

Так как воля человека целиком определяется глубиной человеческого познания, то лишь ясное и отчетливое познание окружающего мира способно дать ему действительную свободу. Если неясное, неполное, чувственное познание влечет за собой сомнения, колебания и даже индифферентность воли, то из ясного, адекватного познания следует совершенно определенное утверждение или отрицание ее.

Поэтому, хотя люди и делают все по необходимости, по «божественному предначертанию», тем не менее они действуют свободно, если ясно постигают эту необходимость, в противном случае, не постигнув необходимости, они делают ложное предположение о свободе своей воли. Такое предположение является следствием недостаточности, неадекватности знания человеком действительности, благодаря чему в своей деятельности он руководствуется не необходимостью, постигаемой разумом, а силой внешних вещей, действующих через аффекты. Следовательно, чтобы быть подлинно свободным в своей Деятельности, человек должен познавать не только область внешних вещей, но и совокупность собственных аффектов.
...
По известному определению Энгельса, «свобода... состоит в основанном на познании необходимостей природы... господстве над нами самими и над внешней природой, она поэтому является необходимым продуктом исторического развития»

то есть человек осознающий себя не как вещь а "себя как микрокосма" должен начать исследовать макрокосм со своих внутренних состояний вносящих искажения в исследуемое

чисто даосская алхимия

смотрим дальше по словам "необходимость" и "свобода" в межсловном интервале 5-7 слов

Цитата:

http://nwalkr.tk/b/354153/read
- Избранные произведения. Том I 2340K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бенедикт Барух Спиноза

ОСНОВЫ ФИЛОСОФИИ ДЕКАРТА,
ДОКАЗАННЫЕ ГЕОМЕТРИЧЕСКИМ СПОСОБОМ
ПЕРЕВОД С ЛАТИНСКОГО
ПОД РЕД. В.В. Соколова
RENATI DES CARTES PRINCIPIORUM PHILOSOPHIAE
pars I et II
more geometrico demonsratae
per
Benedictum de Spinoza

...
как заблуждение представляет в отношении к человеку только лишение, а в отношении к богу отрицание. Это легко понять, если предварительно принять во внимание, что, воспринимая наряду с ясно познанным еще многое другое, мы являемся более совершенными, чем если бы последнее не имело места. Это ясно вытекает из того, что если бы мы вовсе ничего не могли воспринимать ясно и отчетливо, но все лишь смутно, то мы не обладали бы ничем более совершенным, чем это смутное восприятие, и тогда ничто другое не было бы желательно для нашей природы. Далее, согласие с чем-либо даже смутным, поскольку это есть деятельность, представляет совершенство.

Это было бы всякому ясно, если, как сделано выше, предположить, что ясное и отчетливое восприятие противоречит человеческой природе. Тогда стало бы ясно, что для человека гораздо лучше соглашаться даже со смутным и упражнять свою свободу, чем оставаться всегда равнодушным, т.е. (как мы только что показали) на низшей степени свободы. Это окажется совершенно необходимым, если обратить внимание на целесообразное и полезное в человеческой жизни, как этому в достаточной мере учит ежедневный опыт каждого.
..
Если бы бог действовал по необходимости, то он не имел бы бесконечной благости. Их второй аргумент: «Бог, действуя свободно, имеет не меньшую мощь, чем если он действует необходимо. А если бог действует по необходимости, то, будучи бесконечно благим, он должен был сотворить мир от вечности». На этот аргумент легко ответить, обратив внимание на его основание. Эти добрые люди предполагают, что они могут иметь различные идеи о существе бесконечной благости, ибо они представляют бога обладающим бесконечной добродетелью, действует ли он по необходимости природы или свободно.

Но мы оспариваем, что бог, действуя по необходимости своей природы, обладает бесконечной благостью; нам позволительно это оспаривать; более того, эти люди с необходимостью должны согласиться с нами, поскольку мы доказали, что совершеннейшее существо действует свободно и может быть представлено лишь как единственное. Если бы они возразили, что можно допустить, хотя на самом деле это невозможно, что бог, действуя по необходимости своей природы, обладает бесконечной добродетелью, то мы бы ответили, что такое предположение так же мало возможно, как допущение четырехугольного круга, с тем чтобы вывести, что не все линии, проведенные от центра к окружности, равны.

А это достаточно доказано вышеизложенным, так что нам не нужно этого повторять. Мы только что доказали, что нет такой длительности, чтобы нельзя было представить себе двойную или такую, которую можно себе представить много больше или много меньше данной, и поэтому она всегда может быть сотворена богом, свободно действующим по своей бесконечной благости, больше или меньше данной. Если же бог действовал бы по необходимости природы, то это бы никоим образом не следовало, так как он мог бы тогда произвести лишь одну длительность, вытекающую из его природы, но не множество других больших данной.

Излагая это кратко, скажем: если бы бог создал наибольшую длительность, больше которой он не мог бы создать, этим он необходимо умалил бы свою мощь. Но это заключение ложно, так как могущество бога не отличается от его сущности: следовательно и т.д. Затем, если бы бог действовал по необходимости природы, то он должен был бы создать такую длительность, больше которой он не мог бы создать. Но бог, творящий такую длительность, не имел бы бесконечной благости; так как мы всегда можем представить длительность большую, чем данная. Итак, если бы бог действовал по необходимости природы, то он не имел бы бесконечной благости.
..
Теорема 32.

Воля не может быть названа причиной свободной, но только необходимой.

Доказательство. Воля составляет только известный модус мышления, точно так же как и ум: поэтому (по т. 28) каждое отдельное проявление воли может определяться к существованию и действию только другой причиной, эта — снова другой и так до бесконечности. Если же предположить волю бесконечную, то и она также должна определяться к действию богом, не поскольку он составляет абсолютно бесконечную субстанцию, а лишь поскольку он обладает атрибутом, выражающим бесконечную и вечную сущность мышления (по т. 23). Итак, все равно, представляется ли воля конечной или бесконечной, всегда найдется причина, которая определяла бы ее к существованию и действию, и потому (по опр. 7) воля не может быть названа свободной причиной, но только необходимой или принужденной; что и требовалось доказать.

Королларий 1. Отсюда следует 1), что бог не действует по свободе воли.

Королларий 2. Следует 2), что воля и ум относятся к природе бога точно так же, как движение и покой и вообще все естественное, что (по т. 29) к существованию и действию по известному образу должно определяться богом. Это потому, что воля, как и все остальное, нуждается в причине, которой она определялась бы к существованию и действию по известному образу. И хотя из данной воли или разума вытекает бесконечно многое, однако же сказать вследствие этого, что бог действует по свободе воли, можно так же мало, как на основании того, что вытекает из движения и покоя (из них ведь также вытекает бесконечно многое), сказать, что он действует по свободе движения и покоя. Итак, воля имеет место в природе бога не более, как и все остальные естественные вещи; она относится к ней таким же образом, как движение, покой и все прочее, что, как мы показали, вытекает из необходимости божественной природы и определяется ею к существованию и действию по известному образу.
..
Теорема 5.

Аффект к вещи, которую мы воображаем просто, и не как необходимую, возможную или случайную, при прочих условиях равных, бывает самым сильным из всех аффектов.

Доказательство. Аффект к вещи, которая, по нашему воображению, свободна, сильнее, чем к вещи необходимой (по т. 49, ч. III) и, следовательно, еще сильнее, чем к той, которая, по нашему воображению, возможна или случайна (по т. 11, ч. IV). Но воображать какую-либо вещь свободной значит воображать ее просто, не зная причин, которыми она определяется к действию (по показанному нами в сх. т. 35, ч. II). Следовательно, аффект к вещи, которую мы воображаем просто, при прочих условиях равных, сильнее, чем аффект к вещи необходимой, возможной или случайной, и, следовательно, этот аффект есть самый сильный; что и требовалось доказать.

Цитата:

http://nwalkr.tk/b/429731
- Этика (пер. В. И. Модестов,С. А. Логвиненко,К. С. Ивлевец) 1600K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бенедикт Барух Спиноза

Бенедикт Спиноза
ЭТИКА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
О Боге

ОПРЕДЕЛЕНИЯ

I. Под именем самопричины (causa sui) я подразумеваю то, сущность чего заключает в себе существование, или то, природа чего не может быть представлена иначе как существующей.

II. Та вещь называется в своем роде конечной, которая может быть ограничена другою вещью такой же природы. Например, тело называется конечным, потому что мы всегда представляем другое, большее тело. Так, мышление ограничивается другим мышлением. Но тело не ограничивается мышлением, а мышление – телом.

III. Под субстанцией я подразумеваю то, что существует в себе и представляется само по себе, т. е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться.

IV. Под атрибутом я подразумеваю то, что разум представляет о субстанции как бы нечто, составляющее ее сущность.

V. Под состоянием (модусом, modus) я подразумеваю видоизменения (affectiones) субстанции или то, что есть в другом, посредством чего оно также представляется.

VI. Под Богом я подразумеваю абсолютно бесконечное существо, т. е. субстанцию, состоящую из бесконечных атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность.

Объяснение
Я говорю абсолютно, а не в своем роде бесконечное. Ибо что бесконечно только в своем роде, относительно того мы можем отрицать бесконечные атрибуты; что же абсолютно бесконечно, то содержит в сущности своей все, что выражает сущность и не заключает в себе никакого отрицания.

I. Та вещь называется свободной, которая существует по одной только необходимости своей природы и определяется к деятельности только сама собой; необходимая же или, лучше, принужденная вещь та, которая определяется к существованию и деятельности другими по известному и определенному способу.

II. Под вечностью я понимаю само существование, насколько оно представляется необходимо вытекающим уже из одного определения вечной вещи.

...
ПОЛОЖЕНИЕ XXXII

Воля не может быть названа свободной причиной, но только необходимой.

Доказательство
Воля, так же как и разум, есть только состояние мышления; поэтому (по пол. 28.) каждое желание не может существовать и определяться к деятельности, если оно не определяется другой причиной, а это, в свою очередь, опять другой, и так до бесконечности. Но если предположить, что воля бесконечна, то она также должна определяться к существованию и деятельности Богом не поскольку он есть абсолютная субстанция, а поскольку он имеет атрибут, который выражает бесконечную и вечную сущность мышления (по пол. 23). Итак, во всяком случае, представляется ли воля конечной, или бесконечной, она требует причины, которой должна определяться к существованию и деятельности; поэтому (по опр. 7) она не может быть названа свободной причиной, но только необходимой или принужденной, – что и требовалось доказать.

Королларий I
Из этого следует, во-первых, что Бог действует по свободной воле.

Королларий II
Следует, во-вторых, что воля и разум так относятся к природе Бога, как движение и покой и вообще как все естественное, что (по пол. 29) должно определяться Богом к существованию и деятельности известным образом. Ибо воля так же, как и все остальное, нуждается в причине, которой она определялась бы к существованию и деятельности известным образом. И хотя из данной воли или разума следует бесконечное множество вещей, однако на этом основании также нельзя сказать, что Бог действует по свободе воли, как относительно вещей, которые вытекают из движения и покоя (ибо и из них также следует бесконечное множество), нельзя сказать, что они действуют по свободе движения и покоя. Поэтому воля не более принадлежит к природе Бога, чем все остальное естественное, но относится к ней таким же образом, как покой, движение и все остальное, что, как мы показали, следует из необходимости божественной природы и ею определяется к существованию и деятельности известным образом.
...
ПОЛОЖЕНИЕ XXXVI

Не существует ничего, из природы чего не вытекало бы какое-нибудь действие.

Доказательство
Все, что существует, выражает известным и определенным образом природу или сущность Бога (по королл. пол. 25), т. е. (по пол. 34) все, что существует, выражает известным и определенным образом могущество Бога, которое есть причина всех вещей и потому (по полож. 16) из него должно вытекать какое-нибудь действие, – что и требовалось доказать.

Приложение
Тем, что сказано выше, я разъяснил природу Бога и его свойства, а именно: что он необходимо существует; что он един; что он существует и действует лишь по одной необходимости своей природы; что он есть свободная причина всех вещей и, таким образом, что все существует в Боге и так от него зависит, что без него не может ни существовать, ни быть представлено, и, наконец, что все было предопределено Богом, но не по свободе воли или неограниченному произволу, но по абсолютной природе Бога или по его бесконечному могуществу.

Во всех случаях я старался устранять предрассудки, которые могли бы мешать пониманию моих доказательств. Но так как осталось еще немало предрассудков, которые могли и могут мешать тому, чтобы люди поняли связь вещей так, как я ее объяснил, то я посчитал необходимым подвергнуть их испытанию рассудка. И так как все предрассудки, которые я предполагаю показать здесь, зависят от того одного предрассудка, согласно которому люди предполагают, что все вещи в природе, подобно им самим, действуют для какой-нибудь цели, и даже утверждают; что и сам Бог направляет все к известной определенной цели (ибо они говорят, что Бог сотворил все для человека, а человека сотворил для того, чтобы он почитал его), – то я прежде рассмотрю один этот предрассудок, т. е. исследуя,

во-первых, причину, почему многие свыкаются с этим предрассудком и почему все от природы так предрасположены принимать его; затем покажу его ложность и разъясню, каким образом произошли из него предрассудки о добре и зле, о заслуге и грехе, о похвале и порицании, о порядке и смешении, о красоте и безобразии и других вещах того же рода. Но здесь не место выводить это из природы человеческого духа. Достаточно, если я приму за основание то, с чем все должны быть согласны, а именно то, что все люди рождаются, не зная причин вещей, и что у всех есть стремление искать то, что для них полезно, и они сознают это. Из всего этого следует, во-первых, что люди воображают себя свободными, потому что сознают свои желания и свои стремления, тогда как о причинах, которые располагают их к желаниям и стремлениям, поскольку они им неизвестны, они и во сне не думают. Следует,

во-вторых, что люди делают все для какой-нибудь цели, а именно для пользы, шторой они желают. Отсюда следует, что они всегда желают знать только конечные причины совершившихся действий, и если услышат о них, то на этом и успокаиваются, потому что у них нет причины к дальнейшим сомнениям. Бели же об этих причинах они не могут услышать от других, то им ничего не остается, как обратиться к самим себе и подумать о целях, какими они сами обычно определяются к подобным действиям; таким-то образом по своим свойствам они соответственно судят о свойствах другого. Далее, так как они в себе и вне себя находят немало средств, которые содействуют им в достижении пользы, например глаза, чтобы видеть, зубы, чтобы жевать, растения и животные, чтобы ими питаться, солнце, чтоб их освещать, море для того, чтоб питать рыб и проч., то отсюда и произошло, что они смотрят на все вещи в природе как на средства для своей пользы.

Но так как они знают, что все эти средства ими найдены, но не ими приготовлены, то отсюда они получили повод думать, что есть кто-то другой, кто приготовил эти средства для их пользы. Ибо, приняв вещи за средства, они не могли думать, что эти вещи сделались сами собой; но по средствам, которые они обычно готовят сами для себя, они должны были прийти к заключению, что есть один или несколько правителей природы, одаренных человеческой свободой, которые обо всем для них позаботились и все сделали для их пользы. И об их свойствах, так как о них они никогда ничего не слышали, они должны были судить по своим собственным; и на этом основании они решили, что боги все направляют на пользу людям, чтобы этим привязать к себе людей и пользоваться их наибольшим почтением.

Из этого следовало, что каждый по своему характеру придумал различные способы почитать Бога, чтобы Бог любил его больше других и направлял всю природу к удовлетворению его слепых пожеланий и ненасытной жадности. И таким образом этот предрассудок обратился в суеверие и пустил в умах глубокие корни; а это и было причиной того, что каждый с особенным рвением старался понять конечные причины всех вещей и объяснить их. Но, стараясь показать, что природа ничего не делает напрасно (т. е. ничего такого, что не служило бы пользе людей), они, по– видимому, ничего другого не показали, кроме того, что природа и боги бредят так же, как и люди. Посмотри, пожалуйста, к чему, наконец, это привело! Но кроме стольких полезных вещей в природе, люди должны были найти немало и неудобств, каковы: бури, землетрясения, болезни и проч., и они решили, что эти неудобства произошли вследствие того, что боги были разгневаны оскорблениями, нанесенными им людьми, или промахами, учиненными в их культе; и хотя ежедневный опыт опровергал это и бесчисленными примерами доказывал, что удобство и неудобство одинаково достаются как благочестивым, так и нечестивым, но они все-таки не отказывались от застарелого предрассудка.

Ибо для них удобнее было в числе многого неизвестного, пользы чего они не знали, удерживать и это и таким образом оставаться в своем настоящем и врожденном состоянии невежества, чем разрушать все это здание и придумывать новое. Поэтому они приняли за несомненное, что решения богов далеко не превышают человеческое разумение. И эта мысль, конечно, была бы единственной причиной того, что свет истины вечно оставался бы сокрытым для человеческого рода, если бы математика, которая занимается не целями, а только сущностями и свойствами форм, не показала людям другой нормы истины. Но и кроме математики можно было бы указать другие причины (перечисление их излишне), которые могли бы обратить внимание людей на эти общие предрассудки и привести их к истинному познанию вещей.

так как макрокосмическое богословие обычно многословное - дайджест получился крупненький

продолжение

Цитата:

http://nwalkr.tk/b/429731
- Этика (пер. В. И. Модестов,С. А. Логвиненко,К. С. Ивлевец) 1600K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бенедикт Барух Спиноза
...
ПОЛОЖЕНИЕ XLIX

Любовь и ненависть к вещи, которую мы воображаем свободной, должна быть при одинаковой причине больше, чем к вещи необходимой.

Доказательство
Вещь, которую мы воображаем свободной, должна быть представляема (по опр. 7 части 1) посредством себя без других. Итак, если она воображается причиной радости или печали, то по этому самому (по схол. пол. 13 этой части) мы будем любить или ненавидеть ее (по пред. пол.), и притом наибольшей любовью или ненавистью, какая только может быть возбуждена данным аффектом. Но если мы вещь, которая есть причина этого аффекта, представим себе необходимой, тогда (по опр. 7 части 1) мы будем воображать, что она не одна, а вместе с другими есть причина этого аффекта; и поэтому (по пред. пол.) любовь и ненависть к ней будет меньше, – что и требовалось доказать.

Схолия
Из этого следует, что люди, воображая себя свободными, испытывают друг к другу большую ненависть или любовь, чем к другим вещам; к этому присоединяется и подражание аффектам, о котором см. положения 27, 34, 40 и 43 этой части.
...
ПОЛОЖЕНИЕ V

Аффект к вещи, которую мы воображаем просто, а не как необходимую или возможную, или случайную, будет при прочих равных условиях наибольшим.

Доказательство
Аффект к вещи, которую мы воображаем свободной, бывает больше, чем к необходимой (по пол. 49 части 3) и, следовательно, еще больше, чем к той, которую мы воображаем возможной или случайной (по пол. 2 части 4). Но воображать какую-либо вещь свободной значит не что иное, как воображать вещь просто, когда мы не знаем причин, которыми она была определена к деятельности (на основании того, что мы показали в схол. пол. 35 части 2). Таким образом, аффект к вещи, которую мы воображаем просто, будет при прочих равных условиях больше, чем к вещи необходимой, возможной или случайной, и, следовательно, наибольшим, – что и требовалось доказать.

Цитата:

- Избранные произведения. Том II (Избранные произведения - 2) 3846K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бенедикт Барух Спиноза
http://nwalkr.tk/b/264250
...
Теперь я не побоюсь перечислить догматы всеобщей веры (fides universalis), или основные цели всего Писания. Все они (как весьма очевидно следует из того, что мы в этих двух главах показали) должны сводиться к следующему, именно: что есть верховное существо (Ens supremum), которое любит справедливость и любовь и которому все обязаны повиноваться, чтобы быть спасенными, и почитать его, чтить справедливость и любовь к ближнему;

а отсюда легко определяются и все догматы, которых, стало быть, кроме следующих, никаких нет, именно:
1) что существует бог, т.е. верховное существо, в высшей степени справедливое и милостивое, или образец истинной жизни; ведь кто не знает или не верит, что он существует, тот не может ему повиноваться и признавать его судьей;
2) что он един (unicum); никто ведь не может сомневаться, что это также безусловно требуется для величайшего благоговения, удивления и любви к богу, ибо благоговение, удивление и любовь происходят только из превосходства одного над остальными;
3) что он всюду присутствует или что все для него открыто; если бы думали, что вещи от него скрыты, или не знали бы, что он все видит, то сомневались бы в равномерности его справедливости, с которой он всем управляет, или не знали бы о ней;
4) что он имеет верховное право и господство над всем и все делает не по принуждению права, но по абсолютному благоизволению и особой милости; ему ведь все обязаны безусловно повиноваться, сам же он — никому;
что почитание бога и повиновение ему состоит только в справедливости и благости, или любви к ближнему; что только все те спасены, кто повинуется богу, ведя этот образ жизни;
остальные же, живущие под господством чувственных наслаждений, суть погибшие;
если бы люди не верили твердо в это, то не было бы никакого основания, почему они предпочитают подчиняться богу более, нежели чувственным наслаждениям;
7) наконец, что бог прощает грехи кающимся.

Ведь нет никого, кто бы не грешил. Таким образом, если это не признавать, то все отчаялись бы в своем спасении и не было бы у них никакого основания верить, что бог милосерд; но кто твердо верит в это, именно: что бог по милосердию и благодати, с какими он всем управляет, прощает грехи людей, и кто по этой причине более воспламеняется любовью к богу, тот действительно знает Христа по духу, и Христос есть в нем. И никто не может не видеть, что все это весьма необходимо знать для того, чтобы [все] люди без всякого исключения могли повиноваться богу по предписанию закона, выше объясненного; ибо с устранением каких-нибудь из этих догматов прекращается и повиновение. Но что такое бог, или тот образец истинной жизни, есть ли он огонь, дух, свет, мысль и пр., — это по отношению к вере ничто, равно как и то, на каком основании он есть образец истинной жизни — потому ли именно, что он имеет дух справедливый и милосердный, или потому, что все вещи существуют и действуют через него, а следовательно, и мы через него понимаем и через него видим то, что истинно, справедливо и хорошо.

Что бы ни утверждали об этом отдельные люди, — все равно. Потом, нисколько не имеет значения по отношению к вере, если кто думает, что бог вездесущ по сущности или по мощи; что он управляет вещами свободно или по необходимости природы; что он предписывает законы как правитель или учит им как вечным истинам; что человек повинуется богу вследствие свободы воли или вследствие необходимости божественного решения и что, наконец, награда добрым и наказание злым естественна или сверхъестественна. Как каждый разумеет эти и им подобные вопросы, нисколько, говорю, не важно в отношении веры, лишь бы только он ничего не заключал из них с той целью, чтобы дать себе большую свободу грешить или чтобы сделаться менее послушным богу.

Более того, всякий, как мы уже выше говорили, обязан приспосабливать эти догматы веры к своему пониманию и толковать их себе таким образом, каким он легче может, по-видимому, принять их без какой-либо нерешительности, не нарушая гармонии души, следовательно, так, чтобы он повиновался богу при полной душевной гармонии. Ибо, как мы уже упоминали, подобно тому как некогда вера была открыта и записана сообразно с пониманием и мнениями пророков и народа того времени, так и теперь каждый обязан приспосабливать ее к своим мнениям, чтобы таким образом принять ее без всякого сопротивления со стороны души и без всякого колебания. Мы ведь показали, что вера требует не столько истины, сколько благочестия, и только в смысле повиновения она бывает благочестивой и спасительной и, следовательно, всякий человек бывает верующим только в отношении к повиновению. Поэтому не тот, кто обнаруживает самые лучшие рассуждения, показывает непременно и самую лучшую веру, но тот, кто показывает самые лучшие дела справедливости и любви.

Предоставляю всем судить, как спасительно и как необходимо это учение в государстве для того, чтобы люди жили мирно и согласно, и как много и насколько серьезных, скажу я, поводов к возмущениям и преступлениям оно заранее предупреждает. И здесь, прежде чем продолжать дальше, должно заметить, что мы на основании сейчас показанного легко можем ответить на возражения, приведенные нами в гл. 1, когда мы вели речь о боге, говорящем к израильтянам с Синайской горы. Ибо, хотя тот голос, который слышали израильтяне, не мог дать тем людям никакой философской или математической достоверности относительно существования бога, однако он был достаточен для того, чтобы вызвать в них удивление к богу сообразно с тем, как они раньше его знали, и побудить к повиновению. Это и было целью того явления. Ибо бог хотел не ознакомить израильтян с абсолютными атрибутами своей сущности (он ведь не открыл в то время никаких атрибутов), но сокрушить их непокорный дух и привлечь к повиновению; поэтому он пришел к ним не с доводами, но при звуке труб, с громом и молниями (см. Исход, гл. 20, ст. 20).
….
Итак, если никто не может поступиться своей свободой судить и мыслить о том, о чем он хочет, но каждый по величайшему праву природы есть господин своих мыслей, то отсюда следует, что в государстве никогда нельзя, не опасаясь очень несчастных последствий, домогаться того, чтобы люди, хотя бы у них были различные и противоположные мысли, ничего, однако, не говорили иначе, как по предписанию верховных властей, ибо и самые опытные, не говоря уже о толпе, не умеют молчать. Это общий недостаток людей — доверять другим свои планы, хотя и нужно молчать; следовательно, то правительство самое насильническое, при котором отрицается свобода за каждым говорить и учить тому, что он думает, и, наоборот, то правительство умеренное, при котором эта самая свобода дается каждому. Но поистине мы никоим образом не можем отрицать, что величество может быть оскорблено столько же словом, сколько и делом; и, стало быть, если невозможно совершенно лишить подданных этой свободы, то и, обратно, весьма гибельно будет допустить ее неограниченно. Поэтому нам надлежит здесь исследовать, до какого предела эта свобода может и должна даваться каждому без ущерба для спокойствия в государстве и без нарушения права верховных властей; это, как я в начале главы XVI напомнил, было здесь главной моей целью.
Из выше объясненных оснований государства весьма ясно следует, что конечная его цель заключается не в том, чтобы господствовать и держать людей в страхе, подчиняя их власти другого, но, наоборот, в том, чтобы каждого освободить от страха, дабы он жил в безопасности, насколько это возможно, т.е. дабы он наилучшим образом удерживал свое естественное право на существование и деятельность без вреда себе и другому. Цель государства, говорю, не в том, чтобы превращать людей из разумных существ в животных или автоматы, но, напротив, в том, чтобы их душа и тело отправляли свои функции, не подвергаясь опасности, а сами они пользовались свободным разумом и чтобы они не соперничали друг с другом в ненависти, гневе или хитрости и не относились враждебно друг к другу. Следовательно, цель государства в действительности есть свобода.

Далее, мы видели, что для образования государства необходимо было только одно, именно: чтобы вся законодательная власть находилась у всех или нескольких, или у одного. Ибо так как свободное суждение людей весьма разнообразно и каждый в отдельности думает, что он все знает, и так как невозможно, чтобы все думали одинаково и говорили едиными устами, то они не могли бы жить мирно, если бы каждый не поступился правом действовать сообразно с решением только своей души. Таким образом, каждый поступился только правом действовать по собственному решению, а не правом рассуждать и судить о чем-либо; стало быть, и никто без нарушения права верховных властей не может действовать против их решения, но вполне может думать и судить, а следовательно, и говорить, лишь бы просто только говорил или учил и защищал свою мысль только разумом, а не хитростью, гневом, ненавистью и без намерения ввести что-нибудь в государстве благодаря авторитету своего решения.

Например, если кто показывает, что какой-нибудь закон противоречит здравому рассудку, и поэтому думает, что он должен быть отменен, если в то же время он свою мысль повергает на обсуждение верховной власти (которой только и подобает постановлять и отменять законы) и ничего между тем не делает вопреки предписанию того закона, то он, конечно, оказывает услугу государству, как каждый доблестный гражданин, но если, напротив, он делает это с целью обвинить в неправосудии начальство и сделать его ненавистным для толпы или мятежно старается вопреки воле начальства отменить тот закон, то он всецело возмутитель и бунтовщик. Итак, мы видим, каким образом каждый, не нарушая права и авторитета верховных властей, т.е. не нарушая мира в государстве, может говорить [то] и учить тому, что он думает, именно: если он решение о всем, что должно сделать, предоставляет им же и ничего против их решения не предпринимает, хотя и должен часто поступать против того, что он считает хорошим и что он открыто высказывает. Это, конечно, он может делать, не нарушая справедливости и благочестия, даже должен делать, если хочет показать себя справедливым и благочестивым, ибо, как мы уже показали, справедливость зависит только отрешения верховных властей и, стало быть, никто не может отсюда быть справедливым, если он не живет по общепринятым решениям.

Высшее же благочестие (по тому, что мы в предыдущей главе показали) есть то, которое проявляется в заботах о мире и спокойствии государства, но оно не может сохраниться, если каждый стал бы жить по изволению своего сердца; стало быть, и не благочестиво делать по своему изволению что-нибудь против решения верховной власти, подданным которой являешься, так как от этого, если бы это каждому было позволено, необходимо последовало бы падение государства. Даже более: он ничего не может делать против решения и предписания собственного разума, пока он действует согласно решениям верховной власти; он ведь по совету самого разума всецело решил перенести на нее свое право жить по собственному своему суждению. Впрочем, это мы можем подтвердить и самой практикой, ибо в собраниях как высших, так и низших властей редко что-нибудь делается по единодушному голосованию всех членов, и, однако, все делается по общему решению всех, именно: как тех, кто подавал голос против, так и тех, кто подавал его за.

Но возвращаюсь к своей цели. Мы видели из оснований государства, каким образом никто не может пользоваться свободой суждения, не нарушая права верховных властей. А из этого не менее легко мы можем определить, какие мнения в государстве суть мятежнические: те именно, с принятием которых уничтожается договор, по которому каждый поступился правом действовать по собственному своему изволению. Например, если бы кто думал, что верховная власть зависит не от себя самой или что никто не должен сдерживать обещания, или что каждому нужно жить по своему усмотрению и иное подобного рода, что прямо противоречит вышесказанному договору, тот есть мятежник, но не столько, конечно, вследствие суждения и мнения, сколько вследствие факта, скрытого в таких суждениях, потому что именно тем самым, что он думает нечто такое, он нарушает клятву верности, данную мысленно или открыто верховной власти. И потому прочие мнения, не скрывающие в себе деяний вроде нарушения договора, мщения, гнева и пр., не суть мятежнические; они таковы разве только в государстве, расшатанном каким-либо образом, т.е. в таком, где суеверные и честолюбивые люди, не способные переносить людей с благородным сердцем, приобрели такую славу своему имени, что их авторитет у простого народа значит больше, нежели [авторитет] верховных властей; мы, однако, не отрицаем, что бывают, кроме того, некоторые мнения, которые, хотя, по-видимому, просто вращаются вокруг [вопросов] истины и лжи, предлагаются и распространяются только с дурным намерением.

Их мы тоже в главе XV определили, но так, что разум тем не менее остался свободным. Если же, наконец, мы обратим внимание и на то, что преданность каждого государству, равно и богу может быть познана только из дел, именно: из любви к ближнему, то нам никоим образом нельзя будет сомневаться в том, что наилучшее государство представляет каждому ту же свободу философствования, какую, как мы показали, каждому дает вера. Конечно, я признаю, что от такой свободы иногда происходят некоторые неудобства; но было бы когда-либо установлено что-нибудь столь мудро, что из него не могло произойти какое-либо неудобство? Кто хочет все регулировать законами, тот скорее возбудит пороки, нежели исправит их: что не может быть запрещено, то необходимо должно быть допущено, хотя бы от того часто и происходил вред. Ведь сколько происходит зол от роскоши, зависти, скупости, пьянства и т.д.

Однако их терпят, потому что властью законов они не могут быть запрещены, хотя на самом деле они суть пороки. Поэтому свобода суждения тем более должна быть допущена, что она, безусловно, есть добродетель и не может быть подавлена. Прибавьте, что от нее не происходит никаких неудобств, которых (как сейчас покажу) нельзя было бы избежать при помощи авторитета начальства; не говорю уже о том, что эта свобода в высшей степени необходима для прогресса наук и искусств, ибо последние разрабатываются с успехом только теми людьми, которые имеют свободное и ничуть не предвзятое суждение.

Но положим, что эта свобода может быть подавлена и люди могут быть так обузданы, что ничего пикнуть не смеют иначе, как по предписанию верховных властей; все-таки решительно никогда не удастся добиться, чтобы люди думали только то, что желательно властям; тогда необходимо вышло бы, что люди постоянно думали бы одно, а говорили бы другое и что, следовательно, откровенность, в высшей степени необходимая в государстве, была бы изгнана, а омерзительная лесть и вероломство нашли бы покровительство; отсюда обманы и порча всех хороших житейских навыков. Но далеко не верно, что можно достигнуть того, чтобы все говорили по предписанному; напротив, чем больше стараются лишить людей свободы слова, тем упорнее они за нее держатся — конечно, держатся за нее не скряги, льстецы и прочие немощные души, высочайшее благополучие которых состоит в том, чтобы любоваться деньгами в сундуках и иметь ублаженный желудок, но те, которых хорошее воспитание, чистота нравов и добродетель сделали более свободными.

Люди по большей части так устроены, что они больше всего негодуют, когда мнения, которые они считают истинными, признаются за вину и когда им вменяется в преступление то, что побуждает их к благоговению перед богом и людьми; от этого происходит то, что они дерзают пренебрегать законами и делают против начальства все, что угодно, считая не постыдным, но весьма честным поднимать по этой причине мятежи и посягать на какое угодно злодейство. Итак, поскольку ясно, что человеческая природа так устроена, то следует, что законы, устанавливаемые относительно мнений, касаются не мошенников, но людей благородных и что они издаются не для обуздания злодеев, но скорее для раздражения честных людей и не могут быть защищаемы без большой опасности для государства. Прибавьте, что такие законы совершенно бесполезны, ибо те, кто считает мнения, осужденные законом, здоровыми, не будут в состоянии повиноваться законам; а те, кто, наоборот, отвергает такие мнения как ложные, принимают осуждающие их законы как привилегии и до того их превозносят, что потом начальство не имеет силы их отменить, хотя бы и желало.. К этому присоединяется то, что мы вывели выше, в главе XVIII, из истории евреев в п[ункте] 2.

И, наконец, столько ересей в церкви произошло большей частью оттого, что власти хотели законами прекратить препирательства ученых! Ибо если бы люди не были одержимы надеждой привлечь на свою сторону законы и начальство, торжествовать при всеобщем одобрении толпы над своими противниками и приобрести почет, то они никогда не спорили бы со столь неприязненным чувством и их душу не возбуждала бы такая ярость. И этому учит не только разум, но и повседневный опыт; именно подобные законы, т.е. повелевающие то, во что каждый должен верить, и запрещающие что-либо говорить или писать против того или другого мнения, часто устанавливались в угоду или скорее в виде уступки гневу тех, кто не может выносить свободных умов и может благодаря грозному, так сказать, авторитету легко изменять благоговение мятежного простонародья в бешенство и подстрекать его против того, против кого они хотят [его] натравить. Но насколько лучше было бы сдерживать гнев и ярость толпы, нежели устанавливать бесполезные законы, которые могут нарушаться только людьми, любящими добродетели и науки, и ставить государство в столь затруднительное положение, что оно не может выносить благородных людей!

Можно ли выдумать большее зло для государства, чем то, что честных людей отправляют как злодеев в изгнание потому, что они иначе думают и не умеют притворяться? Что, говорю, пагубнее, того, что людей считают за врагов и ведут на смерть не за какое-либо преступление или бесчестный поступок, но потому, что они обладают свободным умом и что эшафот — страшилище дурных людей — становится прекраснейшим театром, где показывается высший пример терпения и добродетели на посрамление величества? Ведь те, кто сознает себя честным, не боятся подобно преступникам смерти и не умоляют отвратить наказание, потому что дух их не мучится никаким раскаянием в постыдном деле, но, наоборот, они считают честью, а не наказанием умереть за хорошее дело и славным — умереть за свободу. Следовательно, что за пример дается казнью таких людей, причины которой люди инертные и слабодушные не знают, мятежные ее ненавидят, а честные уважают?

Каждому, конечно, она может служить только примером для подражания или в крайнем случае поводом к лести.
Таким образом, для того чтобы в цене была не угодливость, но чистосердечность и чтобы верховные власти лучше всего удерживали господство и не были принуждены уступать мятежникам, необходимо должно допустить свободу суждения и людьми так должно управлять, чтобы они, открыто исповедуя разные и противоположные мнения, все-таки жили в согласии. И мы не можем сомневаться в том, что этот способ управления есть самый лучший и страдает меньшими неудобствами, так как он наиболее согласуется с природой людей. Ведь мы показали, что в демократическом государстве (которое больше всего подходит к естественному состоянию) все договариваются действовать по общему решению, а не судить и размышлять ...
….

Цитата:

- Избранные произведения. Том II (Избранные произведения - 2) 3846K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бенедикт Барух Спиноза
http://nwalkr.tk/b/264250
….
§ 8. Итак, мы заключаем, что не во власти каждого человека всегда пользоваться своим разумом и быть на самой вершине человеческой свободы; и однако же каждый стремится, поскольку это зависит от него, сохранить свое бытие, и чего бы каждый — все равно мудрец ли он или невежда — ни добивался и ни делал, он добивается и делает по высшему праву природы (ибо каждый человек имеет столько права, сколько мощи). Отсюда следует, что право, или строй природы, под которым все люди рождаются и большею частью живут, не запрещает ничего, кроме того, чего никто не хочет и никто не может: ни распрей, ни ненависти, ни гнева, ни хитростей, и ни одно влечение не идет вразрез с ним.

И не удивительно. Ведь природа подчинена не законам человеческого разума, которые имеют в виду лишь сохранение и истинную пользу людей, но бесконечному числу других, сообразующихся с вечным порядком всей природы (человек есть ее частица), одной необходимостью которого все индивидуумы определяются известным образом к существованию и действованию. Поэтому если нам что-либо в природе представляется смешным, нелепым или дурным, то это происходит оттого, что мы знаем вещи лишь отчасти и остаемся по большей части в неведении относительно порядка и связи всей природы, и оттого, что нам хочется, чтобы все направлялось по предписанию нашего разума; в то время как то, что разум объявляет злом, есть зло не в отношении порядка и законов всеобщей природы, но лишь в отношении законов одной нашей природы.

§ 9. Из этого, кроме того, следует, что каждый бывает чужеправным (alterius juris) до тех пор, пока находится под властью другого, и своеправным (sui juris) постольку, поскольку может отразить всякое насилие, отомстить по своему желанию за нанесенный ему вред и вообще поскольку он может жить по своему усмотрению.
§ 10. Один человек имеет под властью другого в том случае, если держит его связанным, или лишил его орудий и средств для самозащиты или бегства, или настолько привязал к себе благодеяниями, что тот предпочитает его верховенство своему собственному и хочет жить лучше по его указке, чем по своей. Тот, кто держит другого во власти первым или вторым способом, имеет во власти только его тело, но не дух. При третьем же и четвертом способе он подчиняет своему праву как дух, так и тело другого, однако лишь при условии продолжения страха или надежды, при устранении которых другой остается своеправным.

§ 11. Способность суждения также постольку может быть чужеправной, поскольку дух может быть введен в заблуждение другим. Из этого следует, что дух постольку является вполне своеправным, поскольку он может надлежащим образом пользоваться разумом. Далее, так как человеческая мощь должна оцениваться не столько по крепости тела, сколько по силе духа, то отсюда следует, что наиболее своеправны те, разум которых наиболее обширен и которые наиболее им руководствуются. И потому я вообще называю человека свободным лишь постольку, поскольку он руководствуется разумом, ибо [в этом случае] он определяется к действованию причинами, которые могут быть адекватно поняты из его природы, хотя ими он необходимо определяется к действованию. Ибо свобода (как мы показали в § 7 наст. гл.) не уничтожает необходимости действования, но предполагает.

§ 12. Если кто-нибудь дал другому обещание, подтвержденное лишь словами, сделать что-нибудь такое, от чего он по своему праву мог бы и воздержаться или наоборот, то оно остается действительным до тех пор, пока не изменяется воля того, кто его дал. Ибо тот, кто властен нарушить обещание, тот на самом деле не переставал быть своеправным; его обещание было пустыми словами. Поэтому если он сам, являющийся по праву природы своим собственным судьей, сочтет — правильно или неправильно (ибо ошибаться свойственно человеку), — что из данного обещания проистечет более вреда, чем пользы, то он в силу своего убеждения решает, что нужно нарушить обещание, и делает так в согласии с правом природы (согласно § 9, наст. гл.).

§ 13. Если бы двое оказались в согласии и соединили свои силы, то вместе они могут больше и, следовательно, вместе имеют больше права в отношении природы, чем каждый в отдельности; и, чем более людей соединится таким образом, тем более будут иметь они права.
§ 14. Поскольку люди обуреваются гневом, завистью или каким-нибудь другим ненавистническим аффектом, постольку они влекутся врозь и друг другу враждебны; и потому они должны внушать тем больший страх, насколько более они могут и насколько они хитрее и коварнее по сравнению с остальными животными. Но так как люди по природе в высокой степени подвержены этим аффектам (как мы сказали в § 5 пред. гл.), то люди, следовательно, — от природы враги. Ибо тот есть для меня величайший враг, кого я должен наиболее бояться и наиболее остерегаться.

§ 15. Но так как (согласно § 9 наст. гл.) в естественном состоянии каждый остается своеправным до тех пор, пока он может защитить себя от притеснения со стороны других, и так как тщетно стремился бы уберечь себя один от всех, то отсюда следует, что, пока естественное право людей определяется мощью каждого и принадлежит каждому в отдельности, до тех пор оно ничтожно, но существует скорее в воображении, нежели в действительности, ибо осуществление его совершенно не обеспечено. И несомненно, что каждый тем менее может и тем менее, следовательно, имеет права, чем большую имеет причину страха. К тому же люди едва ли могли бы без взаимной помощи поддерживать жизнь и совершенствовать свой дух. И потому мы заключаем, что естественное право, свойственное человеческому роду, едва ли может быть представлено вне того условия, что люди, имея общее право, могли бы совместно завладеть землями, которые они могут населять и обрабатывать, укрепиться, отразить всякое насилие и жить по общему решению всех. Ибо, чем более людей сходится таким образом воедино, тем более права они вместе имеют; и если схоластики по этой причине (т.е. потому, что в естественном состоянии для людей почти невозможно быть своеправным) называют человека животным общественным, то я ничего не могу им возразить 3.
…
ГЛАВА VIII
ОБ АРИСТОКРАТИИ
О ТОМ, ЧТО ГОСУДАРСТВО С АРИСТОКРАТИЧЕСКОЙ ФОРМОЙ ПРАВЛЕНИЯ ДОЛЖНО СОСТОЯТЬ ИЗ БОЛЬШОГО ЧИСЛА ПАТРИЦИЕВ; О ЕГО ПРЕВОСХОДСТВЕ И О ТОМ, ЧТО ОНО БОЛЕЕ, ЧЕМ МОНАРХИЯ, ПРИБЛИЖАЕТСЯ К АБСОЛЮТНОМУ И ЧТО ПО ЭТОЙ ПРИЧИНЕ ОНО БОЛЕЕ ПРИСПОСОБЛЕНО К СОХРАНЕНИЮ СВОБОДЫ

§ 1. До сих пор речь шла о государстве с монархическим образом правления. Теперь же перейдем к изложению того, как надлежит установить аристократическую форму верховной власти для придания ей прочности. Аристократическая форма верховной власти, как мы сказали, есть та, при которой власть находится не у одного лица, но у нескольких, выбранных из народа; в дальнейшем мы будем называть их патрициями. Я подчеркиваю: при которой власть находится у нескольких выбранных лиц. Ведь различие между аристократической и демократической формами верховной власти состоит преимущественно в том, что при первой право управления зависит только от избрания, при второй же — главным образом от некоторого прирожденного или же в силу случая приобретенного права (это мы покажем в своем месте).

Поэтому, хотя бы все население какого-либо государства было принято в число патрициев, все-таки — если только это право ненаследственно и не переходит к другим по общему закону — форма верховной власти, безусловно, будет аристократической, поскольку избрание составляет непременное условие для приема в число патрициев.
Если патрициев будет только двое, то они будут стремиться к превосходству друг над другом, и государство легко вследствие чрезмерной мощи каждого из них разделится на две части или то — если власть была сосредоточена в руках трех, четырех или пяти лиц — на три, на четыре, на пять частей. Но части будут тем слабее, чем больше число тех, на которых была перенесена верховная власть. Отсюда следует, что при определении минимального числа патрициев, нужного для устойчивости аристократии, необходимо сообразоваться с величиной самого государства.

§ 2. Итак, допустим, что для государства средней величины достаточно сотни лучших людей (optimi), на которых была бы перенесена верховная власть государства и которым, следовательно, в случае смерти кого-либо из них принадлежало бы право избрания коллег, патрициев. Они, без сомнения, приложат все старания к тому, чтобы их преемниками были их дети или ближайшие родственники. Вследствие этого верховная власть государства всегда будет у тех, кому посчастливилось быть детьми или кровными родственниками патрициев. И так как из сотни людей, достигших вследствие счастливого стечения обстоятельств патрицианского звания, едва ли найдутся трое, обладающих надлежащей сообразительностью и благоразумием, то в результате, следовательно, власть государства окажется в руках не ста, а только двух или трех лиц; благодаря своим дарованиям им нетрудно будет сосредоточить все в своих руках, и каждый из них в силу общечеловеческих склонностей постарается проложить себе дорогу к монархии.

Таким образом, если мы произведем правильный расчет, ю окажется, что необходимо, чтобы верховная власть государства, для которого по его размерам нужно по крайней мере сто лучших людей, была перенесена по крайней мере на пять тысяч патрициев. При таком расчете никогда не будет недостатка в сотне выдающихся людей; при том именно допущении, что из пятидесяти лиц, домогающихся и достигающих патрицианского звания, всегда найдется один, не уступающий наилучшим, не говоря уже о тех, которые стремятся подражать доблести наилучших и потому достойны принять участие в управлении.

§ 3. По большей части патриции состоят гражданами одного города — столицы всего государства; так что государство зовется по нему, как некогда Римское, в настоящее время Венецианское, Генуэзское и т.д. Голландская же республика заимствует имя от целой провинции, с чем связано то, что подданные этого государства пользуются большей свободой.
Прежде чем обратиться к определению тех основ, на которых следует утвердить эту аристократическую форму верховной власти, необходимо отметить различие между властью, перенесенной на одно лицо, и властью, перенесенной на достаточно многочисленное собрание, совет (Consilium). Ясно, что различие это огромно.

Во-первых, мощь одного человека (как мы сказали в § 35 гл. VI) незначительна по сравнению с бременем всей верховной власти, чего никто не может сказать без очевидного абсурда о достаточно большом совете. Ведь кто утверждает, что данное собрание достаточно велико, тот тем самым отрицает, что ему не под силу бремя верховной власти. Поэтому царь постоянно нуждается в советниках, такого же рода совет — менее всего. Далее, цари смертны, советы, напротив, вечны. Следовательно, мощь верховной власти, однажды перенесенная на достаточно многочисленное собрание, в противоположность монархической форме власти, никогда не возвращается к народу (как мы показали в § 25 пред. гл.).

В-третьих, власть царя вследствие его малолетства, болезни, старческой дряхлости или по другим причинам часто бывает непрочной, наоборот, мощь такого совета всегда остается одной и той же. В-четвертых, воля одного человека весьма изменчива и непостоянна. По этой причине при монархическом образе правления вес право есть изъявленная воля царя (как мы разъяснили в § 1 пред. гл.), но не всякая воля царя должна быть правом, чего нельзя сказать о воле достаточно многочисленного совета. Так как само собрание (как мы только что показали) не нуждается в советниках, то всякая изъявленная его воля необходимо должна быть правом. Отсюда мы заключаем, что верховная власть, перенесенная на достаточно многочисленный совет, является абсолютной или наиболее близкой к таковой. Ибо если и есть какая-нибудь абсолютная власть, то поистине это есть та, которой обладает весь народ (multitudo).

§ 4. Поскольку при этом аристократическом образе правления власть никогда (как мы только что показали) не возвращается к народу и при нем народ не имеет никакого голоса, но безусловно всякая изъявленная воля верховного совета есть право, — такая власть всецело должна рассматриваться как абсолютная. Ее основы, следовательно, должны опираться исключительно на волю и суждение этого совета, а не на бдительность народа, так как для него недоступны ни участие в совещаниях, ни голосование. Причина же того, что на практике эта власть не абсолютна, заключается единственно в том, что народ внушает страх власть имущим; поэтому народ сохраняет за собой некоторую свободу, которая хотя и не имеет прямой опоры в законе, однако молчаливо отстаивается им и оставляется за собою.

§ 5. Итак, очевидно, что в наилучших условиях эта форма верховной власти будет находиться тогда, когда она по своему устройству более всего подойдет к абсолютной, т.е. когда парод возможно менее будет внушать к себе страха и не удержит никакой свободы, кроме той, которую по необходимости следует ему уделить в силу устройства самой верховной власти и которая поэтому является правом не столько народа, сколько всего государства, правом, отстаиваемым и охраняемым одними патрициями (optimatos), как их собственное право. При таком положении вещей, как это явствует из предшествующего параграфа и очевидно само по себе, практика более всего будет согласовываться с теорией. Но можем же мы сомневаться, что верховная власть тем меньше будет в руках патрициев, чем больше нрав присвоит себе народ, нрав вроде тех, которыми обыкновенно обладают в Нижней Германии союзы ремесленников, называемые гильдиями.

§ 6. То обстоятельство, что верховная власть безусловно перенесена на совет, не должно внушать простонародью опасения впасть в презренное рабство. Ведь воля столь большого совета определяется не столько прихотью, сколько разумом, ибо дурные аффекты влекут людей врозь, и единодушие может установиться лишь постольку, поскольку люди стремятся к благородному или по крайней мере к тому, что кажется таким.

§ 7. Итак, при определении основ аристократической формы верховной власти следует прежде всего обратить внимание на то, чтобы они держались исключительно волей и мощью означенного верховного совета, чтобы сам совет, насколько это возможно, являлся своенравным и не подвергался опасности со стороны народа. Для определения этих основ, опирающихся именно на одну только волю и мощь верховного совета, рассмотрим основы мира, свойственные монархической форме верховной власти и чуждые настоящей.

Ведь если мы заменим их другими, столь же надежными основами, соответствующими аристократической форме верховной власти, и сохраним в прежнем виде остальные, то, без сомнения, все причины к возмущениям будут устранены, и во всяком случае это государство будет не менее прочно, чем монархическое; наоборот, оно будет тем лучше, чем более оно в сравнении с монархическим приблизится к абсолютному без ущерба для мира и свободы (см. §§ 3 и 6 наст. гл.). Ведь, чем обширнее право верховной власти, тем более (согласно § 5 гл. III) форма государства согласуется с велением разума и, следовательно, тем более благоприятствует сохранению мира и свободы. Итак, окинем беглым взором то, что было сказано в § 9 гл. VI, чтобы отбросить чуждое для аристократии и усмотреть соответствующее ей.

§ 8. Прежде всего необходимо основать и укрепить один или несколько городов, — в этом никто сомневаться не может. Но главным образом надлежит укрепить город, являющийся столицей всего государства, а затем те, которые расположены по окраинам государства. Ибо тот город, который является столицей всего государства и обладает верховным правом, должен быть могущественнее всех. Что же касается разделения граждан на роды, то в таком государстве оно представляется излишним.
…
§ 27. Всем патрициям при разборе дел и при избрании государственных чиновников должна принадлежать равная власть; делопроизводство не должно быть медленным. В этом отношении всецело заслуживает одобрения порядок, принятый венецианцами. При назначении государственных чиновников они избирают из совета по жребию несколько лиц, которые по порядку называют кандидатов на известную должность. В это время каждый патриций шарами выражает свое мнение, т.е. одобряет ли он или нет избрание намеченного кандидата, так что остается неизвестным, кто именно выразил данное мнение. В результате достигается, с одной стороны, равенство значения патрициев при разборе дел и ускорение делопроизводства, с другой же стороны, — и это вопрос первой необходимости в советах — абсолютная свобода каждого высказывать свое мнение без опасения навлечь на себя чью-либо неприязнь.
…
ГЛАВА X
ОБ АРИСТОКРАТИИ. ОКОНЧАНИЕ
…§ 6. Итак, отсюда я прихожу к заключению, что с имеющимися здесь в виду общими пороками, свойственными мирному времени, следует бороться не прямо, но косвенно, закладывая именно такие основы государства, благодаря которым большинство, конечно, не будет стараться жить разумно (ибо это невозможно), но будет руководиться аффектами, более полезными для государства. Поэтому прежде всего нужно стремиться к тому, чтобы богатые сделались если не бережливыми, то по крайней мере корыстолюбивыми. Ведь несомненно, что если этот аффект корыстолюбия — общераспространенный и постоянный — получит поддержку в честолюбии, то большинство приложит все старания для не сопряженного с бесславием увеличения своего состояния, чтобы тем добиться почестей и избегнуть величайшего позора.

§ 7. И если мы вникнем в основы обеих аристократических форм правления, изложенные мною в двух предшествующих главах, то увидим, что к этому-то именно они и приводят. Ведь число правящих в обеих настолько велико, что большинству богатых широко открыт доступ к управлению и к приобретению почетных государственных должностей. Если, далее (как мы сказали в § 47 гл. VIII), будет издано постановление об исключении из патрицианского сословия тех патрициев, долги которых превышают их имущество, и о восстановлении в прежнем состоянии тех, которые потеряли свое имущество вследствие несчастного стечения обстоятельств, то все, без сомнения, постараются сохранить по возможности свое достояние.

Если же еще установить законом, чтобы патрициям и кандидатам на почетные должности была присвоена отличительная одежда, то никто из них не будет предпочитать чужеземные нравы отечественным (об этом см. §§ 25 и 47 гл. VIII). Помимо всего этого, в каждом государстве могут быть изысканы меры, отвечающие природе места и народному характеру; прежде же всего следует заботиться о том, чтобы подданные в большинстве случаев исполняли свой долг добровольно, а не по принуждению закона.

§ 8. Ведь государство, вся задача которого сводится к тому, чтобы руководить людьми страхом, скорее будет лишено пороков, чем изобиловать добродетелью. Но руководство людьми должно быть таким, чтобы им казалось, что ими не руководят, но что они живут по своему усмотрению и свободному решению; поэтому только любовь к свободе, стремление приумножить свое состояние и надежда на приобретение почетных государственных должностей должны сдерживать их. Впрочем, статуи, триумфы и другие средства к поощрению добродетели свидетельствуют скорее о рабстве, чем о свободе. Рабам, а не свободным назначаются награды за добродетель.

Я знаю, правда, что все это оказывает наиболее сильное воздействие на людей, стимулируя деятельность; но насколько верно, что указанные отличия вначале достаются великим людям, настолько же правильно, что впоследствии, с ростом зависти, их получают, к великому недовольству всех хороших граждан, люди недостойные и кичащиеся величиной своего богатства. Далее, те, которые хвастаются триумфами и изображениями предков, будут считать себя оскорбленными, если им не будет отдано предпочтение перед всеми другими. Наконец, бесспорно то — остальное я обхожу молчанием, —что равенству, с упразднением которого необходимо гибнет и общая свобода, наносится смертельный удар, как только мужу, известному своей доблестью, государственным законом будут назначены особые почести.
…

Цитата:

- Избранные произведения. Том II (Избранные произведения - 2) 3846K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бенедикт Барух Спиноза
http://nwalkr.tk/b/264250

ГЛАВА XI
О ДЕМОКРАТИИ
§ 1. Наконец, мы переходим к третьей и всецело абсолютной форме верховной власти, которую мы назовем демократической. Ее отличие от аристократической состоит, как мы сказали, главным образом в том, что в последней от одной только воли и свободного выбора верховного совета зависит, кого сделать патрицием; так что никто не имеет наследственного права голоса и права поступления на государственные службы, как это имеет место при той форме верховной власти, которую мы теперь описываем. Ведь все те, которые родились от граждан или в пределах отечественной территории или оказали важные услуги государству, или те, которым закон по другим причинам предписывает пожаловать право гражданства, — все они на законном основании притязают на право голоса в верховном совете и право поступления на государственные службы; и отказ им в этом возможен только вследствие [совершения] преступления или бесчестия.

§ 2. Итак, если будет установлено законом, что только более пожилые, достигшие определенного возраста, или только первенцы, когда им позволит возраст, или вносящие государству определенную сумму обладали бы правом голоса в верховном совете и правом заниматься государственными делами, то, хотя при этом и может случиться, что верховный совет будет состоять из меньшего числа граждан, чем верховный совет аристократии, о котором мы говорили выше, тем не менее такие государства следует назвать демократическими, так как их граждане, предназначаемые для управления государством, не избираются, как лучшие, верховным советом, но определяются на это самим законом.

И хотя при такой системе подобные государства — где именно к правлению предназначаются не лучшие, но разбогатевшие благодаря счастливому стечению обстоятельств или первенцы, — по-видимому, уступают аристократии, однако если принять во внимание практику или общие свойства людей, то окажется, что дело сводится к тому же. Ведь патриции всегда считают лучшими богатых [из числа] или своих ближних родственников, или друзей. И, конечно, если бы с патрициями дело обстояло так, что они избирали бы коллег патрициев, будучи свободны от всякого аффекта и руководимы одним только стремлением к общему благу, то ни одна форма верховной власти не выдержала бы сравнения с аристократической.

Но, как в более чем достаточной мере показал опыт, положение вещей совершенно обратно этому, в особенности в олигархиях, где за отсутствием соперников воля патрициев менее всего связана законом. Ведь здесь патриции намеренно заграждают лучшим доступ в совет и ищут себе таких товарищей по совету, которые ловят каждое их слово; так что дела подобного государства обстоят гораздо хуже, ибо избрание патрициев зависит от абсолютно свободной или не связанной никаким законом воли отдельных лиц. Однако возвращусь к начатому.

§ 3. Из сказанного в пред. § ясно, что мы можем различать несколько видов демократии. Однако я не считаю нужным говорить о каждом из них, но [скажу] только о том, где все без исключения подчинены одним только отечественным законам и, кроме того, своеправны (sui juris) и живут безупречно, обладают правом голоса в верховном совете и правом поступления на государственную службу. Я подчеркиваю: которые подчинены одним только отечественным законам, чтобы устранить иностранцев, считающихся подданными другого государства.

Я добавил еще: кроме того, что они подчинены одним только законам государства, они в остальном должны быть своенравными, чтобы устранить женщин и рабов, стоящих под властью мужей и господ, а также детей и несовершеннолетних, пока они стоят под властью родителей и опекунов. Я сказал, наконец: живут безупречно, чтобы прежде всего устранить тех, которые вследствие преступления или какого-нибудь позорного образа жизни подверглись бесчестию.

§ 4. Кто-нибудь, пожалуй, спросит, стоят ли женщины под властью мужчин по природе или в силу положительного закона? Ведь если это так только в силу закона, то для нас нет, следовательно, никаких оснований устранять женщин от управления. Но если мы обратимся за поучением к опыту, то увидим, что такое положение вещей объясняется слабостью самих женщин. Ибо невиданное еще дело, чтобы мужчины и женщины правили вместе, но всюду на земле, где только есть мужчины и женщины, мужчины правят, а женщины находятся в подчинении, и, таким образом, оба пола живут в согласии.

Но, напротив, амазонки, которые, по преданию, когда-то правили, не терпели мужчин в своей стране, но растили только девочек; рожденных же ими мальчиков убивали. Водь если бы женщины по природе были равны мужчинам и по силе души, и по силе ума, в которых главным образом заключается человеческая мощь, а следовательно, и право, то, конечно, среди столь различных наций нашлись бы и такие, где оба пола управляли на равном основании, и другие, где мужчины управлялись бы женщинами и получали бы такое воспитание, что отставали бы от них в умственных качествах.

Но так как этого нигде нет, то можно вполне утверждать, что женщины по природе не имеют одинакового с мужчинами права; они, напротив, с необходимостью уступают мужчинам и поэтому невозможно, чтобы оба пола управляли на равном основании, и еще менее, чтобы мужчины управлялись женщинами. Если, кроме того, мы обратим внимание на человеческие аффекты, на то именно, что мужчины по большей части любят женщин только вследствие аффекта похоти, а дарования их и рассудительность ценят лишь постольку, поскольку они отличаются красотою, и, кроме того, что мужчины не терпят, чтобы любимые ими женщины в чем-нибудь проявляли благосклонность к другим, и т.п., то легко убедимся, что равное участие мужчин и женщин в управлении сопряжено с большим ущербом для мира. Но довольно об этом.
Здесь рукопись обрывается.
…
ПИСЬМА НЕКОТОРЫХ УЧЕНЫХ МУЖЕЙ К Б.Д.С.
И ЕГО ОТВЕТЫ, ПРОЛИВАЮЩИЕ НЕ МАЛО СВЕТА
НА ДРУГИЕ ЕГО СОЧИНЕНИЯ1
ПЕРЕВОД С ЛАТИНСКОГО И ГОЛЛАНДСКОГО
В.К. Брушлинского
…
Вы желаете, чтобы я указал Вам ошибки, которые я усматриваю в философии Декарта и Бэкона. Хотя и не в моих привычках раскрывать чужие заблуждения, однако я хочу исполнить и это Ваше желание. Первая и самая важная ошибка заключается в том, что оба они очень далеки от понимания первопричины и происхождения всех вещей. Вторая, что они не уразумели истинной природы человеческой души (mens). Третья, что они не постигли истинной причины заблуждений. Между тем, только человек, совершенно лишенный образования и всякого знания, может не видеть, в какой высокой степени важно истинное познание всех этих предметов. Что они были далеки от познания первопричины и человеческой души, легко заключить из истинности грех вышеупомянутых положений, а поэтому перейду прямо к рассмотрению третьей ошибки.

О Бэконе я скажу немного, потому что он говорит об этом предмете очень сбивчиво и, излагая свое мнение, почти ничем не обосновывает его, ибо он предполагает,

во-первых, что причина заблуждений коренится не только в наших ощущениях, но и в самой природе человеческого разума, который все представляет себе по своему собственному масштабу, а не по масштабу вселенной и таким образом уподобляется зеркалу с неровной поверхностью, которое, отражая лучи каких-нибудь предметов, примешивает свою собственную природу к природе этих предметов.
Во-вторых, он предполагает, что человеческий ум по своей природе склонен к абстракциям, и воображает себе неподвижным то, что является текучим.
В-третьих, он признает, что человеческий разум пребывает в вечной неустойчивости, никогда не останавливаясь и не успокаиваясь. Что же касается других причин, приводимых Бэконом, то они легко могут быть сведены к одной- единственной причине, указываемой Декартом, а именно, что человеческая воля свободна и притом шире разума, или, по туманному выражению Бэкона (Афор., 49), что разум не холодный свет, его питает воля. (Следует заметить, что Бэкон, в отличие от Декарта, часто употребляет слово «разум» (ум, интеллект — intellectus), вместо «дух» (душа — mens.) Я покажу ложность только этого последнего положения, оставив в стороне все другие, как лишенные всякого значения.

Оба философа сами могли бы это понять, если бы только поразмыслили о том, что между волею и отдельными хотениями (volitiones) такая же разница, как между белизной и отдельными предметами белого цвета, или как между человечностью и тем или другим человеком. Утверждать, что воля есть причина того или другого хотения, так же невозможно, как невозможно считать человечность причиной Петра или Павла.

Воля есть только рассудочное понятие (рассудочная сущность — ens rationis) 8 и не может быть признана причиной того или другого хотения. Отдельные же хотения, так как они нуждаются для своего существования в определенной причине, не могут быть названы свободными, но необходимо являются такими, какими их детерминируют породившие их причины. А так как, по Декарту, самые заблуждения суть не что иное, как отдельные хотения, то отсюда необходимо следует, что заблуждения, т.е. отдельные хотения, не являются свободными, но детерминируются внешними причинами, а отнюдь не волей, что я и хотел доказать, и т.д.
…
я не признаю той свободы, которую Декарт приписывает душе (о чем от моего имени свидетельствует в Предисловии Л. Мейер), то Вы не нашли бы в моих словах ни малейшего противоречия. Однако я вижу, что я поступил бы гораздо благоразумнее, если бы в первом моем письме ответил Вам словами Декарта и сказал бы, что мы не можем знать, каким образом наша свобода и все, с нею связанное, согласуется с предвидением и свободой бога (как я это сделал в различных местах «Приложения»)110, так что мы не находим никакого противоречия между божественным творчеством и нашей свободой, так как мы не в состоянии постигнуть, каким образом бог сотворил вещи и (что одно и то же) каким образом он их поддерживает и сохраняет. Но я полагал, что Вы читали Предисловие, и думал, что, не дав Вам чистосердечного ответа, я согрешил бы против дружбы, которую я Вам искренне предложил. Впрочем, это не столь важно.

Однако так как я вижу, что Вы до сих пор еще недостаточно поняли мысль Декарта, то я попрошу Вас обратить внимание на следующие два пункта:
Во-первых, ни я, ни Декарт никогда не говорили, что принадлежностью нашей природы является удерживание нашей воли в границах нашего разума. Сказано было только, что бог дал нам ограниченный разум и неограниченную волю, однако так, что мы не знаем, ради какой цели он нас создал. Далее, что эта неограниченная или совершенная воля не только делает нас более совершенными, но что она (как я покажу Вам ниже) весьма необходима нам.

Во-вторых, свобода наша заключается не в случайности и не в безразличии (indifferentia), но в способе нашего утверждения или отрицания чего-нибудь, так что, чем с меньшим безразличием мы что-нибудь утверждаем или отрицаем, тем более мы свободны. Так, например, раз мы познали природу бога, то утверждение существования бога следует из нашей природы с такой же необходимостью, с какой из природы треугольника следует, что сумма трех углов его равна двум прямым; и тем не менее мы никогда не бываем более свободны, чем когда мы утверждаем что-нибудь подобным образом.

А так как эта необходимость есть не что иное, как предначертание (decretum) бога (как это ясно показано мною в моем «Приложении») 111, то отсюда можно до некоторой степени уразуметь, каким образом мы можем поступать свободно и быть причиной чего-нибудь, несмотря на то, что все это мы делаем по необходимости и согласно божественному предначертанию (decretum).
…
ПИСЬМО 43
Ученейшему и высокопочтенному
мужу Якову Остенсу
от Б. д. С.
Ученейший муж! 234
Вы, конечно, удивляетесь тому, что я заставил Вас так долго ждать ответа. Но, право, я едва мог заставить, себя ответить на присланное Вами сочиненьице 235 этого мужа, да и теперь я делаю это только из-за того, чтобы сдержать данное мною обещание. Но, чтобы по возможности угодить также и себе самому, я выполню свое обеща- ние в самых немногих словах и вкратце покажу, как превратно понял мою мысль этот человек. Трудно сказать, сделал ли он это вследствие злобы или же вследствие невежества. Однако к делу 236.
Прежде всего он заявляет, что его не интересует вопрос о том, к какой национальности я принадлежу и какой образ жизни я веду. А между тем, если бы он знал это, он так легко не убедил бы себя в том, будто я проповедую атеизм. Ведь атеисты обыкновенно отличаются тем, что превыше всякой меры ищут почестей и богатств 237, каковые я всегда презирал, как это известно всем, кто меня знает. Далее, чтобы подготовить путь к тому, что он желает доказать, он говорит, что я неглуп, — именно с той целью, чтобы тем легче было заявить, что я «искусно, изворотливо и злонамеренно написал книгу в защиту сквернейшего учения деистов».

Уже это одно в достаточной мере обнаруживает его полное непонимание моих аргументов. Ибо можно ли быть столь искусным и хитроумным, чтобы притворным образом дать так много и столь веских аргументов в защиту того, что считаешь ложным? И чье произведение, спрашиваю я, он признает после этого искренне написанным, если он думает, что одинаково солидно может быть доказана как истина, так и фикция? Впрочем, я уже не удивляюсь этому. Ведь такому же публичному посрамлению подвергся когда-то и Декарт со стороны Воэция 238 и подвергаются многие другие лучшие люди 239.

Затем он продолжает: «Чтобы избежать ошибку суеверия, он, как мне кажется, отбросил всякую религию». Не знаю, что автор подразумевает при этом под суеверием и что под религией? — Спрашивается: неужели человек отбрасывает всякую религию, если он утверждает, что бог должен быть признан за высшее благо и должен быть любим, как таковой, свободной любовью, что в этом одном состоит наше высшее счастье и высшая свобода, что награда добродетели есть сама добродетель, а кара глупости и бессилия — сама глупость и, наконец, что всякий должен любить своего ближнего и повиноваться предписаниям высшей власти? Я не только ясно высказал это, но и обосновал прочнейшими доказательствами.

Но, мне кажется, я понял, в какой тине погряз этот человек. Ничто не пленяет его ни в самой добродетели, ни в разуме — он предпочел бы отдаться влечению своих страстей, если бы только не сдерживался страхом наказания! От дурных дел он воздерживается, следовательно, как раб, — недобровольно, нетвердо и нерешительно. И когда он следует божественным предписаниям, то он ожидает от бога за этот рабский труд даров, более сладких для него, чем любовь к богу, и притом тем больших, чем более он тяготится добром, которое против воли делает. Вот почему он и думает, что те, кто не удерживается этим страхом, должны быть вполне разнузданы и отбрасывают всякую религию. Но оставляю это и перехожу к тем доводам, которыми он хочет показать, что я «прикрытыми и прикрашенными аргументами проповедую атеизм».

Основанием для такого заключения автор считает то, что я будто бы отнимаю у бога свободу и подчиняю его року (fatum). Все это совершенно неверно. Ибо я точно таким же образом утверждал, что все с неизбежной необходимостью следует из природы бога, как все утверждают, что из природы бога следует то, что он самого себя мыслит (intelligit) 240.

Никто не станет отрицать, что это последнее необходимо проистекает из божественной природы, и однако же никто не скажет на этом основании, что бог принужден к этому каким-то роком. Напротив, необходимо признать, что бог мыслит самого себя вполне свободно, хотя и необходимо.

Право, я не усматриваю здесь ничего такого, что могло бы быть не понятно кому бы то ни было. А если он тем не менее видит в этом какую-то злонамеренность, то что же он должен в таком случае думать о своем Декарте, который, говоря, что мы не делаем ничего такого, что не было бы заранее предначертано богом, и даже что мы в каждый данный момент как бы вновь создаемся богом, в то же время признает за нами свободу воли? Вот это, действительно, никому не понятно, как, впрочем, признает и сам Декарт 241.

Далее, эта неизбежная необходимость вещей не устраняет ни божественных, ни человеческих законов, ибо нравственные предписания — получают ли они форму закона от самого бога или нет — остаются тем не менее божественными и благодетельными. Получаем ли мы благо, вытекающее из добродетели и любви к богу, от самого бога, как от судьи, или же это благо проистекает из необходимости божественной природы, оно не будет от того ни более ни менее желательным. И точно так же бедствия, которые проистекают из дурных поступков, не могут внушать нам меньшего опасения потому только, что они проистекают из них с необходимостью.

Вообще, действуем ли мы по необходимости или свободно, мы во всяком случае руководствуемся в своих действиях надеждой или опасением. Поэтому он совершенно ложно утверждает, что я «не оставляю места никаким заповедям и предписаниям» или, как он пишет далее, что «нельзя говорить об ожидании наград или наказания, когда всё приписывается року и когда утверждается, что всё с неизбежной необходимостью проистекает из бога».

Не буду спрашивать о том, почему сказать, что все с необходимостью вытекает из природы бога, — то же или почти то же, что сказать: сама вселенная и есть бог. Но я хочу обратить Ваше внимание на то, что автор письма с не меньшей досадой добавляет вслед за тем, — а именно, будто я говорю, что «люди должны предаваться добродетельной жизни не ради заповедей и закона божия и не вследствие надежды на награду или из страха наказания, но...» и т.д. Этого-то как раз Вы нигде не найдете в моем трактате.

Напротив, в главе IV я прямо высказал, что суть божественного закона (божественным образом запечатленного в нашей душе, как сказано в главе XII) и величайшая заповедь божия состоят в том, чтобы любить бога, как высшее благо, т.е. не из страха перед какими-нибудь карами (ибо любовь не может произойти из страха) и не ради любви к какой-нибудь другой вещи, которой мы желаем насладиться (ибо в этом случае мы любили бы не столько самого бога, сколько то, что составляет в данный момент предмет нашего желания). В той же главе я показал, что бог открыл тот же самый закон через пророков.

И скажу ли я, что этот закон получил форму закона божия от самого бога, или же я его пойму так же, как и остальные предначертания (decreta Dei) бога, заключающие в себе вечную необходимость и вечную истину, он тем не менее останется божьим предначертанием и благодетельным предписанием. И буду ли я любить бога свободно или вследствие необходимости божественного предначертания, я во всяком случае буду любить его и достигну блаженства.

Поэтому я уже и теперь имел бы достаточное основание утверждать, что человек этот принадлежит к числу тех, относительно которых я сказал в конце моего предисловия, что я предпочел бы, чтобы они совершенно пренебрегли моей книгой, чем, превратно толкуя ее, как они обыкновенно всё толкуют, докучали и мешали другим, не вынося для самих себя никакой пользы.
…
ПИСЬМО 44
Просвещеннейшему и благоразумнейшему
мужу Яриху Иеллесу
от Б. д. С.
Дорогой друг!
Посетивший меня недавно профессор NN 245 рассказал мне, между прочим, что он слышал, будто мой «Богословско-политический трактат» переведен на голландский язык, и что кто-то — кто именно, он не знает — собирается сдать его в печать 216. Ввиду этого убедительно прошу Вас разузнать об этом деле и, если будет возможно, воспрепятствовать этому изданию. Просьба эта не только моя, но и многих моих хороших знакомых, которым было бы весьма неприятно видеть эту книгу запрещенной, что, без сомнения, произойдет, если она будет издана на голландском языке. Я твердо рассчитываю на то, что Вы окажете мне и [нашему] делу эту услугу.

Недавно один из друзей прислал мне книжку, о которой я уже раньше много слышал, под заглавием: «Политический человек» 247. Прочитав ее, я нашел, что это самая вредная книга, какую только могут придумать люди. По мнению автора, высшим благом являются деньги и почести. Сообразно с этим он строит свое учение и указывает путь, как этого достигнуть, а именно: отбрасывая внутренне всякую религию и принимая внешним образом ту, которая лучше всего может служить собственному преуспеянию, и, далее, не соблюдая никакой верности по отношению к кому бы то ни было, за исключением тех случаев, когда это выгодно.

Что касается остального, то он весьма расхваливает притворство, нарушение обещаний, ложь, клятвопреступничество и многое другое в том же роде. Когда я это прочитал, у меня возникла мысль написать небольшую книжку, которая была бы косвенно направлена против этого автора и трактовала бы о высшем благе, далее, о беспокойном и жалком состоянии тех, кто жаждет денег и почестей, и, наконец, показывала бы ясными доводами и многими примерами, что ненасытная жадность к почестям и деньгам с необходимостью должна приводить к гибели и действительно погубила целые государства 248.

Насколько лучше и превосходнее были мысли Фалеса Милетского по сравнению с мнением названного писателя, видно уже из следующего рассуждения Фалеса. У друзей, говорил он, все является общим. Мудрецы суть друзья богов, а богам принадлежит все 249, следовательно, и мудрецам принадлежит все. Этот мудрейший муж сделал себя богатейшим из людей тем, что благородно презирал богатства, вместо того чтобы жадно гоняться за ними. Однако в другой раз он показал, что мудрецы не имеют богатств не в силу необходимости, но по свободному решению.

А именно, когда друзья упрекали его за его бедность, он им ответил: «хотите, я покажу вам, что я тоже могу приобрести то, что я не считаю достойным моего труда, но к чему вы стремитесь с такой алчностью?». Получив утвердительный ответ, он заарендовал прессовальни по всей Греции. Будучи большим знатоком движения звезд, он предвидел, что в этом году будет большой урожай олив, в которых в предшествующие годы был большой недостаток, а затем он сдал в субаренду по высокой цене те самые прессовальни, которые он заарендовал по дешевой цене, ибо теперь в них была большая нужда для выжимания масла из олив. Так он приобрел большое богатство, которое затем роздал с такою же щедростью, с каким искусством он его приобрел. Я кончаю, заверяя и т.д.
…

конец цитаты

Цитата:

- Избранные произведения. Том II (Избранные произведения - 2) 3846K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бенедикт Барух Спиноза
http://nwalkr.tk/b/264250

ПИСЬМО 55 292
Проницательнейшему философу В. д. С.
от Гуго Бокселя.
ОТВЕТ НА ПРЕДЫДУЩЕЕ
Проницательнейший муж!
Я несколько запоздал с ответом на Ваше письмо по той причине, что небольшая болезнь лишала меня удовольствия занятий и размышлений и мешала мне писать Вам. Теперь, слава богу, я совсем поправился. В своем ответе на Ваше письмо я буду шаг за шагом следовать порядку Ваших рассуждений, но буду перескакивать через Ваши выпады против тех авторов, которые писали о привидениях.
Итак, я говорю, что, по моему мнению, духов женского пола не бывает, потому что я не признаю у них деторождения. Я опускаю вопрос о том, какую фигуру и какое сложение имеют духи, так как это меня не касается.

Мы называем какую-нибудь вещь происшедшей случайно тогда, когда она произошла помимо намерения того, кто произвел ее. Так, если мы, раскапывая землю, чтобы посадить виноградную лозу или чтобы устроить колодезь или могилу, натыкаемся на клад, о котором никогда раньше не думали, то мы говорим, что это произошло случайно. Но о том, кто действует по своей свободной воле таким образом, что он может либо действовать, либо но действовать, мы никогда не скажем, что он действует случайно, когда он совершает те или иные действия. Иначе пришлось бы называть случайными все человеческие действия, а это было бы нелепо. Противоположностями являются необходимое и свободное, а не необходимое и случайное. Далее, хотя воля бога вечна, но из этого еще не следует, что мир вечен, потому что бог мог от вечности определить, что он создаст мир в установленное время.

Далее, Вы говорите, что воля бога никогда не была индифферентной.
С этим я не могу согласиться. И я считаю, что нет необходимости уделять этому пункту такое тщательное внимание, как Вы полагаете. И вовсе не все говорят, что воля бога необходима. Ведь это заключает в себе необходимость. Между тем тот, кто приписывает кому-нибудь волю, подразумевает под этим, что он по своей воле может либо действовать, либо не действовать. Если же мы приписываем ему необходимость, то он необходимо должен действовать [и не может не действовать].

Наконец, Вы говорите, что Вы не допускаете в боге никаких человеческих атрибутов, чтобы не смешивать божественную природу с человеческой. До этого пункта я [Вас] одобряю, ибо мы не знаем, ни каким образом бог действует, ни каким образом он желает, понимает, рассуждает, видит, слышит и т.д. Однако если Вы совершенно отрицаете за ним эти деятельности и наши возвышеннейшие размышления о нем и утверждаете, что упомянутые деятельности не существуют в боге в эминентном и метафизическом смысле, то я не знаю Вашего бога или того, что Вы разумеете под словом «бог». То, что нам непонятно, еще не должно быть отрицаемо. Наша душа, которая есть дух и бестелесна, может действовать не иначе, как посредством тончайших тел, а именно: посредством соков. Но каково ее соотношение с телом? Каким образом она действует посредством тел? Ведь без них она находится в состоянии покоя, а при нарушении их порядка она поступает как раз противоположно тому, как она должна была бы действовать. Покажите мне, каким образом все это происходит. Вы не сможете точно так же, как и я.

И, однако, мы видим и чувствуем, что душа действует, и это остается истиной, хотя мы и не знаем, каким именно образом происходит эта деятельность души. Точно так же хотя мы и не постигаем, каким образом действует бог, и хотя мы и не желаем приписывать ему человеческих действий, однако мы но должны отрицать, что его действия эминентным 293 и непостижимым образом согласуются с нашими, каковы — желание, понимание, зрение и слух, — только не при помощи глаз или ушей, но посредством ума (интеллекта) (подобно тому, как ветер и воздух могут разрушить и уничтожить горы и целые области без помощи рук или каких-либо других инструментов, что, однако, для людей без помощи рук и машин невозможно).

Если Вы приписываете богу необходимость и лишаете его воли или свободного выбора, то может возникнуть вопрос, не изобретаете ли Вы в виде чудовища того, кто является бесконечно совершенным существом? Чтобы достигнуть Вашей цели, Вам нужны будут другие аргументы для возведения Вашего фундамента, потому что в приведенных Вами аргументах, по моему мнению, нет никакой солидности. И даже если Вы их докажете, то остаются еще другие аргументы, которые, быть может, будут столь же вески, как и Ваши. Однако оставим это и пойдем дальше.

Для доказательства того, что в мире существуют духи, Вы требуете демонстративных (наглядных) доказательств. Такого рода доказательств в мире немного, и все они, за исключением математических, не настолько точны, как мы этого желали бы. Поэтому мы довольствуемся вероятными и правдоподобными предположениями. Если бы доводы, которыми мы что-нибудь доказываем, были настоящими доказательствами, то разве только глупцы или упрямцы могли бы противоречить им. Но в том-то и дело, дорогой друг, что мы не столь счастливы в этом отношении. В жизни мы не особенно точны, в значительной мере руководствуемся простыми предположениями и за недостатком доказательств принимаем в своих рассуждениях то, что является лишь вероятным.

Это же самое явствует из всех наук, как божественных, так и человеческих, полных всякого рода спорами и разногласиями, великое множество которых является причиной того, что среди людей встречается так много различных мнений. По этой-то причине существовали некогда, как Вам известно, философы, называемые скептиками, которые во всем сомневались. Эти скептики спорили за и против каждого положения, чтобы за недостатком истинных оснований принять то, что было по крайней мере вероятным, причем каждый верил в то, что казалось ему более вероятным. Луна находится прямо под Солнцем, поэтому на определенной части Земли Солнце будет затмеваться ею. Если же Солнце не затмевается днем, то это значит, что Луна не находится прямо под Солнцем. Это демонстративное доказательство от причины к следствию и от следствия к причине. Такого рода доказательства существуют, но их мало, и, действительно, ни один человек, если только он их понял, не может им противоречить.
…
ПИСЬМО 56 295
Славнейшему и благороднейшему
мужу Гуго Бокселю
от Б. д. С.
ОТВЕТ НА ПРЕДЫДУЩЕЕ
Славнейший муж!
Спешу ответить на полученное мною вчера Ваше письмо, ибо, задержав ответ теперь, я был бы принужден отложить его на более долгое время, чем это было бы для меня желательно. Здоровье Ваше причинило бы мне. беспокойство, если бы я не знал, что Вы уже чувствуете себя лучше. Надеюсь, что Вы уже вполне здоровы.

Как трудно двум людям, которые следуют различным принципам, столковаться и прийти к одинаковому мнению о таком предмете, который зависит от многого другого, явствует уже из одного этого нашего спора, даже если бы это не доказывалось никакими аргументами. Скажите мне, пожалуйста, видели ли Вы или читали ли Вы каких-нибудь таких философов, которые бы держались того мнения, что мир произошел случайно, именно в том смысле, в каком Вы это понимаете, т.е. что бог при создании мира поставил перед собой определенную цель и, однако, сам же переступил ту цель, которую он предначертал? Мне неизвестно, чтобы нечто подобное когда-либо приходило в голову какому-нибудь человеку.

Точно так же мне неизвестны и те доводы, которыми Вы стараетесь убедить меня, что случайное (Fortuitum) и необходимое (Necessarium) не суть противоположности. Когда я говорю, что три угла треугольника необходимо равны двум прямым, то этим самым я отрицаю, что это происходит случайно. Точно так же, утверждая, что теплота есть необходимое следствие огня, я вместе с тем отрицаю, что это происходит случайно. Не менее абсурдным и противным разуму кажется мне утверждение о том, что необходимое и свободное суть [взаимоисключающие] противоположности. В самом деле, никто не может отрицать, что бог свободно познает самого себя и все остальное, и тем не менее все единогласно сходятся в том, что бог познает себя необходимо.

Мне кажется поэтому, что Вы не полагаете никакого различия между необходимостью и принуждением, или насилием. Стремление человека жить, любить и т.п. отнюдь не вынуждено у него силой, и, однако, оно необходимо; тем более нужно сказать это о бытии, познании и деятельности бога. Если, помимо этого, Вы примете во внимание то обстоятельство, что индифферентность [воли] есть не что иное, как незнание или сомнение, и что воля, всегда постоянная и во всем определенная, является добродетелью и необходимым свойством разума, то Вы увидите, что мои слова вполне согласуются с истиной.

Если сказать, что бог мог не пожелать какой-нибудь вещи, но не мог не познавать ее, то что значит приписывать богу две различные свободы — свободу необходимую и свободу индифферентную, — а следовательно, мыслить волю бога отличною от его сущности и его разума и таким образом впадать во все новые и новые нелепости.

То внимание [к указанным мною положениям], на котором я настаивал в моем предыдущем письме, не показалось Вам необходимым, а потому Вы и не сосредоточили Ваших мыслей на самом главном пункте и пренебрегли именно тем, что было всего существеннее для разрешения вопроса.

Далее, Вы говорите, что если я отрицаю относительно бога акты зрения, слуха, внимания, воления и т.п. и не признаю, что они эминентно существуют в боге, то Вам непонятно, каким я представляю себе бога. Это заставляет меня подозревать, что, по Вашему мнению, нет большего совершенства, чем то, которое может быть выражено этими атрибутами. Этому я не удивляюсь, ибо я думаю, что если бы треугольник имел дар слова, то он таким же образом сказал бы, что бог в эминентном смысле треуголен, а круг сказал бы, что божественная природа эминентным образом кругла. И подобным образом любая вещь приписывала бы богу свои собственные атрибуты и делала бы себя похожей на бога 296, причем все остальное казалось бы ей безобразным.

Узкие рамки письма и недостаток времени не позволяют мне развернуть перед Вами все мои воззрения на божественную природу и разобрать все вопросы, которые Вы выдвигаете; к тому же выставлять трудности еще не значит приводить доводы. Верно, что в жизни мы многое делаем на основании [простого] предположения; но неверно, будто мы строим свои размышления на основе [простого] предположения. В обыденной жизни нам приходится следовать тому, что наиболее вероятно, но в умозрениях (speculationes) мы должны следовать [только] истине. Человек умер бы от голода и жажды, если бы не захотел пить и есть до тех пор, пока у него не было бы совершенного доказательства того, что пища и питье пойдут ему на пользу. Но в сфере созерцания (in contemplatione) это не имеет места. Напротив, здесь мы должны остерегаться принимать за истинное то, что является только вероятным, ибо стоит нам допустить одну неверность, чтобы за ней последовало бесконечное множество других.

Далее, из того, что божественные и человеческие науки полны многочисленными спорами и разногласиями, нельзя делать заключения, что все то, о чем они трактуют, недостоверно. Ведь существовало много людей, которые до такой степени были одержимы духом противоречия, что они осмеивали даже геометрические доказательства. Секст Эмпирик и другие скептики, о которых Вы упоминаете, считают ложным, например, то положение, что целое больше своей части, и точно так же они высказываются и о других аксиомах.

Но, оставив это и согласившись, что за недостатком доказательств мы должны довольствоваться вероятностями, я утверждаю, что вероятное доказательство должно быть таким, чтобы хотя мы и могли в нем сомневаться, однако мы не могли бы выставить против него противоположного положения, ибо то, против чего можно выставить противоположное положение, скорее невероятно, чем вероятно. Если я, например, скажу, что Петр жив, потому что я видел его вчера совершенно здоровым, то это весьма вероятно, поскольку никто не может выставить противоположного утверждения. Но если другой человек говорит, что видел вчера этого самого Петра в беспамятстве, и полагает, что Петр вследствие этого скончался, то тем самым он делает мое утверждение скорее невероятным, чем вероятным. Что Ваше предположение о существовании духов и привидений является ложным и не может претендовать даже на вероятность, я показал так ясно, что в Вашем ответе я не нахожу ничего достойного внимания.

На Ваш вопрос: имею ли я о боге столь же ясную идею, как о треугольнике, я отвечаю утвердительно. Но если Вы меня спросите, имею ли я о боге столь же ясное образное представление (imago), как о треугольнике, то я отвечу отрицательно, ибо бога мы не можем представлять образно (imaginari), но зато можем понимать (intelligere). Здесь следует также заметить, что я не говорю, что я познаю бога целиком и полностью (omnino), но говорю, что я постигаю некоторые из его атрибутов (не все и даже не большую часть), причем несомненно, что незнание большинства их не препятствует тому, чтобы иметь знание о некоторых из них. Когда я изучал «Элементы» Эвклида, то я сперва узнал, что три угла треугольника равняются двум прямым, и это свойство треугольника было мне вполне ясно, хотя я и не знал многих других его свойств.

Что касается духов и привидений, то до сих пор я не слыхал о них ни одного удобопонятного свойства, а слышу одни только фантазии, которых никто не может понять. Когда Вы говорите, что духи или привидения, находящиеся ниже (следую Вашему способу выражения, хотя я не понимаю, почему материя, находящаяся ниже, хуже материи, находящейся выше), состоят из нежнейшей, разреженнейшей и тончайшей субстанции, то мне кажется, что Вы говорите не то о паутине, не то о воздухе или парах. Сказать, что они невидимы, на мой взгляд, равносильно указанию на то, чем они не являются, а не указанию того, что они такое; если только Вы, быть может, не хотите этим намекнуть на то, что они по произволу делают себя то видимыми, то невидимыми и что воображение не встретит никакого затруднения в [представлении] такого рода невозможных вещей, как и в [представлении] других невозможностей.

Авторитет Платона, Аристотеля и Сократа не имеет для меня большого значения. Я был бы удивлен, если бы Вы сослались на Эпикура, Демокрита, Лукреция или какого-нибудь другого из атомистов и защитников атомов. Ибо неудивительно, что люди, измыслившие скрытые качества 297, интенциональные образы 298, субстанциальные формы 299 и тысячу других пустяков, выдумали также духов и привидения и доверились бабьим сказкам, чтобы ослабить авторитет Демокрита, славе которого они так завидовали, что сожгли все его книги, опубликованные им среди таких похвал 300.

Если Вы склонны верить этим людям, то какие основания имеете Вы для отрицания чудес божественной девы и всех святых — чудес, о которых писали столько знаменитейших философов, теологов и историков, что я мог бы насчитать их Вам по сто на каждого из признающих привидения.
Однако же, славнейший муж, письмо мое вышло длиннее, чем я думал. Не хочу докучать Вам долее предметами, с которыми Вы, я знаю, не согласитесь, потому что следуете принципам, весьма отличающимся от моих. И т.д.
[Гаага, октябрь 1674 г.]
....

а теперь от средневековой схоластики к современному квантмеху тела из свободных световых квантовомеханических частиц или "волн"

Цитата:

http://nwalkr.tk/b/204648/read
- Йога: бессмертие и свобода (пер. Сергей Владимирович Пахомов) 1644K - Мирча Элиаде

Стоит поближе познакомиться с концепцией освобождения (мокша) в учениях санкхьи и йоги. Как и в большинстве индийских философских систем (за исключением, конечно, тех, которые испытали влияние мистики «преданности богу», бхакти), здесь также освобождение есть, по сути, избавление от идеи зла и страдания. Это осознавание того положения, которое всегда присутствовало в мире, но на которое невежество набросило свой покров. Страдание прекращается, едва мы понимаем, что оно — вне Духа, что оно касается только человеческой личности, асмиты.

Представим себе жизнь «освобожденного» индивида. Он будет продолжать свое существование, поскольку потенции как его прошлых жизней, так и нынешней, вплоть до момента «пробуждения», требуют своей актуализации, своего осуществления, в соответствии с законом кармы. Но эта деятельность ему уже не принадлежит, она происходит объективно, механично, безлично — короче говоря, она уже не исполняется с нацеленностью на результат.

Когда «освобожденный» человек совершает действие, у него возникает сознание не «я действую», а «это действует»; иначе говоря, он не втягивает Я в психофизический процесс. Поскольку сила неведения больше не действует, новые кармические ядра не формируются. Когда разрушены все «потенции», наступает абсолютное освобождение. Можно даже сказать, что «освобожденный» не «испытывает» чувства освобожденности. После своего пробуждения он совершает действия без заинтересованности в их плодах; когда же последняя психическая молекула отделяется от него, он реализует модус бытия, неизвестный смертным и оттого абсолютный — нечто вроде буддийской нирваны.

Тем не менее та свобода, которую индиец достигает через метафизическое знание или йогу, вполне реальна и конкретна. Неверно, что Индия ищет только негативного освобождения; она желает еще и позитивной реализации свободы. Фактически человек, «освобожденный в этой жизни», может расширить сферу своей деятельности настолько, насколько захочет; он ничего не страшится, ибо его действия больше не имеют никаких последствий для него и, следовательно, не имеют пределов. Так как ничто больше не может его связать, «освобожденный» волен выбирать любой способ действия; тот, кто действует, больше не он, не Я, но просто безличный инструмент. Мы увидим в последних главах книги, насколько далеко «положение простого наблюдателя» может быть проведено в трансперсональном опыте.

Нам сотериологическая концепция санкхьи кажется довольно смелой. Отталкиваясь от традиционного постулата любой философской системы Индии, постулата о страдании, санкхья и йога, обещая освободить человека от страдания, в конце своих поисков вынуждены отвергнуть страдание как таковое, т.е. как человеческое страдание. Рассмотренная с точки зрения сотериологии, эта дорога никуда не ведет, поскольку она начинается с аксиомы о том, что Дух абсолютно чист — т.е. не омрачен страданием — и заканчивает той же аксиомой, только иначе звучащей: Дух лишь иллюзорно втянут в драму существования. Единственно важный момент в этом уравнении страдание — не принимается во внимание.

Санкхья не уничтожает человеческое страдание, она отклоняет его как реальность — благодаря тому, что отрицает любую реальную взаимосвязь между ним и Пурушей. Страдание остается, потому что это космический факт, но оно теряет свою значимость. Страдание ликвидируется посредством того, что его игнорируют как страдание. Конечно, такое подавление страдания — не эмпирическое событие (в отличие от «подавления» страдания наркотиками и суицидом), поскольку, с индийской точки зрения, любое эмпирическое решение данного вопроса ошибочно, ибо оно само наделено кармической силой. Но способ решения в санкхье выводит человека за пределы человечности, так как этот способ может быть реализован только через деструкцию человеческой личности. Йогические практики, предложенные Патанджали, преследуют ту же цель.

Эти сотериологические выводы могут показаться «пессимистичными» западному сознанию, для которого личность остается в конечном счете основанием всякой морали и всякого мистицизма. Но для Индии значимым является не столько спасение личности, сколько обретение абсолютной свободы. (Мы позже увидим, что глубокий смысл этой свободы оставляет далеко позади самые смелые западные формулировки: ведь то, чего желает индиец, есть, в некотором смысле, уничтожение тварности путем растворения всех форм в первозданном Единстве.) Когда понято, что такая свобода не может быть достигнута в «естественном» положении человека и что личность есть вместилище страдания и драматических коллизий, становится ясно, что в жертву должны быть принесены и эта «естественность», и сама личность. Но такое жертвоприношение с лихвой компенсируется завоеванием абсолютной свободы, которое оно делает возможным.

…
«Экспериментальное» познание означает в данном случае метод, технику, практику. Нельзя достичь высшей цели без действия (крия) и без практики аскетизма (тапас) — таков лейтмотив йогических трактатов. Книги II и III «Йога-сутр» особенно подчеркивают значимость йогической деятельности (очищения, телесные позы, дыхательные упражнения и др.). (Действие, однако, ни в коем случае не означает возбуждение и чрезмерное усилие.

Вачаспатимишра особенно настаивает на следующих двух пунктах:
а) действие не должно переходить через край, чтобы не расстроить физиологический баланс;
б) его нельзя исполнять ради «плодов» (иными словами, с «жаждой», страстно);
в) оно должно вырастать не из «человеческого» желания удовлетворить потребности и амбиции, но из спокойного желания превзойти «человеческое».)

Именно поэтому необходима практика йоги. Только испытав на самом себе ее первые результаты, можно обрести веру (шраддха) в эффективность этого метода (Вьяса, I, 34). Действительно, йогические процедуры требуют долговременных упражнений, которые надо исполнять последовательно, неспешно, терпеливо, без малейшего следа желания достичь «соединения» (самадхи) немедленно.

Вьяса отмечает в этой связи, что только овладев одной ступенью (бхуми), т.е. испытав все модификации определенных упражнений, можно переходить к более высокой (исключая, конечно, редкие случаи, в которых йогин, презрев некоторые низшие виды упражнений — чтение чужих мыслей и др., — сразу концентрирует свою мысль на Боге, Ишваре). «Что касается содержания следующего, более высокого плана, — продолжает Вьяса, — только практика йоги способна раскрыть его нам. Почему? Потому что сказано в писаниях: „Йога должна познаваться посредством йоги; йога развивается благодаря йоге“».

Отказывать йогическому опыту в праве на реальность, критиковать какие-то его аспекты может разве что человек, не имеющий прямого знания этой практики. Йогические состояния находятся за пределами обыденных переживаний, ограничивающих тех, кто критикует йогу. «Признак слабой женской души старание утвердить свое превосходство в пустом споре; признак же мужчины желание завоевать мир собственными силами», — говорится в одном тексте, который, несмотря на свое позднее происхождение, вполне выражает характерную позицию йогических и тантрических школ. (The Tantratattva, пер . в : Arthur Avalon, The Principles of Tantra. London, 1914 — 16,1,127.) Термин абхьяса (практика, упражнение, применение) весьма часто используется в трактатах хатха-йоги. «Практикой достигается высшее сознание Йоги, успех в Мудрах и Пранаяме и победа над смертью. Дар пророчества и способность находиться везде, где пожелаешь, тоже приобретается практикой». (Шива-самхита, IV, 10-11.)

Тексты подобного рода можно цитировать бесконечно. Все они подчеркивают необходимость непосредственного опыта, реализации, практики. Патанджали, а вслед за ним и множество других мастеров йоги и тантры, знают, что читтавритти, «вихри сознания», не могут быть поставлены под контроль и уничтожены, если их не познали «экспериментально». Иными словами, нельзя быть свободным от существования, сансары., если не постигнута жизнь во всей своей конкретике. В этом и заключается объяснение парадоксальной телеологии креативного процесса, который, согласно санкхье и йоге, опутывает человеческую душу и в то же время побуждает ее искать спасения.

Следовательно, положение человека, хотя и драматическое, все-таки не отчаянное, потому что эмпирические переживания сами помогают освобождать Дух (особенно благодаря тому, что они порождают отвращение к сансаре). Поистине, только через жизненный опыт достигается свобода.
...

РЕИНТЕГРАЦИЯ И СВОБОДА

Вспомним еще раз ступени этого долгого, сложного пути, описанного в книге Патанджали. Цель его предельна ясна: освобождение человека от обусловленности, достижение абсолютной независимости, осуществление совершенного состояния духа. Метод йоги включает в себя ряд различных технических приемов (физиологических, ментальных, мистических), но всем им свойственна общая черта — они антисоциальны, или, иначе, антигуманны.

Мирянин живет в обществе, женится, продлевает род; йога же предписывает абсолютное уединение и целомудрие. Над человеком «довлеет» его собственная жизнь; йогин же отказывается «позволять себе жить вволю»: бесконечным телесным движениям он противопоставляет статичную, неподвижную позу асану; возбужденное, неритмичное, изменчивое дыхание он отвергает в пользу пранаямы — даже во сне такое его дыхание бессознательно удерживается; на хаотический поток психоментальной жизни он отвечает «фиксацией сознания на одной точке», которая является первым шагом к тому окончательному выходу из-под власти феноменального мира, который он обретет в дальнейшем через пратьяхару.

Все йогические предписания, от уединения и целомудрия вплоть до саньямы, преследуют, в сущности, одну и ту же цель — поступать с точностью наоборот по отношению к тому, как поступают обыкновенные люди. Ориентация всегда остается той же самой — реагировать против «нормальных», «повседневных» — одним словом, против «человеческих» наклонностей.

Такое полнейшее отрицание жизни не является чем-то новым ни в Индии, ни где бы то ни было: в нем отчетливо просматривается архаическая, универсальная полярность сакрального и профанного. С самого начала человеческой истории священное всегда считалось совершенно отличающимся от профанного.

Оцениваемая с этой позиции, йога Патанджали, подобно всем прочим видам йоги, сохраняет религиозную ценность. Человек, отказывающийся от природных склонностей и сознательно действующий против них, вплоть до полного их уничтожения, является человеком, который жаждет необусловленного, свободы, «силы» — т.е. стремится к какой-либо из бесчисленных модальностей священного. Это «отбрасывание всех человеческих ценностей», которому следует йогин, подтверждается длительной индийской традицией; например, в ведийских представлениях мир богов есть точная оппозиция нашего мира (правая рука бога соответствует левой руке человека, предмет, разрушенный здесь, остается в целости там, и т.д.). Своим отказом от профанной жизни йогин имитирует трансцендентную «модель» — Ишвару. И даже если роль, которую отводят богу в стремлении к освобождению, оказывается незначительной, подобная имитация трансцендентного образа жизни все же не лишена своей религиозной ценности.

Следует отметить, что йогин диссоциируется от жизни постепенно. Он начинает с подавления малейших естественных привычек жизни — склонности к удобству, несосредоточенности, праздности, блужданию ума и т.п. Затем он старается унифицировать наиболее важные жизненные функции — дыхание и сознание. Дисциплинировать свое дыхание, сделать его ритмичным, редуцировать его к глубинной основе, которая проявляется в состоянии глубокого сна равнозначно объединению в одно целое всех разновидностей дыхания.

Ту же самую цель на уровне психоментальной жизни преследует экаграта — остановить поток сознания, создать стабильный психический континуум, объединить сознание. Даже самая элементарная техника йоги, асана, имеет в виду то же самое: ведь если йогин осознает «тотальность», «единство» своего тела, то это происходит только благодаря тому, что он практикует эти иератические позы. Крайнее упрощение жизни, спокойствие, безмятежность, статичная телесная позиция, ритмичное дыхание, концентрация на одной точке и т.д. — все эти предписания и упражнения стремятся к одной цели: превзойти множественность и фрагментарность, реинтегрировать, собрать, создать целостность.

Сказать так — значит ответить, на каких ступенях в своем духовном развитии, отторжении от профанной человеческой жизни йогин обнаруживает другое бытие, более глубокое и подлинное (из-за своего «ритмизованного» характера) имеется в виду существование мира в целом. В самом деле, есть смысл говорить о первых ступенях йоги как об усилии, направленном на «космизацию» человека. Амбиции относительно трансформации хаоса биоментальной жизни в космос можно обнаружить во всех психотехнических приемах йоги, от асаны до экаграты.

Мы уже показали в другом месте, что многие йогические и тантрические практики объясняются намерением сопоставить тело и самое жизнь человека с космическими ритмами небесных тел, прежде всего Солнца и Луны; эта важная тема еще не однажды привлечет наше внимание на протяжении данной книги. Окончательная независимость не может быть обретена без освоения предварительной стадии: невозможно сразу перейти от хаоса к свободе. Промежуточная стадия — это «космос», т.е. гармонизация ритмики на всех планах биоментальной жизни.
Этот ритм виден в структуре самой Вселенной, воплощаясь в той «объединяющей» роли, которую играют в этой структуре небесные тела, особенно Луна. (Ведь именно ею измеряется время; благодаря ей самые разнообразные формы реальности становятся неотъемлемыми компонентами мироздания.) Значительное место в индийской мистической физиологии занимает определение местоположения «солнц» и «лун» в человеческом организме.

Конечно, эта космизация — только промежуточная фаза, и Патанджали едва упоминает о ней; однако она исключительно важна в других индийских мистических учениях. Достигаемая вслед за «унификацией», «космизация» продолжает тот же процесс — придание человеку новой, вселенской формы, выведение его на макроантропологический уровень. Но и этот макрочеловек может иметь только временное существование, ибо конечная цель не будет достигнута до тех пор, пока йогин не преуспеет в движении к своему собственному центру, через полное размежевание с космосом, пока он не станет, таким образом, непроницаемым для эмпирической жизни, необусловленным, независимым. Этот окончательный «уход» равнозначен глубинному преображению, акту реального трансцендирования. Самадхи, особенно в своих тантрических модификациях, является по самой природе парадоксальным состоянием, ибо оно выражает одновременно и пустоту, и завершенность бытия-сознания.

...

Цитата:

http://nwalkr.tk/b/204648/read
- Йога: бессмертие и свобода (пер. Сергей Владимирович Пахомов) 1644K - Мирча Элиаде

БЕССМЕРТИЕ И СВОБОДА

Термин «йога» в своем техническом смысле впервые встречается в «Тайттирия-упанишаде» (II, 4: йога атма) и в «Катха-упанишаде» (II, 12: адхьятма йога). Что касается практики йоги, то о ней отчетливо говорится уже в ранних упанишадах. Так, отрывок из «Чхандогья-упанишады» (VIII, 15: «сосредоточивает все свои чувства в Атмане») позволяет нам заключить о практике пратьяхары; равным образом, пранаяма часто упоминается в «Брихадараньяка-упанишаде» (напр., I, 5, 23).

В упанишадах знание приносит освобождение после смерти: «Веди меня от смерти к бессмертию!» (Брих.-уп., I, 3, 28). «Знающий становится бессмертным» (Кат.-уп., VI,). Практика йоги, как ее понимают упанишады, преследует ту же цель. Достойно внимания, что в «Катха-упанишаде» именно Яма, царь смерти, раскрывает высшее знание и говорит о йоге. Сюжет, используемый в этой упанишаде (на который повлиял эпизод из «Тайттирия-брахманы»), оригинален и мистичен: юный брахман Начикета спускается в инфернальные сферы и, поощряемый обещанием Ямы исполнить три желания, спрашивает того о человеческом уделе после смерти.

Спуск в подземный мир и трехдневный пост — широко известные инициатические темы; ближайшие примеры — шаманские посвящения и античные мистерии. Яма раскрывает Начикете секрет «огня, ведущего в небеса», огня, который может означать либо ритуальный огонь, либо «тайный огонь», произведенный с помощью тапаса. Этот огонь — «мост к высшему Брахману»; образ моста, часто встречающийся уже в брахманах, упоминается и в ранних упанишадах (напр., Чханд.-уп., VIII, 4,1 — 2); кроме того, он зафиксирован во многих традициях и в целом означает инициатический переход от одного модуса бытия к другому. Однако особенно интересно учение о «великом путешествии». После тщетных попыток отвлечь Начикету от разрешения этой загадки, в том числе предлагая ему власть над сонмом земных богов, Яма открывает великую тайну — тайну Атмана: «Этот Атман не постигается ни толкованием, ни рассудком, ни тщательным изучением — кого избирает этот Атман, тем он и постигается» (Кат.-уп., II, 23). Последняя строка носит загадочный оттенок, который усиливается обращением к Вишну в следующей главе (III, 9).

Человек, в совершенстве владеющий самим собой, сравнивается с искусным колесничим, способным обуздать своих коней-чувств: именно такой человек достигает освобождения.

Знай же, что Атман — владелец колесницы;
тело, поистине, — колесница;
Знай, что рассудок — колесничий;
разум, поистине — поводья.
Чувства называют конями,
предметы восприятия — их путями.

...Кто наделен распознаванием,
чей разум всегда сосредоточен,
Чувства у того знают узду,
словно добрый конь у колесничего.

...Кто понятлив, разумен, всегда чист,
тот достигает того места,
откуда он больше не рождается (III, 3-4, 6, 8 ).

Хотя йога здесь и не названа, все образы отчетливо йогические: уздечка, поводья, колесничий и добрые кони — все они связаны с этимоном йудж, «соблюдать пост», «запрягать». Столь же показательна строфа в другом месте:

Твердое владение чувствами —
это считают йогой.
Тогда человек становится неотвлеченным,
ибо йога приходит и уходит (II, 3, 11).

(См. еще VI, 18: «Тогда Начикета, приобретя знание, поведанное смертью, и все это предписание йоги, Достигши Брахмана, стал бесстрастным и бессмертным».)
Наконец, можно встретить и физиологические подробности, несомненно принадлежащие йоге: развивая шлоку из «Чхандогья-упанишады», наш текст говорит, что

В сердце — сто и одна артерия,
из них одна ведет к голове.
Идущий по ней вверх
достигает бессмертия (II, 3,16).

Это выражение весьма интересно: оно говорит о существовании системы мистической физиологии, относительно которой более поздние источники, особенно йогические упанишады и литература тантр, добавят еще больше конкретных сведений.

Человек, у которого распознавание — колесничий, а разум — словно поводья, достигает конца пути высшей обители Вишну (I, 3, 9). Это, конечно, еще не Вишну времен эпоса или пуран, однако его роль в этой первой упанишаде, где сказано, что для обретения знания об Атмане и достижения бессмертия требуется йога, уже показывает направление последующего синтеза: три важнейшие дороги к освобождению — знание упанишад, техники йоги и бхакти будут мало-помалу отождествляться и сращиваться. Этот синтетический процесс достаточно подробно описывается в упанишаде той же поры — «Шветашватаре», которая, однако, говорит о Шиве, а не о Вишну. Идентичность мистического знания и бессмертия ни в какой другой упанишаде не выражается столь часто.

Значимость мотива бессмертия позволяет нам предположить, что «Шветашватара-упанишада» была составлена в среде «мистиков» либо же, что более вероятно, была в этой среде переделана, поскольку заметно, что этот текст с течением времени подвергся многочисленным добавлениям. Термин «освобождение» появляется в нем не очень часто. Однако некоторые пассажи говорят о радости, которую доставляет плод «вечного счастья», обретаемый теми, кто знает Шиву (VI, 12), — это выражение, как и многие другие, свидетельствует о конкретном содержании подлинного мистического опыта.
…
«Не познающей внутреннего, не познающей внешнего, не познающей обоих, не пронизанной лишь познанием, ни не-познанием, невидимой, неизреченной, неуловимой, неразличимой, немыслимой, неуказуемой, сущностью постижения единого Атмана, растворением проявленного мира, успокоенной, приносящей счастье, недвойственной считают четвертую стопу. Это Атман, это надлежит распознать». «И четвертое состояние есть звук ОМ».

В одном из мест Амритабинду-упанишады (XI, 12) уточняется, что все, испытываемое в состоянии бодрствования, сна, сна без сновидений, должно быть понято как один и тот же уникальный Атман, однако освобождение достигается только тем человеком, который преодолел эти три измерения Духа, т.е. тем, кто вступил в состояние турия. Иначе говоря, вся совокупность опыта принадлежит Атману, но свобода обретается лишь тогда, когда превзойден эмпирический, разрозненный опыт. Четвертое состояние, турия, соответствует самадхи: это положение целостности Духа без каких-либо различий, целостности, которая на космическом уровне представляет собой законченный цикл, содержащий четыре юги, и вневременной период растворения в первозданной матрице. И турия, и самадхи выражают Дух в его недифференцированном единстве. В Индии, как известно, считалось, что такое единство может быть обретено только до или после сотворения, до или после временного процесса. Полная реинтеграция, т.е. возвращение к единству, является, с точки зрения индийской мысли, высшей целью любой сознательной жизни. Мы вскоре встретим это типичнейшее представление на всех уровнях духовности, в контекстах любых культур.

…
Символика, связанная с царской властью, играет важную роль в конструкции и титкале мандалы. В Индии, да и не только в ней, державность соотносится со священным. Будда — чакравартин[5]par excellence, «космократ». Церемония, которую исполняют при посвящении в мандалу, фактически совпадает с абхишекой, т.е. ритуальным окроплением водой при царской инаугурации.[6] На изображениях Будды, размещенных в разных кругах мандалы, видны царские диадемы; перед посвящением в мандалу учитель вручает ученику знаки царского достоинства. Смысл этой символики распознается легко: ученик отождествляется с властителем потому, что он возвышается над игрой космических энергий, он становится автономным, полностью свободным. Духовная свобода — и это справедливо не только для Индии — всегда выражалась через идею державности.

На периферии этой сложной конструкции находятся четыре главных двери, защищаемые ужасными образами, которых называют «хранителями дверей». Роль их двойственна. С одной стороны, эти стражи охраняют сознание от деструктивных сил бессознательного; с другой, им присуща и наступательная миссия: чтобы совершенно покончить с подвижным иррациональным миром бессознательного, сознание должно перенести борьбу в стан противника и именно здесь принять разрушительный, устрашающий облик, чтобы вернее справиться с врагом. Даже божества внутри мандалы иногда имеют страшный облик; все это боги, с которыми человек встретится после смерти в состоянии бардо. Стражи дверей и ужасные божества подчеркивают инициатический характер вступления в мандалу. Любая инициация предполагает переход с одного уровня бытия на другой, но этой онтологической перемене предшествует краткий или долгий период «ордалий», через которые должен пройти кандидат. Типичным инициатическим испытанием является «борьба с чудовищем» (в буквальном смысле воинских посвящений). Согласно тантрическим представлениям, чудовища являют собой силы бессознательного, возникающие из универсальной «пустоты»; кандидат должен побороть страх, внушаемый ими. Как это уже часто отмечалось, размер и страшная внешность чудовищ, встречающихся в инициации, суть не что иное, как порождение «инициатического ужаса».

… Наиболее ясные упоминания алхимии, равно как и огромное количество имен алхимиков-сиддхов, можно найти в литературе и традиции тантризма. Субхашитасанграха придает важную роль ртути; Садханамала (I, 350) трактует расарасаяну как пятое сиддхи. В сочинении сиддхи Чарпати рассказывается об алхимических процессах. «Шива самхита» (III, 54) утверждает, что йогин способен создать золото из любого металла, для чего ему достаточно потереть металл своим калом и мочой; похожая идея есть и в «Йогататтва-упанишаде» (74), в которой, однако, алхимия рассматривается (30) как препятствие на пути совершенствования йогина. Выдающийся тантрический трактат, переведенный с тибетского А. Грюнведелем и озаглавленный им «Рассказы о 84 чародеях», сообщает нам об алхимических практиках сиддхов: так, Карнари получает эликсир из мочи и может превращать медь в серебро, а серебро — в золото; брахман Вьяли пытается произвести золото из серебра и снадобий и т.д.; описывая еще одного тантрического мастера, Вагишваракирти, Таранатха говорит, что тот «изготовил большое количество эликсира жизни и распределил его между людьми, так что, например, старики ста пятидесяти лет от роду и старше вновь становились молодыми».

Все эти легенды и аллюзии к тантро-алхимическому симбиозу не оставляют сомнения в сотериологической направленности алхимических операций. Мы встречаем здесь не преддверие химии, не зачатки научных знаний, но духовную практику, которая, оказывая воздействие на «материю», в то же время старалась «совершенствовать дух», привести его к освобождению и независимости. Если оставить в стороне фольклор, который расцвел вокруг алхимиков (как и вообще вокруг всех «магов»), мы поймем связь между алхимиком, работающим над «низменными» металлами с целью превращать их в «золото», и йогином, работающим над самим собой с целью окончательного «извлечения» из темноты, из порабощенной психоментальной жизни свободного и независимого духа, который имеет ту же сущность, что и золото. Ведь для Индии, равно как и для всего остального мира, «золото есть бессмертие». Золото — единственный в своем роде, совершенный, солярный металл, и в этих своих качествах его символика соприкасается с символикой Духа — духовной свободы и независимости. Адепт надеется продлить жизнь на неопределенно долгий срок, поглощая золото. Но, согласно «Расаратнасамуччае», алхимическому трактату, прежде чем поглотить золото, необходимо очиститься и «укрепиться» с помощью ртути.

То, что это не имеет отношения к эмпирической науке, к некоей протохимии, достаточно явствует из трактата Мадхавы Сарвадаршанасанграха, точнее, из главы, посвященной расешвара даршане (букв. «науке о ртути»). Освобождение зависит от «крепости человеческого тела»; следовательно, ртуть, которая упрочивает и продлевает жизнь, также является средством освобождения. «свобода возникает из знания, знание — от изучения, а учиться может лишь человек со здоровым телом». Идеал аскета — получить освобождение «в этой жизни», стать «дживанмуктой». Раса — квинтэссенция Шивы; она также называется парада, потому что помогает «переправиться на другой берег». Она еще называется семенем Хары (Шивы), а абхра (слюда) — менструальной кровью богини (Гаури); вещество, возникшее из их соединения, может сделать человека бессмертным. Это «божественное тело» обрели многие дживанмукты, среди которых Мадхава называет Чарвати, Капилу, Вьяли, Капали, Кандалаяну. Мадхава подчеркивает сотериологическую функцию алхимии. «Наука о ртути не должна рассматриваться как обычное восхваление определенного металла; она является средством быстрого достижения высшей цели, свободы, едва только тело будет освящено». И в Расасиддханте, трактате по алхимии, цитируемом Мадхавой, говорится: «Именно спасение личной души (дживы) провозглашает наука о ртути, о тонкий мыслитель». Отрывок из «Расарнавы» и еще из одного текста, который Мадхава не называет, утверждают, что заслуги, проистекающие от созерцания ртути, равнозначны заслугам от созерцания и поклонения фаллическим символам в Бенаресе или в любом другом священном месте.

Как и другие тантрические и хатха-йогические трактаты, «Расарнава» начинается с диалога между Бхайравой (Шивой) и богиней: та спрашивает его о секрете дживанмукти, и Шива отвечает, что это известно не многим, даже не всем богам. Освобождение после смерти является бессмыслицей. Как утверждает «Расарнава», можно жить бесконечно долго, если научиться контролировать дыхание (ваю, «ветер жизни») и принимать ртуть. Это очень напоминает йогу натхасиддхов, пытающихся овладеть «ветром жизни» и регулировать выделение сомы; такая техника даже называется сомараса. Есть еще одна группа аскетов, сиддхов сиддхамарги («чистый путь»), которые выделяют два вида «нетленных тел», а именно тело человека, «освобожденного при жизни» (дживанмукты), и тело парамукты, первое создается в ходе, так сказать, трансмутации майи, оно бессмертно, возвышается над всеми процессами распада, но в конце концов превращается в «тело ясного света», или «божественное тело» (дивьядеха); это второе тело, будучи целиком духовным (чинмайя), вообще не принадлежит материи. В тантрической терминологии эти два нетленных тела называются соответственно байндава и шакта. Как гласят некоторые источники, натхасиддхи также отличали сиддхадеху от дивьядехи.

Обобщая, можно сказать, что физико-химические процессы расаяны понимаются как «колесница» для определенных психических и духовных действий. Алхимический «эликсир» соответствует состоянию «бессмертия», к которому стремится тантрическая йога; подобно тому как ученик трудится непосредственно над своим телом и психоментальной жизнью с целью превратить плоть в «божественное тело» и освободить Дух, так и алхимик работает с материей, пытаясь трансформировать ее в золото, т.е. ускорить и «завершить» процесс ее созревания. Следовательно, существует мистическая связь между «материей» и физико-психическим телом человека — что не удивит нас, если мы вспомним соотнесенность человека с космосом

…
любая индийская духовная дисциплина в той или иной степени содержала в себе элементы йоги. В простом народе на йогинов всегда смотрели как на могущественных волшебников, наделенных сверхъестественными силами. Несмотря на оговорки, сделанные в классической йоге Патанджали, да и в других формах йоги, относительно сиддхи, сближение йогина с образом мага было практически неизбежно. Ибо непосвященный легко мог спутать независимость и абсолютную свободу, дживанмукту и «бессмертного» чародея, способного совершать любые грехи и не быть при этом подверженным кармическим последствиям. Источники, которые мы приведем позднее, покажут некоторые из таких сближений, относящихся к Горакхнатху и натхасиддхам. Этот феномен станет более понятен для нас, если иметь в виду, что сама свобода манифестируется в бесчисленных формах, в том числе и в антисоциальных — т.е. в образе вольного человека, не ощущающего себя связанным законами и предрассудками общества; такой человек пребывает вне любой морали, за пределами любых общественных установок. Крайности и искажения вамачаринов, проступающие в легендах о них, жестокости и преступления капаликов и агхоров являются, на индийский взгляд, доказательством полной свободы, осуществляемой вне границ человека и социума. Не следует забывать о том, что с индийской точки зрения «нормальное» положение человека равносильно омраченности, спутанности, страданию; свобода, знание и вечное счастье недоступны для него до тех пор, пока эта «нормальность» не разрушена. Но эта же предпосылка является метафизическим основанием и для всех антисоциальных форм поведения, которые в принципе тоже могут считаться эффективными методами преодоления обусловленности. Справедливости ради скажем, что в Индии сторонники крайних взглядов всегда составляли меньшинство; что в великих духовных религиозных течениях никогда не поощрялась эта смесь порочности с нигилизмом; что, наконец, циники, гедонисты и адепты «школ страха» большей частью существовали на задворках индийского аскетизма и мистицизма. Однако все эти буквалистские истолкования выхода из мирового круговорота вполне могли основываться на серьезных спиритуалистических системах как индуистского, так и махаянистского толка.

end

Цитата:

http://nwalkr.tk/b/204648/read
- Йога: бессмертие и свобода (пер. Сергей Владимирович Пахомов) 1644K - Мирча Элиаде
…
Конечно же, фольклор и мифы, героями которых стали Горакхнатх и другие сиддхи, могли отвести слишком мало места идеям и практикам, делавшим достижение бессмертия реальной возможностью. Однако достаточно и тех немногих упоминаний, которые встречаются в текстах, особенно в «Горакшавиджае»; благодаря им можно сделать вывод, что использовались методы тантризма, хатха-йоги и алхимии. Небольшой трактат, «Йогаджива», рассказывает о том, что существует два типа тел — «незрелое» (апаква) и «созревшие» (паква) — и что второе обретается в практике йоги (и потому оно называется йогадеха, т.е. «тело йоги»). Здесь мы опять сталкиваемся с алхимической проблематикой par excellence, т.е. с «незрелым» (несовершенным) и «зрелым» (совершенным, «свободным») металлом. Бессмертие есть не что иное, как состояние Шивы; это помогает объяснить, почему Матсьендранатх, Горакхнатх и другие сиддхи были отождествлены с Шивой.

Как мы уже видели, божественного статуса достигает тот, кто реализует в своем теле соединение двух полярных принципов — Шивы и Шакти. Школа натхов и сиддхов использовала широко известную його-тантрическую практику, улта садхану (или уджана садхану), т.е. «регрессивного» процесса, или «движения против течения». Имеется в виду полная трансформация образа жизни человека, начиная от способа дыхания (вместо обычного режима дыхания устанавливается режим пранаямы) и кончая половым поведением (которое регулируется практикой «возврата семени»). Иначе говоря, мы вновь обнаруживаем здесь дисциплину тантрической йоги и алхимии. Высшим идеалом школы является не только свобода, но и совершенное здоровье (аджара), а также бессмертие (амара), что не должно нас удивлять, если вспомнить, что Горакхнатх считался «изобретателем» хатха-йоги. Естественно, все эти технические детали, несмотря на то что в источниках они упоминаются, были оттеснены на задний план; именно эффекты йоги разожгли интерес «публики», над которой властвовали мифические образы абсолютной свободы и бессмертия. Реальное значение йоги в духовном богатстве всей Индии не представлено лучше, чем в этих мифах и местных литературах.

… Тот, кто желает прийти к пониманию подобных «тайн», должен возвыситься до иного уровня бытия, и, чтобы достичь его, он должен «умереть» для этой жизни и пожертвовать «личностью», которая проистекает от временности, создается историчностью (ведь личность прежде всего есть память о нашей собственной истории). Идеал йоги — состояние дживанмукти — означает жизнь в «вечном настоящем», вне времени.

Освобожденный при жизни, дживанмукта, обладает уже не сознанием самого себя как «Я», т.е. сознанием, выросшим из его личной истории, но созерцающим сознанием, которое суть чистая прозрачность и спонтанность. Мы не станем пытаться описать это парадоксальное состояние; поскольку оно достигается благодаря умиранию ко всему обычному в жизни и воскрешению к трансцендентной форме бытия, последняя не может быть сведена к нашим первичным языковым и ментальным категориям. Тем не менее подчеркнем один факт, интересный главным образом с исторической точки зрения.

Йога подхватывает и продолжает архаичный символизм инициации; другими словами, она находит свое место в универсальной традиции религиозной истории человечества, традиции, одна из частей которой состоит в предвосхищении смерти — что помогает обеспечить последующее воскрешение к освященной жизни, т.е. жизни, созданной реально посредством внедрения сакральных идеалов. Индия пошла особенно далеко по этому традиционному пути. Для йоги инициатическое воскрешение из мертвых становится гарантией достижения бессмертия или абсолютной свободы. Именно в самой сущности этого непостижимого состояния, которое располагается за пределами обыденного существования, необходимо искать объяснение сосуществованию «магии» и «мистицизма» в йоге. Все зависит от того, что понимается под словом «свобода».

…
ПРИЛОЖЕНИЯ
I, 1: ТЕКСТЫ САНКХЬИ
Слово «санкхья» интерпретировали по-разному. Ричард Гарбе считает, что оно происходит от омонима «санкхья», слова со значением «число», «перечисление», «исследование», «анализ». Германн Ольденберг склонен понимать под санкхьей «рассмотрение», «вычисление», «описание посредством перечисления составляющих». Германн Якоби утверждает, что санкхья имеет в виду определение понятия через раскрытие его содержания; в более же ранних работах он полагал, что этот термин относится к исследованию категории существования. Вполне возможно, что все эти значения были известны и приняты в Древней Индии. Однако более адекватными кажутся значения «различение», «распознавание», ибо главной целью философии санкхьи является избавление души от уз пракрити.

Самый ранний трактат — Санкхья-карика Ишваракришны. Дата его появления еще не установлена. В любом случае это не могло произойти раньше, чем в V в. н.э., так как буддийский монах Парамартха перевел его на китайский в VI в. С. Радхакришнан полагает, что «Санкхья-карика» была составлена ок. 200 г. н.э., а С. К. Белвалкар думает, что в I-II вв. н.э. Какой бы ни оказалась точная дата «Санкхья-карики», несомненно, что Ишваракришна не был первым автором-санкхьяиком: в 60-й карике говорится, что святой мудрец Капила, легендарный основатель системы (он рассматривается как сиддха в алхимических сочинениях), передал учение Асури, который, в свою очередь, посвятил в него Панчашикху, а от Панчашикхи его унаследовал Ишваракришна. Возможно, существовало несколько подшкол санкхьи, различавшихся по своему отношению к теистическим проблемам и концепции души. Даже поздние комментаторы знают о разных ответвлениях санкхьи. Гунаратна (XIV в.), комментатор Шаддаршанасамуччаи, упоминает две школы — мауликью (изначальную) и уттару (позднейшую). Первая заявляет, что для каждой души (Атмана) есть своя пракрити (прадхана); вторая же, в согласии с классической санкхьей, полагает, что есть лишь одна прадхана для всех индивидуальных душ. С. Дасгупта обнаруживает учение протосанкхьи уже у Чараки, О. Штраус — у Ватсьяяны.

Самый ранний комментарий на «Санкхья-карику» — Джаямангала, приписываемый Шанкаре; дата его не установлена, но ясно, что он появился раньше текста Вачаспатимишры. Эта работа с философской точки зрения не представляет большого интереса.

Санкхьятаттва-каумуди Вачаспатимишры (IX в.) — очень известный трактат, один из самых содержательных и подробных.

Санкхья-правачана-сутра, автором которого традиционно считается Капила второй по важности текст классической санкхьи. Возможно, он датируется XIV в., но ни Гунаратна, ни Мадхава в своем труде Сарвадаршанасанграха не упоминают о нем. Есть несколько комментариев: Анируддха (XV в.) написал Санкхья-сутра-вритти: Махадева (после 1600г.) составил глоссу (вриттисару), не имеющую особого интереса. Наиболее значимый комментарий на «Санкхья-сутры» — Санкхья-правачана-бхашья Виджнянабхикшу (XVI в.). Татвасамаса, небольшой трактат, содержащий только 32 шлоки, приписывается Капиле, хотя он достаточно поздний (XIV-XV вв.). Ф. Макс Мюллер неверно предположил, что это — самое раннее произведение литературы санкхьи.

I, 2: ПАТАНДЖАЛИ И ТЕКСТЫ КЛАССИЧЕСКОЙ ЙОГИ
С. Дасгупта полагает, что первые три книги «Йога-сутр» были написаны Патанджали-грамматиком, и датирует их II в. до н.э. Последнюю же, 4-ю книгу, он рассматривает как позднее добавление. Во-первых, она отличается терминологически от трех предшествующих книг; во-вторых, повторяет уже сказанное. По мнению же Кейта, «Йога-сутры» — произведение одного автора, который при этом не является автором «Махабхашьи». Якоби, сравнивая лексикон обеих работ, пришел к выводу, что они не принадлежат одному автору. Якоби и Кейт находят отчетливые следы антибуддийской полемики в 4-й книге «Йога-сутр», из чего они заключают, что эта книга едва ли могла быть создана раньше V в. н.э. Якоби уже давно показал, что если в индийском философском трактате упоминается виджнянавада, то он относится к более позднему времени, чем V в. А «Йога-сутры» (IV, 16), кажется, и имеют в виду виджнянаваду, причем даже не просто виджнянаваду, а конкретно доктрины Асанги и Васубандху (Кейт, Д. В. Хауэр).

Возражая на это, Джвала Прасад пытается доказать, что сутра IV, 16 не является органической частью текста Патанджали, так как она только повторяет то место комментария Вьясы, в котором тот атакует виджнянавадинов. Раджа Бходжа уже давно заметил, что эта сутра — поздняя интерполяция Вьясы, и поэтому не комментировал ее. Кроме того, Дасгупта и Прасад указывают, что даже если упомянутые в этой сутре авторы — виджнянавадины, у нас нет основания считать, что имеются в виду Васубандху или Асанга. Текст, кстати, равным образом может подразумевать и некоторые более ранние идеалистические школы, в том числе и относящиеся к ранним упанишадам. «Например, философия столь раннего произведения, как Айтарея араньяка, может с не меньшим правом носить имя виджнянавады, чем и любое другое: все вещи мира описываются как знание (праджнянам) и получают свое существование только посредством знания».
…
ЭЛИАДЕ И ЙОГА

В мае 1928 г. 21-летний выпускник Бухарестского университета Мирча Элиаде пишет и отправляет письмо, ответу на которое суждено было стать поворотным пунктом в его судьбе, равно как и в его отношении к Востоку в целом и к Индии в частности. Он пишет махарадже карликового государства Кассимбазар, Маниндре Чандре Нанди, славившемуся своей бескорыстной помощью различным индийским учреждениям культуры, с просьбой предоставить ему, Элиаде, материальную возможность заняться в Калькутте написанием диссертации и «поработать пару лет с Дасгуптой, живя достаточно скромно, как живут индийские студенты».[14] Именно индийскому ученому Сурендранату Дасгупте юный румынский философ и филолог был обязан ростом своего интереса к индийской духовной культуре: незадолго до этого Элиаде познакомился с первым томом его «Истории индийской философии».[15] В ответном письме махараджа любезно соглашался предоставить будущему диссертанту все необходимые условия для работы.
…
Элиаде ставил знак равенства между «человеком религиозным» и человеком как таковым: «Быть — это значит быть религиозным», писал он.[25] Если учесть приведенное выше замечание о том, что религия — это переживание опыта присутствия сакрального, то окажется, что наиболее религиозным будет тот человек, который способен вызывать подобный опыт по своему желанию и контролировать его процесс. Идеальней кандидатуры, чем йогин, здесь не найти.

Уже из самого названия текста очевидно, что автор собирается предложить по меньшей мере два не редуцируемые друг к другу подхода к теме йоги — бессмертие и свобода (которые, как явствует из вышеизложенного, совпадают с «классическим» и «неклассическим» видами йоги, или, иначе, с аскетизмом и жизненной энергией). На первый взгляд кажется, что этих подходов гораздо больше. Так, с первых же страниц Элиаде показывает, что понятие «йога» чрезвычайно богато разными значениями и что это богатство сохраняется даже и в том случае, когда отбрасываются значения, не относящиеся к спиритуалистическим исканиям. Соответственно, различными будут и цели, которые выдвигаются разными йогическими дисциплинами. Если, скажем, классическая йога стремится к отъединению индивидуального пуруши от давящего плена первоматерии-пракрити, то хатха-йога нацелена на достижение «несокрушимого» физического тела, на бессмертие и слияние с абсолютным началом
…
йогин, ищущий свободы через познание Абсолюта, достигает и бессмертия, о чем, например, повествует «Катха-упанишада», которую разбирает Элиаде. Именно свобода влечет за собой бессмертие, а не наоборот; если же йогин ставит перед собой основной целью достижение бессмертия, то у него куда больший риск не устоять перед соблазном укрепить свое положение с помощью сиддхи. Из этого логически следует, что феномен «свободы» связан именно с мистической йоговской средой (поскольку она, эта свобода, добывается не через овладение какими-либо силовыми достоинствами, а через таинственное воссоединение с Абсолютом: «Ты есть То», постоянно утверждают упанишады), тогда как идеал бессмертия остается стимулом для деятельности йогина-«мага». Элиаде разбирает несколько упанишад, особое внимание уделяя так называемым «йогическим упанишадам», в которых проблемные вопросы йоги и йогические техники освещаются более-менее полно, и, разумеется, постоянно сравнивая описываемый материал с йогой Патанджали.

Исследуя йогические практики, изложенные в «Ригвидхане», Элиаде вводит в оборот еще одну форму йоги, которую он называет «культовой», «благочестивой» (бхакти). К сожалению, в русском языке отсутствует подходящий эквивалент для этого санскритского термина, переданного в английском как devotional. Особенности русского менталитета, воспитанного на многовековой православной традиции, не позволяют ему сочетать в едином комплексе переживаний «набожность-благочестие» и «страстную любовь-преданность»; первое для нас сопряжено, как правило, с соблюдением церковных предписаний, второе — скорее с их нарушением. Подобный конфликт для бхакта немыслим, потому что между ним и Всевышним не стоит никакого опосредующего звена в виде церкви.
…
Не обойден вниманием, разумеется, и богатый символизм золота, равно как и фольклорные представления разных стран о «созревании металлов». Однако все это не имело бы к йоге, пожалуй, никакого отношения, если бы не содержало, с точки зрения Элиаде, спиритуалистическую подкладку. И дело не только в том, что золото может изготовить лишь человек, безупречный в нравственном отношении, но и в том, что золото является символом преображения бытия, полного совершенства, достигаемого упорной работой духа над собой. Золото есть внутреннее достижение вершин трансцендентного, благодаря которому внешние метаморфозы над металлами кажутся вполне естественным делом. И на реальном плане подобное достижение выражается в обретении «вечного тела», физического бессмертия — или просто продления жизни. Здесь автору приходится совершить очередное отступление от изначальной парадигмы, заданной разделением пути свободы и пути бессмертия, и заявить об их совпадении в рамках единого алхимического процесса: свобода выражается в обретении бессмертия, и наоборот. Задача алхимии — не в материальном обогащении, а в стремлении проникнуть в глубинные превращения одних веществ в другие, научиться «превращать превращения» в нужную для себя сторону. Другими словами, алхимик — заместитель Бога на земле, самовластно ускоряющий определенные процессы в природе, которые без его участия длились бы неимоверно долго. Впрочем, эта власть нужна алхимику лишь для того, чтобы трансформировать свое тело в «нетленное», «алмазное».

Нельзя сказать, чтобы Элиаде очень удалось показать сотериологическую значимость алхимии в плане «освобождения». Когда он оперирует с индийским материалом, то связь йоги с алхимией выглядит несколько натянутой: ведь для йогина его златодельческое умение — не средство достижения спасения, но скорее знак духовного продвижения; в противном случае йогин, занимающийся алхимией — просто маг, пускающий пыль в глаза и поражающий воображение публики. То разделение алхимии на «внешнюю» и «внутреннюю», которое было в ходу в Китае, в Индии не знали, и поэтому можно говорить только о сходстве отдельных элементов алхимии и йоги. Кажется, выигрышнее смотрится привлечение в контекст исследования даосских святых, в первую очередь фигуры Гэ Хуна, великого апологета алхимии,[38] — но и он говорит не столько о свободе, сколько о достижении бессмертия и продлении жизни — точнее, в его контексте свобода понимается как обретение бессмертного тела.
…
В «Заключении» автор еще раз подчеркивает многоликий характер йоги. «Родовое понятие „йогин“ включает в себя не только святых и мистиков, но также и магов, участников оргиастических ритуалов, обычных факиров, чародеев. И каждый из этих типов магико-религиозного поведения соответствует особой форме йоги». Эти формы росли и развивались в ответ на запросы «индийской души»; каждый новый «запрос» вызывал к жизни то или иное йогическое образование, интерпретируясь в рамках единой структуры «бессмертие — свобода». Иногда больший перевес получало «бессмертие», иногда — «свобода», но в основном эти две величайшие цели совпадали и не различались. (Впрочем, как мудро замечает автор, «все зависит от того, что понимается под словом „свобода“».) И это неразличение связано со все той же инициатической сущностью йоги, благодаря которой она, обретая «бессмертие» по отношению к профанной сфере, в то же время и освобождается от нее. Не важно, какие выводы следуют из этого «освобождения» — уединенные медитации в глуши или деятельное служение в миру, эротические ритуалы на кладбищах или созерцание всех людей как воплощений Бога — оно, так или иначе, трансформирует привычное сознание в сторону его «опустошения», «углубления» или «расширения»; обратному возвращению такого преображенного сознания к «сансаре» препятствует его «посвящение». Итак, исконная духовная родина йоги, по мысли Элиаде — инициатическое перерождение; именно из него возникла и йогическая аскеза, и йогический идеал дживанмукты. В отличие от всех других народов мира, знавших инициацию, но не делавших из нее самодостаточную духовную дисциплину, Индия превратила инициатические ордалии и «философию посвящения» в автономный спиритуалистический комплекс. «Мистический жар», ощущение взлета, видение внутреннего света, аскетические самоограничения и т.д. стали элементами практики по постоянному, а не разовому, «взламыванию» обыденной реальности. Позаимствовав из арсенала инициации определенные (если не все) элементы, йога наделила их новыми значениями и символами — и, по мере своего развития, каждый раз истолковывала их заново.

+ один из последователей Махарши :

http://www.youtube.com/v/redck7uXh4w
Роберт Адамс — Свобода (Собрание сатсангов, читает Nikosho)

Цитата:

http://burtharding.ru/dop_literatura/#283

Свобода
Транскрипт 55
31 марта 1991 года

Роберт: Добрый вечер. Я приветствую вас от всего сердца. Песнопения известны тем, что успокаивают ум, нервы и душу. Песнопения делают ваш ум однонаправленным. Когда ваш ум становится однонаправленным, вы можете практиковать атма-вичару, или самоисследование и путь джняны становится легче. Давайте все вместе присоединимся к песнопениям.

(песнопения)

Я снова приветствую вас. Добрый вечер. Ммм… Сегодня у меня дзен-микрофон, он вышел за пределы.

Ученик: Но этого не видно.

Р: По такому случаю, как этот, будет уместно поговорить о свободе. Мы празднуем Песах, Пасху и начало весны. Моисей вывел иудейских людей из Египта и освободил их. Иисус вышел за пределы тела и стал свободным. Весной распускаются цветы, на деревьях начинают расти листься, все становится новым и свежим. Поэтому уместно, если я буду говорить о свободе.

Свобода от чего? Свобода от ума, страха, желаний, страданий любого рода. Свобода – это ваша настоящая природа. Вы не порабощены телом, и вы не в рабстве у ума. Кажется, что вы связаны, но я могу заверить, что вы совершенно свободны.

Это как история о человеке, которого бросили в казематы. Он оставался там много лет. Никто не приходил повидаться с ним. Каждый день ему передавали еду под дверь. Он был в заключении 40 или 50 лет. Прошло время. У него выросла длинная борода, длинные волосы. Однажды ему все надоело, он был в полном отчаянии, и он сказал: «Я совершу самоубийство, но как мне это сделать? Я знаю. Я буду биться головой о деревянную дверь». Но, когда он коснулся двери, она открылась. Дверь никогда не была заперта. Он вышел наружу, и никто его не узнал, он был свободен. Он мог быть свободным с самого начала, но он выбирал оставаться заключенным, не притрагиваясь к двери.

Это правда практически о каждом из нас. Мы думаем, что у нас есть проблемы. Мы думаем, что являемся телом, умом, что мы ограничены. Как же мало мы знаем ту силу, которой являемся на самом деле! Как же мало мы знаем о том, что у нас есть способность выйти за пределы Вселенной и стать полностью освобожденными. Вместо этого мы отождествляемся с миром. Мы отождествляемся с условиями. Мы отождествляемся с людьми, местами и вещами. Мы верим, что родились, и живем столько-то лет, а потом умираем. Тогда, в чем цель жизни? Тяжело работать, страдать, а потом оставить все своим детям, а они пойдут и потратят все это за неделю?

В чем цель жизни? Я говорю правду, когда заявляю, что в жизни нет цели, как таковой. Относительный материальный мир не имеет цели. У него нет цели, потому что он даже не существует. Вы можете сказать: «Я его вижу, я его чувствую, я нахожусь в нём», но так ли это? Вы точно так же находитесь во сне. Там вы ходите в школу, сочетаетесь браком с девушкой или парнем. Вам снится, что у вас есть дети. В вашем сне у вас есть работа. Вы становитесь президентом Соединенных Штатов, королем или королевой, и вы верите, что это реально. Никто никогда не сможет вам сказать, что это не так.

Если бы я пришел к вам в ваш сон и сказал: «Не отождествляйся с этим, тебе всего лишь снится сон», вы бы рассмеялись мне в лицо и сказали: «Смотри, я могу тебя ущипнуть. Ты чувствуешь, разве это сон?» А я говорю: «Да, этот щипок снится. Я могу чувствовать боль во сне». Все это происходит во сне. Но вы, все равно, в это не верите, потому что проходите через это. Но, однажды утром вы проснетесь. Все это был сон.

Возможно, с миром точно так же. Так ли это? Почему вы должны мне верить? Есть методы, чтобы обнаружить эту истину для себя. Мы проживаем превратности жизни, проходим разные опыты, некоторые хорошие, некоторые плохие. Это мир двойственности. На каждое вперед есть свое назад. На каждый верх есть свой низ, и так далее. Это значит, если вы испытываете одно, однажды вам придется пережить его противоположность.

Это не означает, что это будет в одной жизни. Возможно, сейчас вы можете увидеть, почему некоторые дети рождаются в бедных семьях, в Камбодже, Вьетнаме, Ираке, они никогда не знают покоя. А другие рождаются, возможно, в Соединенных Штатах, в богатых семьях. Им никогда не нужно работать, даже один день в своей жизни. Это везение или неудача? Существуют ли причины для этого?

Мы не живем в капризной Вселенной. Мы живем во Вселенной, где существует закон и порядок. Вы заслуживаете всё, что имеете. Конечно, в этом тяжело признаться. Вы можете сказать: «Роберт, я не заслужил того, чтобы быть сбитым машиной и оказаться калекой». Вы этого не знаете. Почему это должно случиться с вами? Давайте просто скажем, что, возможно, в предыдущем воплощении вы переехали кого-то машиной, и это возвращается ваша карма.

Новичок в духовной жизни проходит через этот процесс, ему любопытно, почему что-то случается, почему одни люди страдают, а другие – нет, почему одни люди болеют, а другие – здоровые, одни люди бедные, а другие - богатые, некоторые счастливы, а другие – нет. Почему? Это просто происходит? Всё имеет свою причину, которая находится внутри вас.

Но, мы не будем углубляться в эту тему. Поскольку, как я упоминал ранее, у мира нет цели. Вы говорите: «Реальна ли реинкарнация? Реальна ли карма? Когда я умру, рожусь ли я снова? Существуют ли эти состояния на самом деле: астральный план, каузальный план, ментальный план»? Ответ такой: «Для кого они существуют?» Они существуют, пока вы верите, что имеете отношение к феномену тело-ум. Пока вы чувствуете, что вы - тело, будет много других тел, они никогда не перестанут появляться. Вы снова и снова будете проходить через кармические опыты. Это большая иллюзия под названием «майя».

Многие духовные люди, которые понимают майю, верят, что она имеет отношение только к физическому плану. Но майя – это Вселенная. Вся Вселенная – это майя, иллюзия. Кажется, что она реальная. Некоторым людям она кажется очень реальной. Тогда, как можно выйти из этого затруднительного положения? Люди до сих пор верят, что, если поменяют свой статус, если станут богатыми, здоровыми, счастливыми, тогда все будет в порядке.

К сожалению, это так не работает. Чтобы обрести счастье, настоящее счастье, беспримесное счастье, вечное счастье – а это и есть ваша истинная природа – вам нужно превзойти мир. Вы должны стать непривязанными к этому миру. Я не говорю о том, что вы должны от чего-то отказаться. Я не говорю, что вы должны пойти жить в пещеру или в лес. Вы просто должны отказаться от всего в своем уме. И, когда вы отказываетесь от всего в своем уме, тем самым вы отказываетесь от своего ума. Когда вы отказываетесь от своего ума, что остается? Чистое Осознавание, Сознание, абсолютная Реальность – ваша истинная природа.

Вы видите, что вы не ваше тело. Вы - не ваш ум. Вы - не Вселенная. Вы - не мир. Вы просто должны поменять свое отождествление. Как вам это сделать? Просто получив это знание, с которого вы начинаете свой духовный путь. Какое знание? Знание осознать: «Я есть То - Я-ЕСТЬ». Я не являюсь ни чем из того, с чем связан. Тогда, кто я? На этот вопрос никогда не будет ответа, это потому, что вы сами являетесь ответом. Если вы отвечаете на этот вопрос, тогда должен быть деятель, должен присутствовать видящий, который видит вопрос, наблюдает его и отвечает на него. Если это происходит, то всегда ответ на вопрос дает ум или эго

Поэтому вы начинаете следующую процедуру, вы начинаете это утром, прямо перед тем, как проснуться. Перед тем, как вы скажете: «Я проснулся», попробуйте увидеть, понаблюдать в своем уме, откуда появляется «я». Между бодрствованием, как только вы просыпаетесь, вы находитесь в глубоком пространстве Сознания, вы находитесь в вашей истинной природе. Как только вы говорите слово «я», то всё портите. Вам не нужно это произносить вслух. Вы думаете автоматически, даже не зная, что вы проснулись.

Как только вы это сделаете, то должны спросить себя: «Кто этот «я», который проснулся? Это тело? Кто проснулся?» Вы говорите: «Я спал»». То же «я», которое бодрствует, оно же и спит. Всегда есть «я». Вы спрашиваете себя: «Кто это «я»? Откуда оно появляется? Что является его источником?» Вы держитесь за «я». Вы держитесь за «я», задавая вопрос: «Кто это «я»?» Я знаю, что это не звучит грамматически правильно. Но это так, если под «я» вы подразумеваете тело. Вы исследуете: «Кто это «я»?» или «Кто я?» и замолкаете.

Поначалу, когда вы замолкаете, у вас в уме будут блуждать разные мысли. Вы задаете вопрос: «К кому приходят эти мысли?», неважно, какая это мысль. Даже если эта мысль говорит вам, что «я есть Бог, я есть Брахман, я есть нирвана, я есть пустота». Не имеет значения, что рассказывают вам мысли. Если бы вы действительно были Брахманом, нирваной, Сознанием, вы бы никогда не заявляли этого. Истинное Я – это тишина. Оно не имеет голоса.

Снова, спросите себя: «К кому приходят эти мысли? Мысли, которые пытаются мне рассказывать, что я - Брахман, что я - абсолютная Реальность, к кому они приходят? Они приходят ко мне. Я их думаю. Кто этот «я»? Откуда появилось это «я»?» Это называется пребыванием в «я». Когда вы держитесь за «я»... Еще раз, как вы держитесь за «я»? Исследуя: «Кто есть «я»?» или вы можете говорить: «Я-я, Я-я». Каждый раз, упоминая слово «я» самому себе, ваш эго-ум становится слабее, «Я-я» идет все глубже в ваш сердечный центр, и вы становитесь все более и более умиротворенными. Вы можете сказать: «Я есть». Не «я есть то» или «я есть это». Это всё портит. Просто: «Я есть». Я-ЕСТЬ это Бытие. Бытие – это абсолютная Реальность. Это ваша истинная природа. Когда вы задаете этот вопрос снова и снова, когда вы пребываете в «я», оно начинает исчезать. Оно превратится в настоящее Я-ЕСТЬ, в Бытие. Вы обнаружите блаженство. Вы обнаружите радость. Вы обнаружите абсолютное счастье.

В наше время это лучший способ пробудиться к пониманию себя. Это лучший метод, высший метод. Другие методы тоже хороши, но они не ведут вас прямым путем к трансцендентности. Это не имеет никакого отношения к медитации. Это не имеет никакого отношения к йоге. Это не имеет никакого отношения к молитве. Это называется самоисследованием, атма-вичарой. Это для зрелых душ, для ума, который кажется интеллектуальным. Однако, если вы слишком умны, то не сможете постичь это, поскольку будете изучать только теорию и сухие слова. Вы сможете все повторять, но у вас никогда не будет переживания.

Чтобы произошло переживание, должна быть полная сдача Я-ЕСТЬ, и это требует преданности, любви, бхакти, полного предания, всё это идет рука об руку. Когда вы практикуете самоисследование, то сдаете свое тело, свой ум, свои дела, свое эго – всё. Однажды вы пробудитесь и станете свободными. Пусть это наступит сегодня. Благодарю вас. Есть вопросы?

УБ: Роберт, когда человек поет или играет на каком-то инструменте, та любовь, которую он испытывает, это любовь настоящего Сознания, любовное блаженство Сознания, которое льется через этого человека, хотя и фильтруется умом?

Р: Не совсем. Сознание не может быть отфильтровано умом. Чтобы Сознание осознавало Само Себя, ум должен быть полностью превзойден. Сознание содержит Себя в Себе. Оно не имеет никакого отношения к уму. Но, когда вы поете, слушаете красивую музыку, когда вы испытываете такие чувства, это хорошо. Это делает вас однонаправленными. Если ваш ум однонаправленный, вы легко можете практиковать самоисследование. Когда вы думаете о нескольких разных вещах, о мире, о вашей работе, о семье, машине, собаке, тогда пробиться очень сложно. Поэтому мы занимаемся песнопениями, йогой, делаем различные упражнения, и ум становится тихим, спокойным.

Когда ум становится спокойным, это как спокойное озеро, которое отражает солнце, луну и звезды. Если озеро мутное и волнующееся, оно ничего не отражает. Точно так же, когда ваш ум чистый, спокойный, он отражает вашу божественность. Когда ум мутный, он отражает мир. Все эти вещи хороши: песнопения, йога, бхаджаны – все полезно. Все это ведет к атма-вичаре.

Цитата: valeriy от 26 Января 2018, 12:39:44

начинать следует с анатомирования слова сознание ==> со - знание, знание о том, что субъект знает о наличии базы данных, несущих информацию об окружающей действительности. На первом этапе на этом можно и остановиться

сие озвучено понимание учёных доквантовой эпохи

а с открытием квантмеха оно устарело

и таки первоисточник для русскаго - санскрит а там другая расшифровка пользующая квантовую киматику
например
चेतना , vijñāna

Цитата:

http://www.youryoga.org/article/dictionary/slovar_sanskrit.htm?show=360

СОЗНАНИЕ (Consiousness). Нечто внутри нас, или скорее, то, чем мы действительно являемся, то, что осознает и разум, и тело. Мы осознаем наше тело и на самом деле способны чувствовать и видеть его предельно четко и ясно. Также, мы осознаем свой разум и его деятельность. Таким образом, наше сознание нельзя путать ни с разумом, ни с телом. В действительности, сознание есть просто знание, которое не подразумевает и не требует чего-то или кого-то, кто знает. Мы осознаем разум и тело, но сами по себе тело и ум являются бессознательными. {См.} Чит.

Цитата: valeriy от 26 Января 2018, 12:39:44

означает это по определению Ленина примерно следующее. Пока мы не знаем законов природы, мы слепо подчиняемся "необходимости" каких-то явлений и правил. Но как только мы "осознаем" эти законы, мы чувствуем себя свободными.

жеж тогда мало знать все "законы макрокосма", надо ещё и знать "законы микрокома", внутреннего устройства того кто "осознаёт" - и которые наверняка внесут искажения в "осознание законов внешних".

так что кто там говорил "познай себя" ? - в квантмехе где "всё связано со всем" видимо проще начать с этого

https://fr.wikipedia.org/wiki/Vijñāna (https://fr.wikipedia.org/wiki/Vijñāna)

Цитата:

http://ariom.ru/fo/p1112565.html#p1112565
Сознание - что это?..

Йоги используют слово "Виджняна" (चेतना).
В переводе имеет несколько смыслов: душа, жизненная сила, совесть, сознание, наука, философия, разум.
Как видите, древние были куда мудрее нас и не пытались в одно слово впихнуть одно единственное понятие. Потому Санскрит позволяет разговаривать на действительно абстрактные темы. Так, как ни один современный язык не способен...
Тому пример древние писания типа Пуран, Тантр или даже Бхагават - Гиты.
При переводе передаётся едва ли 10% сути текста!
Основное там - игра на нюансах языка и значений слов.
Как и в японских хокку. При переводе мало что остаётся..

https://www.google.ru/search?ie=UTF-8&hl=ru&q=चेतना

Цитата:

Беседы с Шри Раманой Махарши (Как быть Собой – чистым Счастьем) том II (пер. Могилевер) (скачать doc) - Шри Рамана Махарши
...
Свами Локешананда, санньясин, спросил: Что подразумевается под джняной и виджняной?

М. Эти слова могут иметь различный смысл в зависимости от контекста. Джняна=саманья джняна или Чистое сознание.

Виджняна=Вишеша джняна. Вишеша может быть: 1) мирской (относительное знание) и 2) трансцендентальной (Само-реализация).

Ум для вишеши необходим: он видоизменяет чистоту Абсолютного сознания. Поэтому виджняна представляет интеллект и оболочку, составляющую его, т. е. относительное знание. В этом случае джняна является обыкновенной [саманья], текущей сквозь виджняну, самджняну, праджняну, аджняну, мати, дхирти - различные видоизменения знания (смотри Айтарея упанишада, третья часть), т. е. джняна есть парокша [косвенное знание, слух], а виджняна - апарокша [прямое восприятие]. В этом случае Атман удовлетворён джняной и виджняной [джняна виджняна триптатма], и человек полностью довольствуется джняной и виджняной.
...
481. Муруганар спросил, что такое праджняна.
М. Праджняна (Абсолютное Знание) есть то, из чего исходит виджняна (относительное знание).

П. В состоянии виджняны человек воспринимает космическое сознание [самвит]. Но воспринимается ли то чистое космическое сознание [шуддха самвит] само по себе, без помощи внутренних органов (антахкаран)?
М. Это так, даже логически.

П. Если космическое сознание [самвит] воспринимается при бодрствовании посредством виджняны, то праджняна не обнаруживается как сияющая сама по себе. В этом случае она должна быть найдена в глубоком сне.
М. Восприятие сейчас проводится посредством внутренних органов [антахкараны]. Праджняна же всегда сияет, даже в глубоком сне. Если человек постоянно сознаёт Себя при бодрствовании [джаграт], то это сознательное восприятие будет продолжаться также и во сне без сновидений.
...
624. Преданный спросил Шри Бхагавана: С каждой мыслью субъект и объект появляются и исчезают. Разве "Я" не исчезает, когда субъект исчезает таким образом? Если это так, то как может происходить поиск "Я"?

М. Субъект (познающий) есть лишь форма ума. Хотя эта форма [вритти] и проходит, реальность позади неё не исчезает. Задний план вритти - Я, в котором формы ума поднимаются и опускаются.

П. После описания Атмана как слушающего [шрота], мыслящего [манта], познающего [виджнята] и т. д., Он снова описывается как неслышащий [ашрота], немыслящий [аманта], незнающий [авиджнята]. Так ли это?

М. Именно так. Обычный человек сознаёт себя только тогда, когда в интеллекте [виджнянамайя коша] возникают видоизменения. Эти видоизменения преходящи, они поднимаются и опускаются. Поэтому интеллект [виджняна майя] называют кошей, или оболочкой. Когда остаётся чистое сознание, оно само является Чит (Я), или Высочайшим. Пребывать в естественном состоянии человека при успокоенных мыслях - блаженство. Если же это блаженство будет преходящим - поднимающимся и опускающимся - тогда здесь только оболочка блаженства [анандамайя коша], а не чистое Я. Что необходимо, так это сосредоточить внимание на чистом "Я" после успокоения всех мыслей и не утрачивать удержание его. Оно должно быть описано как чрезвычайно тонкая мысль. Больше об этом вообще ничего нельзя сказать, так как оно - не что иное, как Истинное Я. Кто о Нём скажет, кому и как?

Это хорошо объяснено в Кайвалья Наванитам (Сливки Освобождения) и Вивекачудамани. Таким образом, хотя в глубоком сне чистое сознание Я не утрачено, неведение дживы им не затрагивается. Чтобы разрушить это неведение, необходимо иметь тонкое состояние ума, ориентированное на Самопознание [вриттиджнянам]. Вата не загорится от солнечного света, но если её поместить под линзу, то она воспламенится и будет сожжена лучами солнца, проходящими через линзу. Поэтому действительно, хотя чистое сознание Я всегда присутствует, оно не враждебно неведению. Если с помощью практики медитации тонкое состояние мысли, обращенной вовнутрь, завоёвано, то тогда неведение разрушено. Также и Вивекачудамани утверждает: атива сукшмам параматма таттвам на стхола дриштья (исключительно тонкое Высочайшее Я нельзя увидеть грубым глазом) и еша свайям джьётирашеша сакши (Оно, Я, сияет Само по Себе и наблюдает за всем).

Это тонкое состояние ума не есть его видоизменение, именуемое вритти. Ведь умственные состояния бывают двух видов. Один вид - естественное состояние, другой - превращение в формы объектов. Первое - это Истина, а второе соответствует делателю [картрутантра]. Когда последний, делатель, погибает, как очищающая воду ореховая паста [джале катака ренуват], тогда первое, Истина, остаётся навсегда.

Средством для достижения этого является медитация. Хотя она происходит с триадой [трипути] познающий-познание-познаваемое, но в конечном счёте завершится в чистом сознании [джнянам]. Медитация требует усилия; джнянам существует без усилия. Медитация может быть сделана или не сделана, или неправильно сделана, но джнянам не таково. Медитация описывается как принадлежащая делателю [картру-тантра], тогда как джнянам принадлежит Высочайшему [васту-тантра].

2.
ещё тонкость - праджня

Цитата:

... Я снова приехал в ашрам летом 1937 г. Когда я вошел в холл, Шри Бхагаван и его помощник Мадхава Свами переглянулись и засмеялись. Увидев мой недоуменный взгляд, Шри Бхагаван попросил Мадхаву Свами объяснить мне причину смеха.

«Шри Бхагаван готовил оглавление для твоего издания „Шри Рамана-гиты“ на телугу и сказал, что автор должен сам прийти и все организовать. И как только Бхагаван закончил дописывать последнее слово, вдруг появляешься ты!»

Когда я был там, как-то раз вечером Шри Бхагаван спросил, есть ли в ашраме маринованные дикие апельсины. Сарвадхикари огорчился, обнаружив, что их нет. На следующий день Шри Г. Л. Нарасимха Рао, как обычно, отнес Шри Бхагавану письма, предназначенные к отправке. Среди них было письмо сарвадхикари к одному преданному из Мадурая, в котором он просил прислать корзину диких апельсинов116.

Прочитав это, Шри Бхагаван рассердился и воскликнул: «Для этих людей спасение означает возлежать на горе апельсинов! Иначе зачем нам просить их у кого-то? Неужели они не придут сами, если им суждено прийти? Ну ладно, делайте что хотите».

С этими словами он швырнул это письмо Шри Нарасимхе Рао. В тот самый момент, когда тот в смятении выходил из холла, туда вошел посыльный со станции с двумя запечатанными корзинами. Это были свертки, на которые не была получена железнодорожная квитанция117.

В то время всё, что приходило в ашрам, в первую очередь показывали Шри Бхагавану, а потом уже относили в остальные помещения ашрама.

В этот момент настроение Шри Бхагавана полностью изменилось. С присущим ему юмором он заметил: «Что это там внутри? Случайно не дикие апельсины? Открой и посмотри».

Когда корзины открыли, оказалось, что в обеих корзинах лежат дикие апельсины. Их сразу же отправили на кухню для нарезки и засолки.

Спустя несколько минут Шри Бхагаван заметил: «Возможно, в одной корзине кислые апельсины, а в другой сладкие», и послал человека на кухню, чтобы их проверили, прежде чем смешивать.

Оказалось в точности так, как сказал Шри Бхагаван118. Сначала очистили сладкие апельсины и по долькам раздали всем преданным. Я в изумлении спросил, чудо это или простое совпадение.

В ответ Шри Бхагаван процитировал стих из «Йога-Васишты»: «Эта праджня (трансцендентная мудрость), хранящаяся в сердце мудрого – чинтамани (мифический драгоценный камень, символизирующий чистое сознание). Как кальпалата (небесное растение, исполняющее желания), оно мгновенно исполняет всё, о чем он подумал».

Он также процитировал определение праджни, данное Шри Шанкарачарьей в «Вивекачудамани»: «Мысль, представляющая собой чистое сознание, свободное от васан ».

Позже Шри Бхагаван написал для меня собственной рукой обе эти цитаты и отдал мне.

Шри В. Анантачари стоило огромного труда напечатать «Шри Рамана-гиту» на телугу. Узнав, что его имя с благодарностью упомянули в предисловии, он умолял Шри Бхагавана убрать его имя из книги.

Шри Бхагаван сказал ему: «О чем ты беспокоишься? Просить, чтобы не указывали твое имя, – это такой же эгоизм, как и желать, чтобы его упомянули. Пусть будет, как есть. В конце концов, кто знает, кто такой Анантачари?»

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=8332450
«Воспоминания о Рамане Махарши. Встречи, приводящие к трансформации / Дэвид Годман; пер. с англ. В. Ремизовой»: Ганга; Москва; 2014

есть мнение что свобода у а-теистов (верующих в отсутствие) может быть с дефектом

а ненависть - плохой советник

Цитата:

http://nwalkr.tk/b/92069/read
https://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3898638
- Один в Океане 1106K - Слава Курилов

У Экзюпери есть рассказ об олене, живущем в заповеднике, который часами простаивал у сетки, с тоской глядя туда, где свобода, волки, охотники и вольная жизнь, полная смертельных опасностей.

Я жил и государстве, где люди постоянно боялись чего-нибудь. Я видел страх в их глазах, в их позах, в манере говорить друг с другом, постоянно прислушиваясь и оглядываясь. Больше всего это чувствуется в столичных городах, в провинции отчаяние и безнадежность ощущаются меньше. Трудно поверить, что в стране существует множество здоровых, сильных мужчин, объятых постоянным страхом, трудно жить среди них. Люди вокруг меня ненавидели советскую власть. Я не замечал этого, во мне совсем не было ненависти. Я владел огромным богатством: состоянием сознания — я был счастлив. Мир казался мне прекрасным.

Люди любили меня, и я чувствовал, что во мне нуждались. За глаза меня называли «счастливым идиотом». Чтобы психологически выжить в атмосфере ненависти и страха, ей необходимо противопоставить атмосферу любви внутри себя, в своей семье, в кругу своих друзей. Мне долгое время удавалось оставаться счастливым среди близких мне людей. Я обладал непоколебимо счастливым духовным состоянием, и я его потерял.

Я стал понимать людей и страдать так же, как они.
Во мне появилась ненависть. Я ненавидел режим в стране, ненавидел коммунизм с его красным цветом, ненавидел коммунистов, а потом потихоньку стал ненавидеть и самого себя. Жить в атмосфере ненависти и страха — медленное самоубийство.

Иногда приступы ненависти были настолько сильными, что я чувствовал, как разрушается моя физическая оболочка. Я болел какими-то необъяснимыми болезнями, что-то надрывалось внутри, несколько раз у меня лопалась кожа на пальцах рук и висела клочьями. Я понял, что нужно что-то делать, пока ненависть не убила меня совсем. Если я ненавижу что-нибудь или кого-нибудь, я абсолютно неправ, для меня это была очевидная истина. Я стал бесполезным для людей. Они по-прежнему искали во мне поддержки, а у меня не было душевной силы — я перестал быть счастливым идиотом. Я пытался сопротивляться этому, но у меня пропала любовь к жизни. Я был почти мертв. Только временами ко мне возвращалось мое прежнее состояние, и я снова был счастлив.

Самое странное, что, когда я был в счастливом, идиотском состоянии, я противостоял ненависти и страху, я был не рабом, а свободным гражданином.

Тогда-то я остро почувствовал, что моя страна — галера, плывущая по пути ненависти, а я прикован к своему веслу. Я понимал, что должен оставить ее или не грести. Но что я должен делать? И должен ли? Как не падать, как не поддаваться ненависти?

А потом произошло нечто, что дало ответы на все мои вопросы и навсегда изменило меня и мое отношение к миру. Это была встреча с Богом. Я стоял перед Ним лицом к лицу. У меня хватает смелости говорить об этом так просто, без тени сомнения. Безусловно, это были самые прекрасные часы в моей жизни. У меня был личный религиозный опыт, без учителей, священнослужителей или каких-либо посредников. То, что называют Богом, действительно существует и входило в мою жизни в разное время, в разных обстоятельствах в трех разных аспектах: Бог в святых людях, Бог повсюду и Бог во мне.

Бог

Мое религиозное воспитание началось с того, что мне сообщили, что Бога нет. Я немного удивился глупости взрослых: зачем говорить о том, чего нет, когда вокруг столько таинственного и интересного, что есть. Но в школе и дома меня так настойчиво убеждали в этом, что я поневоле задумался: «Что же это такое — Бог?». Мой отец, преподававший в школе анатомию, химию и естествознание, с гордостью говорил о себе: «Я атеист». Однажды я спросил его: «Что значит атеист?» — и из его объяснений понял только, что это человек, не верящий в то, чего нет.

Во всем этом была странная неубедительность, которая все больше подтверждала ощущение, что с этим нужно разобраться.

Еще больше мой интерес к религии подогрел случайно услышанный разговор родителей отца.

Бабушка пришла из церкви и сказала: «Священник произнес сегодня такую проповедь, что все плакали». Дедушка чинил башмак и спросил, не поднимая головы: «Ну и что же он говорил?» Выяснилось, что проповедь была на церковнославянском языке и бабушка ничего не поняла.

— А ты-то что плакала? — спросил дедушка.
— Все плакали, и я плакала.
— Ну и дура, — все так же не поднимая головы сказал дедушка.

Почему бабушка верит в Бога, а дедушка — нет? Что это — Бог? На эти вопросы я не мог ответить. Мне было шестнадцать лет, и я только что поселился у дедушки с бабушкой. До революции у них было большое хозяйство: два дома, амбар для хранения зерна, лошади и коровы. Но потом пришли красноармейцы и все отобрали, оставив им одну комнату в их же доме и небольшой надел во дворе, где летом они выращивали овощи, табак и цветы.

Иногда среди ночи я просыпался, и мне казалось, что я вижу два призрака — это дедушка с бабушкой пили чай из самовара, молча, при свете свечи. После чая они снова ложились спать и вставали с восходом солнца.

Чем старше я становился, тем отчетливее замечал в научных фактах и доказательствах, разоблачавших религиозные предрассудки, едва видимый пробел, след, ведущий в неизвестное. Его нельзя было стереть никакими аргументами, и на нем, как яркие цветы, вырастали все новые и новые вопросы.

В армии, куда меня призвали после окончания техникума, в нашей части служили несколько баптистов. Они отказались принимать присягу и брать в руки оружие. Об их твердость сломали зубы лучшие армейские психологи. Лекции на антирелигиозные темы, которые проводились регулярно, и странное упорство баптистов вызвали во мне такой интерес к религии, какой раньше вызывали только путешествия и приключения. Я перечитал все антирелигиозные брошюры из библиотеки нашей части — ничего другого о религии найти не удалось.

В институте мое религиозное образование продолжалось: профессора, бывшие священники и лекторы общества «Знание», прочли нам, студентам, несчетное количество лекций на тему «Есть ли Бог?», и все они заканчивали свои лекции единогласным: «Бога нет».

ВНИИ, где я работал после института, часто устраивали антирелигиозные диспуты с принудительным посещением. Однажды, незадолго до окончания рабочего дня, когда сотрудники слонялись без дела, посматривая на часы в предвкушении спасительного звонка, чтобы бегом броситься к выходу, в отдел зашел секретарь партячейки и строго объявил: «Сегодня в 5 часов в кинозале будет прочитана лекция на тему «Есть ли Бог?». Один из инженеров не выдержал и, подняв глаза к небу, проникновенно, как молитву, произнес: «Господи! Ну скажи ты им, наконец, что Бога нет».

Мне приходилось встречаться и говорить со многими верующими людьми, у меня были наставники, которые хотели приобщить меня к вере, я ходил в церковь, честно простаивал на коленях всю службу, молился как мог и, наконец, принял обряд крещения, когда мне было тридцать три года. Позже у меня наступил перелом. Как оказалось, я не мог быть просто верующим, мне нужен был чистый религиозный опыт. Я хотел стоять перед Богом лицом к лицу или прекратить всякие религиозные искания.

И однажды это произошло. Это произошло во сне.

Сейчас, оглядываясь назад, я могу сказать, что главные события моей внутренней жизни случались именно во сне. Мир снов, как и реальный мир, состоит в основном из серой повседневности, вроде хождения в школу или на работу. Эти полубессознательные сны, как и полубессознательная жизнь, быстро забываются. Поворотными, решающими точками в моей жизни были несколько незабываемых снов, изменивших мое отношение к миру. Эти сны-переживания я воспринимал, как такую же реальность в жизни. Переживание в жизни — это в первую очередь состояние, а физические подробности несущественны. В этих снах я получал ответы на самые важные для себя вопросы. Они были моей лучшей школой и посвящением в эзотерическое знание.

Я был в гостях у своего приятеля, актера, с которым мы когда-то вместе начинали занятия йогой. Йогу он скоро оставил, стал читать Библию, молиться и ходить в церковь. Я спрашивал его: «Скажи, что ты чувствуешь?» Оказалось, что у него не было никаких особых переживаний, но была сильная вера и потребность укреплять ее.

В этот вечер он читал мне Библию, и мы допоздна говорили о Боге.

Я лег спать в соседней комнате. А потом со мной случилась странная вещь. Я уснул, но это был не сон. Это была реальность на другом уровне существования. Это был важнейший жизненный опыт в состоянии транса, интуитивное понимание всех неразрешенных вопросов, скопившихся в сознании. Трое людей появились в комнате, где я спал. Я знал безо всяких доказательств, что они — святые. Я не могу сказать, как они выглядели, было только особое, глубокое ощущение их присутствия. Общение шло помимо слов, концентрация была на смысле сказанного. Я знаю, что понял то, с чем ко мне обращались, я не помню, как сказали и что сказали. Я чувствовал необыкновенную легкость, мучительно-приятную боль в сердце и какое-то неземное спокойствие.

А потом мне был показан мир, в котором я жил, с какой-то иной точки зрения. Я видел все явления и вещи в их изначальной целостности и простоте. Никаких вопросов не возникает, ничего не скрыто, все предельно ясно. Все, что ты видишь и чувствуешь, — истинно. В этом мире нет противоположностей, нет двойственности, нет доказательств и сомнений. В этом мире так же нет и не нужно слов. Я был абсолютно счастлив, в сердце были мир и покой. Я не знаю, сколько времени это продолжалось, потом они исчезли, и я вернулся в свое обычное состояние. Я превратился в комок боли, нервы были натянуты до предела, сердце давил тяжелый камень и отчаяние. Со временем я перестал чувствовать боль, но она осталась. Тогда я понял очень многое. Я понял, что называют божественным, что называют грешным и какая огромная разница между этими состояниями. Как тяжело быть человеком! Мы привыкли и не замечаем этого. Я понял, в каком ощущении живут святые люди и что называют грехопадением. Но почему это произошло?

Утром я рассказал приятелю о своем сне. Он ответил: «Дурак, я же за тебя молился». Но он, я думаю, никогда не испытывал ничего подобного. Почему он молился, а ко мне пришли святые? Десяток других «почему» остались без ответа.

После этой ночи я уже не мог, как раньше, говорить о Боге. Я понял заповедь «Не поминай имя Божие всуе». По тому, как люди говорили о Боге, я мог определить, имели они религиозное переживание или нет.

Когда мы пошли в церковь, я почувствовал, что Бог присутствует там, но люди его не замечают и ведут себя, как слепые котята. Мне хотелось замереть и постоять очень тихо, почти не дыша, но суета в церкви сильно мешала этому. Я понял, что если просто посидеть одному, скажем, на берегу реки, то можно чуточку приблизить то состояние, которое я испытал.

Я решил пойти на эксперимент голодания. Я хотел проголодать сорок дней, как это делал Иисус Христос. Тогда, может быть, думалось мне, я что-нибудь почувствую. Возможно, это состояние вернется еще раз, и я смогу разбить тот комок боли и нервов, который был моим «я».

Начал я с десяти дней. Потом, после месячного отдыха, снова перестал есть и продержался двадцать один день. Самые длинные сроки были тридцать и тридцать пять дней. В тот год я ничего не ел в общей сложности сто тридцать дней. Во время этих голоданий я ходил на работу как обычно, а однажды, во время двенадцатидневного голодания, даже работал грузчиком в колхозе по восемь часов в день. Дневной рацион воды я постепенно довел до одного стакана, но потом попробовал обходиться совсем без нее и легко продержался семь дней. Думаю, что мог бы и дольше, монахи-аскеты выдерживали в пустыне до сорока. Мне не удалось проголодать весь сорокадневный срок, после тридцати дней я становился таким худым, что люди шарахались от меня и крестились, а в их глазах я читал: «Не жилец». В конце последнего, тридцатипятидневного голодания я боялся показываться кому-либо на глаза и жил один в палатке в лесу. Мой язык стал выделять сладкую слюну, вкус во рту был такой, что я содрогался от отвращения. В течение года после этого я не мог есть никакую еду, где был бы сахар. На тридцать шестой день я начал потихоньку пить сок и есть фрукты, а через несколько дней ко мне пришло одно из самых сильных религиозных переживаний. В этот вечер я пригласил к себе друзей и устроил праздничный ужин. Я чувствовал себя необыкновенно легко и решил даже съесть немного рыбы и выпить вина. Только после долгих голоданий начинаешь чувствовать настоящий вкус еды. Его невозможно описать тому, кто не голодал. У меня всегда был хороший аппетит, но до голоданий я и не подозревал, что такое первозданный вкус пищи и простой воды.

То, о чем я хочу рассказать, как и в первый раз происходило во сне, хотя если уж называть вещи своими именами, то я бы назвал всю свою жизнь непрерывным сном, за исключением тех мгновений, когда был по-настоящему пробужден. И это пробуждение было самым волнующим.

Я оказался в каком-то просторном храме среди людей, которых я знал когда-то, очень давно. Некоторые из них были в белых одеждах, другие одеты как-то иначе. Похоже, что меня ждали, потому что сразу после моего появления все приготовились к религиозной церемонии и пригласили меня принять в ней участие. Послышалась тихая ритмичная музыка, и все присутствующие двинулись по кругу, делая какие-то танцевальные движения. Я попытался отказаться, но они с мягкой настойчивостью указали мне место в середине процессии. Мне дали знак, чтобы я тоже делал эти движения. Поначалу я не мог войти в ритм, но скоро у меня стало получаться, и чувство неловкости быстро прошло. Танец все больше захватывал, я чувствовал приятное ощущение общего ритма. Потом появилось состояние легкого экстаза, и на втором или третьем круге общего танца я почувствовал, что со мной что-то происходит. Я вышел из круга и остановился. Внутри меня открылось свечение, экстаз продолжал усиливаться, я стал легкий как пушинка, мое тело излучало свет. Никогда раньше я ничего подобного не испытывал. Я взглянул на этих людей и понял, что вся эта церемония была затеяна ради меня, — они прекратили танец и смотрели на меня, поощрительно улыбаясь. Экстаз достиг наивысшей силы, мое «я» расширилось и включало в себя гигантское пространство. Во мне оказался огромный мир, я растворился и стал везде. Я обладал новыми, неизвестными органами чувств. Мне нужно было много времени, чтобы освоиться с этим новым состоянием. Я попал в незнакомый мне, неизведанный мир, как на другую планету, и этот мир находился внутри меня. Это был мир причин. Я знал все, что происходит вокруг, каждую тайную мысль, каждое побуждение. Я видел первоисточник всех вещей. Я мог передвигаться со скоростью мысли, я был сразу во всех местах. Это был удивительный и прекрасный мир, и я пробыл в нем, как мне казалось, очень долго.

Когда я вернулся в свое тело, каждая моя клетка еще пылала пережитым экстазом, я затухал медленно, и только через месяц все следы этого состояния окончательно исчезли.

Я очнулся ото сна, и у меня тут же появились сомнения. Нужно было решить, какой из миров — правда: тот, во сне или этот, реальный, земной. Они настолько различны и противоположны по своей природе, что нельзя было не сделать выбор. Сама собой в душе появилась убежденность: тот, иной мир — истинный. После этого сна исчезли вопросы, мучившие меня так долго: как понять другого, как поставить себя на его место, как узнать, что он чувствует. В том мире, в церемонии Танца мне дали пережить смысл Действия. Через действие лежит путь к миру причин, к познанию истины. Бесполезно раздумывать над чужими действиями — так ты никогда не поймешь их до конца. Бесполезно пытаться объяснить другим тайну своего собственного действия — оно горело и сияло для тебя в момент совершения и превратилось в остывшие угли, как только осуществилось. Нельзя судить людей за их поступки, потому что понять их можно только в совокупности всех обстоятельств. Поэтому — не суди, не требуй от людей слишком многого, прощай им их ошибки или, точнее, свое непонимание их поступков. Хочешь понять другого, хочешь понять тайну его поступков — действуй сам. Собственные ошибки учат больше, чем неделание ошибок. Только через собственное действие лежит путь к ответам. Изменить людей мог только Сын Божий. И Он сделал это, но не проповедью, а действием, актом распятия. Разве Богу было не под силу остановить казнь? Ведь Он мог проповедовать до глубокой старости. Но само действие казни значило больше, чем годы Его проповедей.

Следовательно — не проповедуй. Хочешь понять что-нибудь — не рассуждай, а действуй.

end

Цитата:

http://nwalkr.tk/b/92069/read
- Один в Океане 1106K - Слава Курилов

Когда со мной стали случаться необычные вещи, я сначала, естественно, усомнился в их реальности. Но когда они стали происходить чаще, у меня поубавилось сомнений. Я пытался анализировать их, ведь, казалось, немедленный анализ помог бы мне как-то объяснить природу нового переживания. Уже то, что при попытке рационально их объяснить и классифицировать они тут же пропадали, убеждало меня в их сомнительной реальности. Но они были так хороши, так необыкновенны, что я прекратил всякие попытки анализа и только пытался удержать их как можно дольше. Я уже стал замечать, почему они исчезают, и по возможности устранять эти причины. «Пусть лучше это будет, — думал я, — если тебе очень хорошо, так ли важно, почему».

Однажды я шел по берегу и остановился у одинокого дерева. Я никуда не спешил и скользил равнодушным взглядом по его ветвям. Дерево было самое обыкновенное. Что-то вдруг привлекло меня в нем, и я стал смотреть внимательнее. Незаметно оно стало более красивым, и я удивленно пытался понять, почему я не заметил этого в первый момент. Дерево как-то ожило, и я почувствовал, что оно «общается» со мной. Оно обращалось ко мне всеми листьями, всеми ветвями. Я пытался найти его сущность, его центр, но там, где останавливался мой взгляд, и была его сущность, каждая и каждый отдельный лист. Сухие ветви и листья в своих линиях излучали ту же красоту и были такими же одушевленными. Я следил взглядом еще и еще, все линии дерева были прекрасны и безупречны, даже сучки были как бы на своем месте и нисколько не меняли общей картины. Я не мог заметить ни одной несовершенной линии. У меня сильно заныло сердце, и на глазах выступили слезы. Я стоял, забыв, кто я, где я и куда собирался идти. Прошло какое-то время, прежде чем я пришел в себя. Видение исчезло, дерево стало самым обыкновенным, и я увидел безобразные сучки и корявые, сухие ветви. Я понял, что до сегодняшнего дня я никогда по-настоящему не видел дерева, а то, что я видел раньше, был всего лишь его условный, привычный для сознания образ.

Обычно, когда нам причиняют боль, мы духовно падаем, но ведь эта же боль может поднять на духовную высоту, и мы будем благодарны человеку, причинившему ее, и самой боли, что она помогла нам возвыситься. Когда бьешь кого-нибудь по щеке, потом становится много хуже, чем когда тебя бьют. Если тебя ударили по щеке, подставь другую. Вот что самое важное: суметь мгновенно посочувствовать ударившему тебя — ведь он точно падает.

В то время больше всего на свете меня интересовали тайны мироздания, а ответы на вопросы я искал в философских системах. Само собой, неразрешимых вопросов было много, а ответы на них тут же вызывали новые вопросы. Я размышлял о времени и пространстве больше, чем о том, что я буду есть (у меня не было больше рубля в кармане), во что одеваться (у меня была одна рубашка) и где буду спать (я часто был бездомным). Моим излюбленным слушателем была кузина Женька — я случайно открыл ее среди многочисленных скучных родственников. Женька видела меня насквозь и читала мои мысли. В ее смеющихся глазах была странная мудрость. Когда она молча смотрела мне в глаза, затаенные или скрытые побуждения моих поступков выплывали наружу, и мне волей-неволей приходилось становиться до конца честным. Я слегка робел перед ней, как перед учителем, хотя она и была намного моложе. Я с жаром выкладывал все, что меня волновало. Она выслушивала с поразительным терпением и пониманием сути дела и, казалось, была всегда со мной согласна, но после двух-трех ее невинных вопросов, а то и одного взгляда мои теории рушились сами собой. Мы не виделись год, и за это время я нашел и надежно опробовал очередную новую философию. Свои знания я добыл в частных библиотеках и рукописях, ходивших среди любителей. (Почему-то к тайному знанию всегда больший интерес и доверие, чем к явному.) Сомнений не было — порядок в мироздании был установлен. Я с нетерпением ждал встречи с Женькой. На этот раз учителем буду я, а она станет моим первым учеником. Приехала Женька, как всегда насмешливая, со своими обычными шуточками, и конечно сразу заметила произошедшую во мне перемену. Она привезла подарок — маленького заводного зайца, он как-то уж очень глупо и смешно хлопал лапками и кивал головой. Этот странный подарок меня удивил: Женька прекрасно знала, что я равнодушен к игрушкам. Я недоуменно поблагодарил ее и хотел отложить зайца в сторону, но она знаком показала, что хочет, чтобы я поиграл с ним. Я уловил какой-то необычный огонек в ее глазах и покорно, хотя и с неохотой взял ключик и стал заводить механизм.

Бывает так, что самые незначительные обстоятельства заставляют тебя вдруг максимально концентрироваться и ты выходишь на другую, высшую ступень понимания, в считанные моменты проходя целые этапы самопознания, перекрывающие твой прежний уровень. Эти моменты безусловно становятся поворотными в жизни и приносят огромное удовлетворение и внутреннюю радость.

В эту минуту я не предполагал, что этот эпизод принесет мне в будущем немалое облегчение и духовную свободу, которой я не знал до сих пор, и что после него уже не буду искать себе новых тюрем — надежных философий.

Я опустил зайца на пол — он смотрел на меня, хлопая лапками. Женька внимательно наблюдала за выражением моего лица. Уже в следующее мгновение я начисто забыл о ее существовании. Со мной случилась странная вещь: мой внутренний мир, так хорошо построенный и идеально налаженный, зашатался и стал рушиться у меня на глазах безо всяких причин. Я чувствовал, как почва опять ускользает из-под моих ног. Так же все оставалось в строгой логической связи, но прежней надежной опоры у меня уже не было. Раньше я был уверен: это так, теперь же откуда-то влезла вороватая частица «если» и стала главным звеном моей философской цепи: это так, если… Нельзя же иметь твердые убеждения с частицей «если».

Завод кончился, заяц замер. Лукавые Женькины глаза смотрели на меня с сочувствием. Я не мог пошевелиться от изумления и неожиданности: этот заяц знал какую-то непостижимую для меня тайну и пытался ее сообщить, а я не мог понять ее, потому что был научен воспринимать все только через слова. Женька тоже знала эту тайну, это было видно по ее глазам. Я смотрел то на нее, то на зайца, как на заговорщиков. Но самое непонятное было то, что я даже не мог ничего спросить, не мог сформулировать ни один вопрос, и, наверное, сам казался со стороны сплошным вопросительным знаком. Женька почувствовала, что мне нужно побыть одному, и неслышно исчезла. Я заводил зайца снова и снова, он хлопал лапками, кивал головой и старался изо всех сил сообщить мне свою тайну, но она по-прежнему ускользала от меня. Я чувствовал ее всем своим существом, тайна будто пульсировала где-то рядом, как живая, но сокровенный ее смысл оставался неуловимым.

«Тебе, кажется, понравился этот заяц?» — спросила, вернувшись, Женька как ни в чем не бывало. Я сидел перед зайцем все в той же вопросительной позе и ничего не мог ей ответить.

Потом, уже после того как Женька уехала, я много раз заводил зайца, пока не сломался механизм. Но мне уже не нужно было его заводить, я мог вызвать эту картину в своем воображении.

А тайну зайца я разгадал гораздо позже, когда навсегда простился с Женькой. Вот о чем он хитро кивал головой: в мире нет ничего, про что можно было бы с уверенностью сказать: это так и никак иначе. Судить о чем-либо мы можем, выбрав определенную систему понятий. Но при ее изменении, как при смене угла зрения, меняет очертания и сама истина. Не стоит создавать своих теорий, принимать чужие и, тем более, следовать им. Если ты следуешь определенной системе, над тобой всегда будет висеть «ты должен», и ты никогда не будешь внутренне свободным! Какой бы правильной ни была выбранная философия, в ситуации, когда ты должен реально действовать, у тебя чаще всего нет времени, чтобы обдумать решение в соответствии с ней. Я никогда не буду знать, до самого последнего мгновения, как себя вести, а мои поступки часто удивляют меня самого больше, чем окружающих. Ум нужен для обыденных вещей, например помнить, что нужно купить в магазине, или изучить профессию, чтобы зарабатывать на жизнь. По теории этого зайца, единственная необходимая в жизни философия — мгновенный ответ действием на любой вызов жизни. В этом смысле привлекательна философия-действие дзен или философия-борьба типа каратэ, суть которой — через физические упражнения и духовную концентрацию научиться действовать мгновенно, без размышлений. Книги могут служить только отправной точкой Пути, по которому ты должен идти в одиночку, доходя до всего самостоятельно, действуя так, как если бы ты был первым человеком на земле. Ты должен заново открывать для себя мир, и прежде всего — открывать самого себя.

Но как?

На этом месте, должно быть, завод кончался.

Естественно, я продолжал жить по старым правилам. Я принял решение не принимать заранее никаких решений, пока не появится вызов жизни, а ведь это тоже ошибка. Как ни пытался я подчинять все желания единой воле, все равно из этого ничего не вышло. Разрушительная сила приходила с той стороны, откуда ее меньше всего ожидаешь, хотя источник был всегда один — менялось соотношение вещей в самом сознании.

«Познай самого себя» — конечно, я давно знал это древнее изречение и не раз с умным видом вставлял его в разговоре, пока однажды не обнаружил, что не имею ни малейшего понятия, что оно на самом деле означает.

«Как ложка не чувствует вкуса похлебки…» — начало древнеиндийского афоризма.

Одним из самых важных событий моей внутренней жизни было открытие, что я действительно всего только лишь «ложка».

Приходит время, когда ты достигаешь своего потолка понимания. Тебе уже не удается черпать ничего нового ни из книг, ни из иных источников знания. Ты приходишь к необходимости оставить все это и отправиться открывать незримое, лежащее за пределами фактов. Тебя начинает сжигать жажда эзотерического познания, еще более сильная, чем жажда информации. И тут ты обнаруживаешь, что в своих поисках ты ужасно одинок. Эзотерические тайны мира ты можешь постичь только самостоятельно, на своем собственном опыте, и тут у тебя нет ни друзей, ни помощников. Путь, по которому тебе предстоит идти, это путь концентрации. Его не зря называют «вторым рождением».

...

Приступить к концентрации помог мне случай. Я заканчивал вечернее отделение Ленинградского педагогического института имени Герцена по социальной психологии. Темы, которые предлагались для дипломной работы, были «Карл Маркс и…», «Ленин и…», «Роль коммунистической партии в…» — словом, самые тошнотворные. Одна тема меня привлекла: «Психология творчества». Я хотел не только подобрать материал, но и написать что-нибудь от себя. Моей настольной книгой в то время была «Терциум органум, или ключ к загадкам мира» П. Д. Успенского, ученика Гурджиева. Я давно изучил ее вдоль и поперек. В ней было немало философских вопросов, которые могли стать темой для концентрации. В одной из книг по йоге рекомендовалось выбрать какую-нибудь одну идею и сходить на ней с ума днем и ночью, пока она не будет разрешена. Я так и сделал. Сейчас уже не помню, какую идею Успенского я выбрал для концентрации, это и неважно, помню только, что эта идея содержала противоположность и в этом была ее неразрешимость.

Приступая к концентрации, я следовал указаниям всех известных мне источников, хотя некоторые из них советовали прямо противоположное тому, что советовали другие.
Я не мог выполнять концентрацию по несколько часов в день, сидя в позе падмасана на коврике лицом к востоку. Нужно было ходить на работу и заниматься всякими хозяйственными делами. В то время я в составе группы подводных исследователей работал в проектном институте. Работа была несложной. Мы состояли консультантами и дожидались своего часа — когда для нас будут спроектированы, построены и спущены на воду подводные аппараты.

Первые две-три недели было невыносимо возвращаться снова и снова к одной и той же идее. Я часто отвлекался, постоянно ловя себя на том, что непроизвольно думаю о другом. В конце следующего месяца эта идея уже не действовала на меня, как зубная боль, и я привык к ней. Я засыпал, держа ее в сознании и, просыпаясь, хватался за нее раньше, чем за зубную щетку. Я не ожидал быстрых результатов, приготовил себя к длительной работе и решил запастись безграничным терпением — или свихнусь, или доведу работу до конца. Меня по-прежнему отвлекал поток беспорядочных мыслей, но возвращаться к предмету концентрации стало легче. Но вскоре все неожиданно изменилось.

В литературе о йоге информация о концентрации самая противоречивая, но нигде не говорится, что это легко. Опираясь на свой личный опыт, я бы условно разделил весь путь концентрации на три этапа. На первом — ум напоминает скаковую лошадь, которую нужно объездить. Этот этап самый трудный. Главная сложность не в том, что лошадь бесконечно сбрасывает всадника, а в том, что всадник в один прекрасный день скажет себе: «Зачем мне это нужно? Эта дорога никуда не ведет». Чтобы пройти этот этап, нужны вера и фанатизм. Второй этап очень интересный. Когда лошадь объезжена и всадник научился управлять ею, то он обязательно поедет не туда. Второй этап — это путь соблазнов: если вы поэт, вам будут приходить в голову такие прекрасные стихи, что вы, конечно, схватитесь за перо, если ученый — гениальные мысли, если художник — изумительные картины и так далее. Как будто дьявол-искуситель, зная вас очень хорошо, подбрасывает вам самые интересные идеи, самые любимые мелодии, видения, стихи — только бы вы свернули с намеченного пути. Третий этап самый короткий и относительно легкий — до цели осталось совсем немного, нужно только чуточку терпения.

Все началось с того, что мне пришла в голову интересная идея, и я так увлекся ею, что даже забыл про концентрацию. Я размышлял над ней дня два, пока она не была исчерпана, и потом дал себе слово больше не отвлекаться.
Несколько дней я честно удерживал предмет концентрации в сознании, но потом снова пришла очень интересная мысль, и я не мог отказаться от нее. «Только ненадолго», — сказал я себе. Я начисто забыл о концентрации, и прошло несколько дней, прежде чем я с сожалением оставил эту новую мысль и вернулся к своей основной зубрежке. Я убедил себя, что так дело не пойдет, я должен не сходить с задуманного пути. Дальше все пошло наперекосяк. Помню только, что наступило лето, но я его не заметил. Мне приходили в голову гениальные, как я считал, идеи, ответы на когда-то заданные и неразрешенные вопросы, прояснялись туманные места в прочитанных книгах. Мысли, которые, казалось, я вполне понял, вдруг обретали новый, более глубокий смысл. Снова возникло множество философских проблем — противоположности стали сближаться, а то, что казалось одинаковым, обнаружило различия. Я постоянно боролся с собой, то возвращаясь к концентрации, то по уши увлекаясь. Иногда я говорил: «Хватит! Я буду заниматься только концентрацией!» — но мне подбрасывали такое, что я никак не мог устоять.

Помню, как в одной из экспедиций на Черном море мы вернулись на берег после водолазных работ и увидели, что наш кинооператор Игорь сидит с закрытыми глазами и твердит одну и ту же фразу: «Я буду верен своей жене! Я буду верен своей жене!» Его окружали три хорошенькие девушки: одна сидела на одном колене, другая на другом, а третья стояла за спиной — все три его нежно ласкали. Примерно то же самое было со мной.
Я будто все время читал захватывающие книги, написанные специально для меня. Я продолжал ходить на работу и автоматически выполнять свои обязанности, но моя голова была занята. Для себя я был самым интересным человеком: и учителем, и учеником, и собеседником. Довольно трудно было добираться до нужного места на общественном транспорте. Я садился в трамвай или в автобус и… обнаруживал себя частенько на конечной остановке, когда водитель тряс меня за плечо и спрашивал: «Молодой человек, мы приехали, куда вам надо?» Я ехал в обратную сторону и иногда снова оказывался на конечной остановке. Знакомых я не узнавал и в то время почти ни с кем не общался. Хорошо, что на меня не обижались, а только слегка подсмеивались. Говорили, что разговаривать со мной бесполезно, я все равно ничего не слышал и смотрел сквозь собеседника. Иногда я вспоминал, что у меня есть жена — она высвечивалась ненадолго в сознании, и, если она занималась чем-нибудь своим, я отключался. То же самое и на работе: в течение дня возникал то один, то другой эпизод, какие-то люди, знакомые и незнакомые, а все остальное тонуло во мраке. Времени я совсем не ощущал. Казалось, только что пришел на работу, смотрю, а все уже идут домой. Раньше я ненавидел собрания, а в то лето я их даже полюбил. Я приходил в зал первым, занимал место в последнем ряду, скрещивал ноги на стуле и погружался в концентрацию. Я сидел обычно неподвижно, с прямым позвоночником и открытыми, но ничего не видящими глазами. Правда, было немного неловко, когда потом я находил себя в пустом зале или кто-нибудь из знакомых тряс меня за плечо и говорил: «Собрание-то еще вчера кончилось».

Я бы променял, конечно, это наваждение на конечную цель — жить было так интересно, но во мне взыграло упрямство и любопытство: «А что же тогда в конце пути? Что это за золотое руно, так оберегаемое?» Я вдруг понял, что все эти искушения кто-то как будто специально подбрасывает мне, чтобы отвлечь и не допустить меня к конечной цели. Я вспомнил из мифологии: идти, не оглядываясь и не отвлекаясь. Я вернулся к концентрации и твердо решил выстоять.

Мысли, идеи, откровения по-прежнему кружили мне голову, но теперь я старался только запомнить их, чтобы вернуться потом и насладиться ими. Как будто я был в редкой библиотеке и смотрел на ряды книг с заманчивыми названиями. «Нет, — говорил я себе. — Я прочту это потом».
В концентрации ум не должен участвовать. Это должен быть тупой процесс. Все внимание направлено на объект до тех пор, пока он не откроет своей тайны. Если появляются мысли в связи с объектом концентрации, то получается размазня — размышление на тему, а не концентрация. Мысли, приходившие ко мне, никак не относились к той идее, на которой я удерживал внимание.
Новые соблазны стали уводить меня прочь. На этот раз черт испытывал меня эмоциональными искушениями, и я конечно не устоял. Мне показывали изумительные картины, читали чудные стихи, меня завораживали сладкие мелодии, смуглые красавицы исполняли для меня невиданные танцы, а на душе был полный покой и умиротворение.

Внешний мир стал высвечиваться еще реже, к счастью, я взял отпуск и только временами со страхом спрашивал, какое сегодня число. Иногда я всматривался в лицо своей жены, но она вела себя так, будто ничего не происходит. Я отметил, что жена еще не ушла от меня и даже не устроила скандала. Я пытался записывать стихи и запоминать мелодии, но, как только я фокусировался на этом, то терял свое состояние — все равно, как выбегать в фойе во время захватывающего фильма, пытаться что-то записать и снова возвращаться. Все это новое, поступавшее в сознание, приходило извне, не из моей памяти. Стихи читаются непрерывно, запомнить можно только ритм и не больше четырех строк, а за это время пропускаешь другие. Если бы я мог записывать мелодии нотами, а стихи стенографировать…

Не помню, сколько времени так продолжалось, но в один прекрасный день я начал бороться с собой, чтобы вернуться на праведный путь. Я цеплялся за свою идею, как утопающий за соломинку, и повторял только: «Свят, свят, свят». Искушения как будто отодвинулись и теперь лишь издалека, как сирены, манили призывным пением.
В концентрации у меня обозначился прогресс. У моей идеи, говоря образно, появилась некая тень-чувство.
Постепенно концентрироваться стало даже как-то интересно. Теперь, если бы я и захотел отделаться от этого процесса, мне бы потребовались усилия. Непроизвольно я направил все внимание не на идею, а на эту тень. Как сейчас помню, прошло всего несколько дней и… пришло это.

Был вечер. Я собирался лечь спать. Когда я оказался в постели и расслабился, перейдя на вибрационное дыхание, то почувствовал, как со мной стало происходить нечто, чего я никогда не испытывал прежде. Сознание стало расширяться, не теряя объекта концентрации, и стало таким четким, каким оно никогда не было. Я потерял все ощущения тела. Вокруг меня образовался круговорот, я попробовал сопротивляться этому состоянию, но было уже поздно. Меня стало засасывать как бы в большую воздушную воронку, и я полетел через темный туннель в другую реальность. Мне было страшновато, но не очень, я уже начал привыкать к неизвестным состояниям. Все движение произошло в глубине моего существа, где оказалось огромное пространство. В этой другой реальности мое «я» было иным, я мог видеть вещи сразу со всех сторон и изнутри. Моя идея, которую я тщетно пытался понять, предстала передо мною во всей своей простоте. Момент созерцания сопровождался экстазом могучей силы — это восхищение, потрясение, радость познавания, любование красотой увиденного, возведенные в степень! Описать это невозможно, я не могу найти слов. Как будто передо мной отодвинули завесу неба, и я увидел такие тайны! Сначала я думал, что присутствую при этом процессе в качестве случайного зрителя, скажем, созерцаю идею как Ниагарский водопад, но когда у меня в сознании появился невольный вопрос и вся картина одним гигантским движением перестроилась так, чтобы я мог понять с абсолютной ясностью все интересующие меня аспекты, я понял, что весь этот могучий процесс объяснения происходит для меня лично и что я могу спрашивать сколько хочу малейшим движением воли. Мое сознание не фокусировалось в какой-нибудь одной точке и не перемещалось, чтобы увидеть объект с другой позиции, оно было одновременно везде и видело объект сразу со всех сторон и изнутри, так что объект и субъект были одно.

Образно можно было бы дать понятие об этом в таком роде. Если бы я первый раз в жизни увидел океанский лайнер далеко в море и спросил бы себя «Что это?», я бы сформулировал идею этого «нечто» как «Что-то большое на воде. Движется самостоятельно. Не тонет». И взял бы эту идею в качестве предмета концентрации. Это «нечто» все равно мне неизвестно. Поэтому я тупо удерживаю его в сознании с подтекстом «Что это?» И только помню, что «это» не тонет, большое, движется. Если бы я дошел до конца концентрации, как я сделал со своей идеей, то увидел бы лайнер одновременно со всех точек зрения и изнутри и понял бы мгновенно, как работают все его системы — электронные, водные, механические, видел бы одновременно его каюты и помещения, словом, узнал бы о лайнере все, что знает команда, и еще много больше. У меня не осталось бы ни единого вопроса.
Это созерцание лайнера сопровождалось бы экстазом — радостью познавания, восхищением, изумлением.

Прежде чем я нашел себя в постели, с тем моим «я» произошло вот что. Мое сознание стало одеваться как бы низшими оболочками и затем было засунуто в физическое тело. Образно говоря, это как если бы меня ударили доской по голове, потом закутали в одеяло и обмакнули в смолу, потом опустили бы в бочку, бочку закрыли наглухо, закатали в ковер и так далее и тому подобное. Или иначе. Я был, скажем для примера, гусеницей, меня превратили в человека и показали мир, а после этого, путем превращений по нисходящей линии, вернули к сознанию гусеницы.
Я вскочил с постели и стал ходить по комнате. С момента, когда я лег спать, прошло не больше пяти — десяти минут. Я задавал себе один и тот же вопрос: «Что было со мной?» Моя идея, предмет моей концентрации, стала ясна мне до простоты. Я решил, что нашел новый метод познания мира. Я взял карандаш и стал лихорадочно записывать. Потом прочел. Мне все понятно, но если прочесть чужими глазами — ничего.

Цитата:

https://www.youtube.com/watch?v=EtRZ12m7tcw

Иван КудесниковГод назад
"Свобода" такое сладкое слово когда мы молодые сильные, ещё не страдавшие не рачаровавшиеся. .. Но -послушейте философа прошедшего концлагерь "Свобода, однако, не последнее слово. Свобода-это лишь часть дела и половина правды. Свобода-это лишь негативный аспект целого явлением, положительным моментом является ответственность. На самом деле, свобода в опасности перерастает в простой произвол, если она не проживается с точки зрения ответственности. Вот почему я рекомендую, чтобы статуя свободы на восточном побережье быть дополнена статуей ответственности на западном побережье." - ВИКТОР ФРАНКЛ - и уже есть сообщество осущесвляющее этот проек. И есть макет памятника.

Цитата:

http://flib.flibusta.is/a/3507

В основополагающем труде Виктора Франкла «Человек в поисках смысла», впервые опубликованном в 1946 году, изложен его экстремальный опыт выживания в концентрационном нацистском лагере. Этот опыт и послужил философско-эмпирической основой для создания нового метода экзистенциальной психотерапии — логотерапии.

Согласно логотерапии, движущей силой человеческого поведения является стремление найти и реализовать существующий во внешнем мире смысл жизни. Одним из ключевых сугубо человеческих свойств является воля к смыслу. Угнетение же этой потребности, которое Франкл называл экзистенциальной фрустрацией, является частой причиной психических и невротических расстройств личности — ноогенных расстройств. Логотерапия призвана помогать человеку сделать жизнь — своё прошлое, настоящее, будущее — более осмысленными, тем самым избавляя его от невроза, порождаемого часто чувством бессмыслицы.

Слово свобода в его книженции встречается 260 раз

Цитата:

http://flib.flibusta.is/b/499725/read
- Человек в поисках смысла 794K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Эмиль Франкл

«Необходимость и свобода локализованы не на одном уровне; свобода возвышается, надстроена над любой необходимостью» (с. 106). Франкл говорит о свободе человека по отношению к своим влечениям, к наследственности и к факторам и обстоятельствам внешней среды.
Свобода по отношению к влечениям проявляется в возможности сказать им «нет», принять или отвергнуть их. Даже когда человек действует под влиянием непосредственной потребности, он позволяет ей определять свое поведение и сохраняет свободу не позволить этого. Аналогичным образом обстоит дело и тогда, когда речь идет о детерминации человеческого поведения ценностями или моральными нормами, — человек позволяет или не позволяет себе быть ими детерминированным. Свобода по отношению к наследственности-это отношение к ней как к материалу, возможность свободного духа строить из этого материала то, что ему необходимо. Франкл характеризует организм как инструмент, как средство, которым пользуется личность для реализации своих целей. Похожие отношения существуют между личностью и характером, который также сам по себе не определяет поведения. Напротив, в зависимости от личности характер может претерпевать изменения или сохранять свою неизменность. Свобода человека по отношению к внешним обстоятельствам хотя и не беспредельна, но существует, выражаясь в возможности занять по отношению к ним ту или иную позицию. Тем самым само влияние обстоятельств на человека опосредуется позицией человека по отношению к ним.
Человек свободен благодаря тому, что его поведение определяется прежде всего ценностями и смыслами, локализованными в ноэтическом измерении и не испытывающими детерминирующих воздействий со стороны рассмотренных выше факторов. «Человек — это больше, чем психика: человек — это дух». Наконец, важным вопросом учения о свободе воли является вопрос, для чего человек обладает свободой. В разных работах Франкл предлагает несовпадающие формулировки, однако общий их смысл-это свобода взять на себя ответственность за свою судьбу, свобода слушать свою совесть и принимать решения о своей судьбе. Это свобода изменяться, свобода от того, чтобы быть именно таким, и свобода стать другим. Франкл определяет человека как существо, которое постоянно решает, чем он будет в следующий момент. Свобода — это не то, что он имеет, а то, что он есть.
«Человек решает за себя; любое решение есть решение за себя, а решение за себя — всегда формирование себя» (с. 114).
Принятие такого решения — акт не только свободы, но и ответственности. Свобода, лишенная ответственности, вырождается в произвол. Эта ответственность сопряжена с бременем выбора человеком, какие таящиеся в мире и в нем самом возможности заслуживают реализации, а какие нет. Это ответственность человека за аутентичность его бытия, за правильное нахождение и реализацию им смысла своей жизни. По сути, это ответственность человека за свою жизнь. Проблема ответственности является узловой проблемой логотерапии, и мы не останавливаемся на ней более подробно лишь благодаря возможности прямо отослать читателя к текстам, опубликованным в данной книге.
...
Фрейд
Я бы хотел сослаться на события, которые имели место в прошлом году в лагере Калифорнийского университета в Беркли. Когда там стали возникать пикеты, число пациентов, поступающих в психиатрическое отделение студенческой клиники, резко упало. И оно вновь подскочило, как только пикетирование завершилось. На несколько месяцев студенты обрели смысл в движении за свободу слова.
Поскольку речь зашла о свободе, расскажу об одном случае, который был со мной, когда я читал лекции в одном из американских университетов. Знаменитый американский психоаналитик, комментируя мое выступление, рассказал, что он только что вернулся из Москвы. Он обнаружил, что неврозы встречаются там реже, чем в Соединенных Штатах. Он добавил также, что это может объясняться тем, что в коммунистических странах, по его мнению, люди чаще сталкиваются с необходимостью выполнения определенного дела. «Это говорит в пользу вашей теории, — заключил он, — гласящей, что направленность на смысл и ориентация на дело являются важным фактом ром душевного здоровья».
Год спустя польские психиатры попросили меня сделать им доклад по логотерапии. В своем докладе я процитировал этого американского психоаналитика. «У вас меньше неврозов, чем у американцев, — сказал я им, — потому что перед вами стоит больше дел». Они довольно улыбнулись. «Но не забывайте, — добавил я, — что у американцев остается также свобода выбирать свои дела, свобода, в которой, как мне кажется иногда, вам отказано». Они перестали улыбаться.
Как было бы прекрасно синтезировать Восток и Запад, объединить дело и свободу. Тогда свобода могла бы получить полное развитие. Пока это в большей степени негативное понятие, которое требует позитивного дополнения. Этим позитивным дополнением является ответственность. Ответственность интенционально соотносится с двумя вещами: со смыслом, за осуществление которого мы ответственны, и с тем, перед кем мы несем эту ответственность. Поэтому здоровый дух демократии будет выглядеть однобоко, если понимать его как свободу без ответственности. Свобода, если ее реализация не сопряжена с ответственностью, угрожает выродиться в простой произвол. Я люблю говорить, что статуя Свободы на восточном побережье США должна быть дополнена статуей ответственности на западном побережье.
...
человеческое бытие в своей глубине характеризуется как открытость к миру, что показали Макс Шелер, Арнольд Гелен и Адольф Портман. Или, как сказал Мартин Хайдеггер, быть человеком — значит «быть в мире». То, что я назвал самотрансценденцией существования, указывает на фундаментальный факт, что быть человеком означает находиться в отношении к чему-то или кому-то иному, нежели он сам, — будь то смысл, требующий осуществления, или человек, сулящий встречу. Существование человека колеблется и терпит крушение, если он не проживает это качество самотрансценденции.
Понятно, что самотрансценденция существования, открытость человеческого бытия выражается одним геометрическим сечением и не выражается другим. Закрытость и открытость становятся совместимыми. И я полагаю, что то же самое справедливо относительно свободы и детерминизма. Есть детерминизм в психологическом измерении и свобода в ноологическом, человеческом измерении, в измерении человеческих феноменов. Если проблему телесного и душевного мы подытожили фразой «единство, несмотря на многообразие», то проблему свободы выбора мы можем выразить фразой «свобода, несмотря на детерминизм». Это соответствует формулировке Николая Гартмана: «автономия, несмотря на зависимость».
Однако как человеческий феномен свобода — нечто слишком человеческое. Человеческая свобода-это конечная свобода. Человек не свободен от условий. Но он свободен занять позицию по отношению к ним. Условия не обусловливают его полностью. От него — в пределах его ограничений — зависит, сдастся ли он, уступит ли он условиям. Он может также подняться над ними и таким образом открыться и войти в человеческое измерение. Однажды я сформулировал, что, будучи профессором в двух областях, неврологии и психиатрии, я хорошо сознаю, до какой степени человек зависит от биологических, психологических и социальных условий; но, кроме того, что я профессор в двух областях науки, я еще человек, выживший в четырех лагерях — концентрационных лагерях, — и потому являюсь свидетелем того, до какой неожиданной степени человек способен бросить вызов самым тяжелым условиям, какие только можно себе представить. Зигмунд Фрейд однажды сказал: «Давайте попробуем поставить некоторое количество самых различных людей в одинаковые условия голода. С возрастанием голода все индивидуальные различия сотрутся, и вместо них появится однообразное выражение неукротимого побуждения». В концентрационных лагерях, однако, истинным было противоположное. Люди стали более различными. Маски были сорваны с животных — и со святых. Голод был одним и тем же, но люди были различны. В счет шли не калории.
В конечном итоге человек не подвластен условиям, с которыми он сталкивается; скорее эти условия подвластны его решению. Сознательно или бессознательно он решает, будет ли он противостоять или сдастся, позволит ли он себе быть определяемым условиями. Конечно, можно возразить, что такие решения сами детерминированы. Но очевидно, что это приводит к regressus in infinitum. Утверждение Магды Б. Арнольд резюмирует это положение дел и может служить итогом нашего обсуждения: «Каждый выбор имеет причину, но он имеет причину в выбирающем» Междисциплинарные исследования затрагивают более чем одно сечение. Это предохраняет от односторонности. В отношении проблемы свободного выбора это предохраняет от отрицания, с одной стороны, детерминистических, механистических аспектов человеческой реальности, а с другой — человеческой свободы в их преодолении. Эта свобода отрицается не детерминизмом, а тем, что я скорее назвал бы пандетерминизмом. Иными словами, реально противостоят друг другу пандетерминизм и детерминизм, а не детерминизм и индетерминизм. Что касается Фрейда, то он отстаивал пандетерминизм только в теории. На практике же он менее всего отрицал вариабельность человеческой свободы, например, однажды он определил цель психоанализа как предоставление возможности «эго пациента выбирать тот или иной путь» [3].
Человеческая свобода подразумевает способность человека отделяться от самого себя. Я часто иллюстрирую эту способность следующей историей. Во время первой мировой войны военный врач, еврей, сидел в окопе со своим приятелем — неевреем, полковником-аристократом, когда начался сильный обстрел. Полковник поддразнил приятеля, сказав: «Боитесь ведь, а? Еще одно доказательство превосходства арийской расы над семитской». «Конечно, боюсь, — ответил врач, — но что касается превосходства, то если бы вы, мой дорогой полковник, боялись так, как я, вы бы давно уже удрали». Значимы не наши страхи и не наша тревожность, а то, как мы к ним относимся.
Свобода выбора отношений к нашим психологическим состояниям распространяется даже на патологические аспекты этих состояний. Мы, психиатры, постоянно сталкиваемся с пациентами, которые реагируют на собственные иллюзорные представления совершенно непатологическим образом. Я видел параноиков, которые из своих иллюзорных идей преследования убивали своих мнимых врагов; но я встречал также параноиков, которые прощали своих предполагаемых противников. Эти параноики действовали, исходя не из своего психического расстройства, а скорее реагировали на это расстройство, исходя из своей человечности. Если говорить о суициде, а не об убийстве других, есть случаи депрессии, которые приводят к самоубийству, а в других случаях люди оказываются способными преодолеть суицидальный импульс ради чего-то или ради кого-то. Они слишком, так сказать, увлечены, чтобы быть вовлеченными в самоубийство.
Я, например, убежден, что такие психозы, как паранойя или эндогенная депрессия, — соматогенны. Еще точнее, их этиология является биохимической, хотя чаще всего природа их еще не определена. Но это не оправдывает фаталистических выводов; они неоправданны даже в тех случаях, когда биохимические процессы определяются наследственностью. В отношении последнего я не устаю цитировать Йоханесса Ланге, который рассказал о случае двух братьев-близнецов. Один из них стал изобретательным преступником, другой — изобретательным криминалистом. Изобретательность могла быть передана по наследству, но стать преступником или криминалистом, как в этом случае, — это вопрос отношения. Наследственность-это не более чем материал, из которого человек строит сам себя. Это не более чем камни, которые могут быть использованы, а могут быть отвергнуты строителем. Но сам строитель — не из камней.
...
Карл Роджерс сформулировал однажды «эмпирическое определение, что такое „свобода“». Обратим детерминизм против пандетерминизма, то есть попробуем дать строго причинное объяснение следующему: зададимся вопросом, каковы причины пандетерминизма. Я бы сказал, что причиной пандетерминизма является недостаток различения. С одной стороны, причины смешиваются с субъективными основаниями, с другой — с условиями. Какова же разница между причинами и субъективными основаниями? Если вы режете лук, вы плачете; у ваших слез есть причина. Но у вас может не быть оснований, чтобы плакать. Если вы карабкаетесь на гору и добираетесь до высоты около 3500 метров, вам, может быть, придется справляться с чувствами подавленности и тревоги. Это может объясняться как причиной, так и субъективным основанием. Недостаток кислорода может быть причиной. Но если вы сомневаетесь в своем снаряжении или тренированности, тревога может иметь основание.
Бытие человека определялось как «бытие в мире». Мир включает основания и смыслы. Но субъективные основания и смыслы исключаются, если вы считаете человека замкнутой системой. Остаются причины и следствия. Следствия представлены условными рефлексами или реакциями на стимулы. Причины представлены процессами обусловливания или побуждениями и инстинктами. Побуждения и инстинкты толкают, а основания и смыслы притягивают. Если вы рассматриваете человека как замкнутую систему, вы замечаете только силы, которые толкают, и не замечаете мотивов, которые притягивают. Это как входная дверь в американском отеле. Изнутри холла вы видите только надпись «толкни»; надпись «тяни» можно увидеть только снаружи. У человека есть двери, как у отеля. Он — не замкнутая монада; психология вырождается в своего рода монадологию, если не признает открытости человека миру.
...
Мы начали с детерминизма как ограничения свободы и пришли к гуманизму как расширению свободы. Свобода-это лишь часть дела и половина правды. Быть свободным-это только негативный аспект целостного феномена, позитивный аспект которого — быть ответственным. Свобода может выродиться в простой произвол, если она не проживается с точки зрения ответственности. Вот почему я посоветовал бы, чтобы статуя Свободы на восточном побережье США была дополнена статуей Ответственности на западном.
...
Духовность, свобода и ответственность
Духовность, свобода и ответственность — это три экзистенциала человеческого существования. Они не просто характеризуют человеческое бытие как бытие именно человека, скорее даже они конституируют его в этом качестве. В этом смысле духовность человека — это не просто его характеристика, а конституирующая особенность: духовное не просто присуще человеку, наряду с телесным и психическим, которые свойственны и животным. Духовное — это то, что отличает человека, что присуще только ему, и ему одному.
Самолет не перестает, конечно, быть самолетом, когда он движется по земле: он может и ему постоянно приходится двигаться по земле! Но лишь поднявшись в воздух, он доказывает, что он самолет. Точно так же человек начинает вести себя как человек, лишь когда он в состоянии преодолеть уровень психофизически-организмической данности и отнестись к самому себе, не обязательно противостоя самому себе.
Эта возможность и есть существование, а существовать — значит постоянно выходить за пределы самого себя.
...
2. Свобода
Наше знание о себе говорит нам: мы свободны. Это знание о себе, очевидность этого фундаментального факта нашей свободы, может, однако, быть затуманено. Его, например, может затемнить психология в своем естественнонаучном варианте: она не знает никакой свободы, ей нельзя о ней знать, как, скажем, физиологии непозволительно признавать или хотя бы замечать нечто вроде свободы воли. Психофизиология заканчивается по эту сторону свободы воли, теология начинается по ту ее сторону, там, где над свободой воли возвышается божественное провидение. Естествоиспытатель не может в качестве такового не быть детерминистом. Кто, однако, является «только лишь» естествоиспытателем? И естествоиспытатель, помимо всех своих научных установок, является человеком — целиком и полностью. Но и предмет, который он изучает с научных позиций — человек, — есть нечто большее, чем естествознание в состоянии в нем увидеть. Естествознание видит лишь психофизический организм, но не духовную личность. Поэтому оно не может заметить и ту духовную автономию человека, которая присуща ему, несмотря на психофизическую зависимость. Естественные науки, в том числе естественнонаучная психология, видят в этой «автономии, несмотря на зависимость» (Н. Гартман) лишь момент зависимости: вместо автономии духовного существования они видят автоматизмы душевного аппарата. Они видят лишь необходимость.
Но человек как таковой всегда находится по ту сторону необходимости — хоть и по эту сторону возможности. По сути, человек — это существо, трансцендирующее необходимость. Хотя он «есть» лишь в связи с необходимостью, однако эта связь является свободной.
Необходимость и свобода не принадлежат к одному и тому же уровню. На том уровне, на котором локализуется зависимость человека, невозможно обнаружить его автономию. Поэтому раз мы касаемся проблемы свободы воли, мы никоим образом не должны допускать контаминации уровней бытия. Там же, где нет контаминации уровней бытия, невозможен и компромисс точек зрения. Так, нельзя представить себе компромисс между детерминизмом и индетерминизмом. Необходимость и свобода локализованы не на одном уровне; свобода возвышается, надстроена над любой необходимостью. Таким образом, причинные цепи остаются всегда и везде замкнуты, и в то же время они разомкнуты в высшем измерении, открыты для высшей «причинности». Бытие, вопреки причинности в узком смысле слова, более того, по законам собственной причинности, — это всегда открытый сосуд, готовый к восприятию смысла. В обусловливающее бытие проникает воздействующий смысл.
Что касается свободы, то она представляет собой свободу по отношению к трем вещам, а именно:
1. По отношению к влечениям.
2. По отношению к наследственности.
3. По отношению к среде.
Первое. Человек обладает влечениями, однако влечения не владеют им. Влечения не исчерпывают его. Мы не отрицаем влечения как таковые, но я не могу подтверждать что-либо, если мне не дана предварительно свобода это отрицать.
Признание влечений не только не противоречит свободе, но даже имеет свободу их отрицания своей предпосылкой. В сущности, свобода — это как раз свобода по отношению к чему-либо: «свобода от» чего-то и «свобода для» чего-то (ведь и если мое поведение определяется не влечениями, а ценностями, я все равно свободен сказать «нет» и этическим требованиям: я именно позволяю им определять мое поведение).
Психологические факты свидетельствуют, что у человека никогда не проявляются «влечения как таковые». Влечения всегда принимаются или отвергаются, они всегда каким-то образом — так или иначе — оформлены. Вся сфера влечений у человека преобразуется под влиянием его духовной установки, так что эта подчиненность сферы влечений формирующим влияниям сферы духовного присуща ей, можно сказать, априорно. Влечения всегда направляются, пронизываются и пропитываются личностью, они всегда персонифицированы [1, с. 74]; [5], [6].
Ведь влечения человека, в противоположность влечениям животных, находятся во власти его духовности, они вросли в сферу духовного, так что не только тогда, когда влечения тормозятся, но и тогда, когда они растормаживаются, дух не бездействует, а вмешивается или же отстраняется.
Человек — это существо, которое всегда может сказать «нет» своим влечениям и которое не должно всегда говорить им «да» и «аминь». Когда он говорит им «да», это происходит всегда лишь путем идентификации с ними. Это и есть то, что выделяет его из мира животных. Если человек должен каждый раз идентифицироваться с влечениями (в той мере, в какой он желает их принять), животное идентично своим влечениям. У человека есть влечения — животное само есть влечения. То же, что «есть» человек, — это его свобода, поскольку она присуща ему изначально и неотделима от него, в то время как то, что у меня просто «есть», я вполне могу потерять.
У человека нет влечений вне свободы и нет свободы вне влечений. Напротив, как уже было выяснено, влечения всегда, прежде чем проявиться, как бы пересекают зону свободы; вместе с тем человеческой свободе нужны влечения, можно сказать, как основание, на котором она покоится, но и как основание, над которым она может подняться, от которого она может оттолкнуться. Все же влечения и свобода находятся в коррелятивном отношении друг к другу.
Это коррелятивное отношение существенно отлично, скажем, от отношения между психическим и физическим. В отличие от необходимого психофизического параллелизма здесь мы имеем дело с тем, что мы называем факультативным ноопсихическим антагонизмом.
...
К способности человека «вставать над всем» принадлежит также его способность встать над самим собой. Проще говоря — как мы иногда это объясняем нашим пациентам, — я не обязан все время терпеть самого себя. Я могу отмежеваться от того, что есть во мне, причем не только от нормальных психических явлений, но и в определенных границах от психической патологии во мне. Я связан с обстоятельствами не просто как биологический тип или психологический характер. Ведь типом или характером я лишь обладаю; то же, что я есть, — это личность. Мое личностное бытие и означает свободу — свободу стать личностью. Это свобода от своей фактичности, свобода своей экзистенциальности. Это свобода стать иным.
Это особенно существенно в связи с невротическим фатализмом: когда невротик говорит о своей личности, о своем личном «так-бытии», он склонен его гипостазировать и представлять дело так, как будто это «так-бытие» содержит невозможность иного. В действительности, однако, бытие не исчерпывается каким-либо «так-бытием». Существования нет вне его фактичности, однако оно не растворяется в собственной фактичности. Существование и есть то, что всегда выходит за пределы своей собственной фактичности.
...

продолжение
http://flib.flibusta.is/b/499725/read
- Человек в поисках смысла 794K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Эмиль Франкл

Цитата:

...
3. Ответственность
Экзистенциальный анализ признает человека свободным, однако этот «вердикт» отмечен двумя особенностями: одним ограничением и одним дополнением.
1. Экзистенциальный анализ лишь условно признает человека свободным, поскольку человек не может делать все, что он хочет; человеческая свобода отнюдь не тождественна всемогуществу.
2. Экзистенциальный анализ не признает человека свободным, не признавая его в то же время ответственным. Это означает, что человеческая свобода не тождественна не только всемогуществу, но и произволу.
Первое. Экзистенциальный анализ признает человека свободным, но лишь условно. Сам человек условен. «Человек лишь условно безусловен» [3, с. VII]. В частности, человеческая свобода — не факт, а лишь факультатив. Когда человек поддается своим влечениям, он именно поддается влечениям; это значит, что он свободно отрекается от свободы, чтобы найти оправдание в своей несвободе. Этим же характеризуется и то, что составляет сущность невроза: отказ от «Я» в пользу «Оно», отказ от личностности и экзистенциальности в пользу фактичности — это epohe экзистенциального акта! Ранее мы пришли к определению невротика как человека, бытие которого, являющееся возможностью «всегда-стать-иным», он переосмыслил как необходимость «быть-только-так-и-никак-иначе». И если есть не только «подневольный юмор», но и нечто вроде «подневольной мудрости», то последняя обнаруживается как раз в словах одной моей пациентки, заметившей однажды: «Моя воля свободна, когда я этого желаю, а когда я не желаю, моя воля несвободна».
Само собой разумеется, невротик не свободен в том смысле, что он не несет ответственности за свой невроз, однако он, пожалуй, несет ответственность за отношение к своему неврозу; тем самым ему присуща определенная степень свободы.
...
А. Портман без обиняков утверждает: «В процессе нашего развития нет такой стадии, на которой бы те признаки, которые мы называем „духовными“, появлялись бы с запозданием» [13]. Таким образом, конституирующая человека духовность присуща ему биологически и даже анатомически — свобода и духовность, лежащие в основе всего человеческого. Обратимся еще раз к А. Портману: «Человек — это особое существо, которому свойственна постоянная свобода принятия решения, невзирая на любые жизненные обстоятельства. Эта свобода включает в себя возможность быть как нечеловеком, так и святым» [13, с. 63].
Человеком не обязательно движет «Оно» — им может двигать и «сверх-Я», причем в этом случае человек остается лишь движимым, он не становится принимающим решения, тем более нравственные. Человек, принимающий действительно нравственные решения, делает это не для того, чтобы успокоить угрызения совести своего «сверх-Я».
Не существует морального влечения, подобного сексуальному; ведь моя нравственная совесть — это не то, что влечет меня, а то, перед лицом чего я принимаю решения.
Нельзя, наконец, обойти вопрос, может ли в самом деле человек быть ответственным перед чем-то и не является ли ответственность всегда ответственностью перед кем-то.
...
В начале марта 1945 года мой товарищ по лагерю рассказал мне, что 2 февраля 1945 года он видел вещий сон: голос, представившийся пророческим, сказал ему, что он может спросить о чем угодно и получит ответ на все. Тогда товарищ спросил, когда война будет для него окончена. Голос ответил: 30 марта 1945 года. Тридцатое марта приближалось, однако не было никаких признаков того, что голос сказал правду. 29 марта мой товарищ свалился в бреду и лихорадке. 30 марта он потерял сознание. 31 марта он умер: его унес сыпной тиф. Для него война действительно «кончилась» 30 марта — в день, когда он потерял сознание.
Мы можем с основанием и со всей клинической строгостью предположить, что разочарование, которое вызвал у него реальный ход событий, привело к снижению жизненного тонуса, иммунитета, сопротивляемости организма, что чрезвычайно ускорило развитие дремавшей в нем инфекции.
С нашим пониманием этого случая согласуются более масштабные наблюдения, о которых сообщал один лагерный врач: заключенные в его лагере лелеяли надежду, что к рождеству 1944 года они будут уже дома. Пришло рождество, но сообщения газет были для заключенных отнюдь не воодушевляющими. Каковы были последствия? Неделя между рождеством и Новым годом была отмечена в лагере таким количеством смертей, которого в нем раньше никогда не бывало и которое не могло быть объяснено такими обстоятельствами, как изменение погоды, ухудшение условий труда или вспышка инфекционного заболевания.
В конечном счете, получалось, что телесно-душевный упадок зависел от духовной установки, но в этой духовной установке человек был свободен! Заключив человека в лагерь, можно было отнять у него все вплоть до очков и ремня, но у него оставалась эта свобода, и она оставалась у него буквально до последнего мгновения, до последнего вздоха. Это была свобода настроиться так или иначе, и это «так или иначе» существовало, и все время были те, которым удавалось подавить в себе возбужденность и превозмочь свою апатию. Это были люди, которые шли сквозь бараки и маршировали в строю, и у них находилось для товарища доброе слово и последний кусок хлеба. Они являлись свидетельством того, что никогда нельзя сказать, что сделает лагерь с человеком: превратится ли человек в типичного лагерника или все же даже в таком стесненном положении, в этой экстремальной пограничной ситуации останется человеком. Каждый раз он решает сам.
...
В свое время Паскаль заметил, что ветвь никогда не может постичь смысла всего дерева. Современная биология показала, что всякое живое существо замкнуто в своем специфическом окружении и практически не способно вырваться за его пределы. И хотя человек занимает исключительное положение, хотя он может быть необычайно восприимчив к миру и весь мир может выступать его окружением, все же кто может поручиться, что за пределами этого мира не существует какого-нибудь сверхмира? Возможно, подобно животному, которое едва ли способно выбраться из своей ниши, для того чтобы понять высший мир человека, сам человек едва ли способен постичь сверхмир, хотя он может приблизиться к нему, например, в религии или в отдельные моменты озарения. Домашнему животному неведомы цели, ради которых человек его приручает. Так откуда же и человеку знать, какова «конечная» цель его жизни, каков «сверхсмысл» вселенной? Мы не можем согласиться с утверждением Н. Гартмана о том, что свобода и ответственность человека противопоставлены целесообразности, которая скрыта от него, но от которой он зависит. Гартман сам признает, что свобода человека-это «свобода, несмотря на зависимость», поскольку свобода разума человека поднимается над законами, управляющими природой, и действует на своем собственном, более высоком уровне бытия, который автономен, несмотря на его зависимость от нижних уровней бытия. С нашей точки зрения, аналогичные взаимоотношения между областью человеческой свободы и областью, высшей по отношению к человеку, вполне допустимы, так что человек обладает свободой воли, несмотря на участь, уготованную ему Провидением, — точно так же, как домашнее животное живет своими инстинктами, даже когда служит человеку. Ведь и человек использует сами эти инстинкты для своих собственных целей.
Таким образом, мы рассматриваем отношение человеческого мира к сверхмиру как аналогичное отношению «окружающей среды» животного (Экскюль) к «окружающей среде» человека. Шлейх очень убедительно и красиво выразил эти взаимоотношения словами: «Бог сел за орган возможностей и сотворил мир. Бедные создания, коими являемся мы, люди, могут лишь слышать глас человечий. Если он так прекрасен, можно себе представить великолепие Самого!» Очевидно, что вера в сверхсмысл-как в метафизической концепции, так и в религиозном смысле Провидения-имеет огромное психотерапевтическое и психогигиеническое значение. Подобно истинной вере, основанной на внутренней силе, такая вера делает человека гораздо более жизнеспособным.
...
метод логотерапии становится буквально незаменим. Отличие этого метода от традиционной психотерапии убедительно показывает следующий случай.
Пациент был госпитализирован в психиатрический институт с подозрением на суицидные намерения, которые и сам он не отрицал. У него, однако, не было внешних психиатрических симптомов. Доводы, которые он представил директору института, казались логически безупречными. Он утверждал, что всякий человек обладает свободой принять решение: стремиться продолжать жизнь или нет. Полный достоинства и убедительности, он протестовал против того, что его лишили свободы, в то время как никакого психического расстройства у него не было обнаружено. Директор клиники распорядился внести в историю болезни этого пациента диагноз «психически здоров» — и выписал его. Пациент уже собирался покинуть больницу и саму эту жизнь, когда один из психиатров, убежденный в том, что за психическим здоровьем может скрываться душевное смятение, вызвал его на разговор. За удивительно короткое время врачу удалось объяснить этому пациенту, что человеческая свобода-это не «свобода от», а «свобода для» — свобода для того, чтобы принимать ответственность. В ходе их дальнейшего разговора все псевдологические основания для самоубийства у этого человека рассеялись.
Конечно, врач этот действовал не как обычный терапевт. Однако его поведение было, безусловно, оправданным — фактически у него не было иного выхода: именно философская дискуссия между врачом и пациентом оказалась тем единственным средством, которое помогло привести последнего к принятию жизни за то короткое время, что врач имел в своем распоряжении.
В этой беседе был как логотерапевтический этап — обсуждение философских оснований самоубийства, — так и этап собственно психотерапии: врач попытался разобраться в причинах психологического характера, подтолкнувших пациента к самоубийству. Психотерапия помогла выявить то, что одним из побуждений, двигавшим пациентом, было желание отомстить обществу, которое плохо с ним обошлось. Знаменательно, что, пройдя курс лечения, этот же пациент решил показать другим, кто он такой, чего стоит и как полна смысла его жизнь. В ходе беседы с врачом пациент подчеркнул, что причиной, толкнувшей его на самоубийство, являются не финансовые затруднения, что деньги ему не помогут. Ему не хватает «содержания» жизни, и он «убегает от пустоты».
Мы уже говорили о свободе принятия ответственности. Но свобода эта сама утверждает чувство ответственности. Даже в самой радикальной форме бегства от ответственности — в бегстве от самой жизни путем самоубийства — человек не может убежать от собственного чувства ответственности. Поскольку он свободно принимает решение о самоубийстве и претворяет его в жизнь (в том случае, конечно, если он психически здоров), он не может уйти от того, от чего бежит: его не отпускает чувство ответственности. Не найти ему также и того, чего он ищет, а именно решения проблемы. Ибо мы должны снова и снова подчеркнуть, что самоубийство в принципе не способно решить никаких проблем. Мы должны показать пациенту, что он похож на шахматиста, который, столкнувшись с очень трудной шахматной задачей, просто смахивает фигуры с доски. Но ведь таким способом задачи не решить. Равно как не решить жизненных проблем разрушением этой жизни. Как, сбрасывая фигуры с доски, шахматист нарушает правила игры, так нарушает правила жизни и человек, покушающийся на самоубийство. Правилами жизненной игры не предусматривается победа любой ценой, однако эти правила требуют от нас неустанной борьбы.
Мы хотим научить наших пациентов тому, что Альберт Швейцер назвал благоговением перед жизнью. Но убедить наших больных в том, что жизнь обладает какой-либо безусловной ценностью, можно лишь в том случае, если нам удастся помочь им наполнить жизнь каким-либо смыслом, определить цель своего существования, другими словами, поставить перед собой определенную жизненную задачу. «Если у человека есть основание для жизни, он вынесет почти любые ее условия», — говорит Ницше. Огромную психотерапевтическую и психогигиеническую ценность имеет убежденность человека в том, что ему есть ради чего жить. Мы возьмем на себя смелость сказать, что ничто так не помогает человеку преодолевать объективные трудности и переносить субъективные неприятности, как сознание того, что перед ним стоит жизненно важная задача. Особенно ярко это проявляется в том случае, когда человеку эта задача кажется будто специально предназначенной для него лично, когда она представляет собой нечто вроде «миссии». Такая задача помогает человеку ощутить свою незаменимость, жизнь его приобретает ценность уже потому только, что она неповторима.
...
Парадоксальная природа любого отрицания своей судьбы становится очевидной, когда, к примеру, человек спрашивает, какова была бы его жизнь, если бы, скажем, на свет произвел его не отец, а кто-либо другой. Он забывает, конечно, что в этом случае он был бы не «сам он», что человек с иной судьбой просто обязан быть кем-то совершенно другим, так что в подобном случае было бы невозможно и говорить о «его» судьбе. Таким образом, вопрос о возможности другой судьбы для человека сам по себе несостоятелен, противоречив и бессмыслен.
Судьба человека принадлежит ему подобно тому, как принадлежит ему земля, которая держит его благодаря силе своего притяжения, но без которой человек не мог бы ходить. Мы должны принять нашу судьбу, как мы принимаем землю, на которой стоим, — это площадка, являющаяся как бы трамплином для нашей свободы. Свобода невозможна без положенной человеку судьбы; свобода- это всегда свобода выбора и приятия своей участи, выбора позиции, которую человек занимает, сталкиваясь со своей судьбой. Безусловно, человек свободен, но он не плывет свободно в безвоздушном пространстве. Он всегда окружен множеством ограничений. Однако он как бы отталкивается от этих ограничений для реализации своей свободы. Свобода предполагает ограничения, основывается на них. Психика зависит от инстинкта, существование — от материи. Но эта зависимость особого рода. Человек всегда превосходит землю, по которой идет, земля нужна ему лишь постольку, поскольку он может от нее оттолкнуться, использовать как трамплин. Если бы нам надо было дать определение человеку, мы бы сказали, что человек представляет собой существо, освободившее себя от всего, что его определяло (определяло как биологический, психологический и социологический тип), другими словами, это существо, которое превосходит все эти детерминанты — либо побеждая их и формируя их по-своему, либо намеренно подчиняясь им.
Этот парадокс подчеркивает диалектическое свойство человека: в присущей ему извечной незавершенности и свободе выбора заключено то, что его реальность — это потенциальная возможность. Он не является еще таким, каков он есть, таким он лишь должен стать.
Быть человеком — значит быть ответственным потому уже, что это означает быть свободным. Это такой способ бытия, который, как говорит Ясперс, в первую очередь сам решает, каким ему быть, это «самоопределяющееся бытие». Это «существование». Стоящий передо мной стол всегда останется тем, что он есть, по крайней мере, до тех пор, пока человек не приложит к нему руки с тем, чтобы изменить его. Однако человек, сидящий за этим столом напротив меня, каждый раз заново решает, каким он будет в следующий момент, что он скажет мне или скроет от меня. Из множества самых разных возможностей своего бытия он реализует лишь одну-единственную и таким образом предопределяет свое «существование» как таковое. (Человеческий способ бытия, названный существованием, можно определить также как «бытие собственной сущности».) Никогда в течение жизни судьба не предоставит человеку случая избежать необходимости выбора из альтернативных возможностей. Тем не менее, он может сделать вид, «как будто» у него нет выбора и он несвободен в своем решении. Такое «поведение как будто» составляет существенную часть человеческой трагикомедии.
Австрийский император Франц I, как повествует один старый анекдот, неоднократно отказывал одному просителю, который приходил к нему с одним и тем же делом. После очередного отказа император, повернувшись к своему адъютанту, сказал: «Вот увидите, этот болван в конце концов добьется своего». Что же кажется нам забавным в этом анекдоте? Да то, что император делает вид, что несвободен, что бессилен решать, «добьется» ли своего «болван» в следующий раз.
...
Мы говорили о школьном учителе, который описывал «сущность» человеческой жизни как процесс окисления и сгорания. Свеча, которая только «наличествует», пользуясь терминологией философии экзистенциализма, сгорает до конца, эта свеча никак не может управлять процессом собственного сгорания. Человек же, поскольку ему свойственно осмысленное существование, всегда свободен в своем решении относительно способа собственного бытия. В его власти принимать самые различные решения, вплоть до возможности самоуничтожения. Мы даже возьмем на себя смелость сказать, что этот наиболее радикальный вызов самому себе, на который способен человек (то есть не только сомнения в смысле жизни, но и действия, направленные против жизни), эта фундаментальная возможность человека выбрать самоубийство, эта его свобода решать, быть ли ему вообще, выделяют человека из всех других существ, этим человеческий способ бытия отличается от существования животных.
Свобода принятия решений, так называемая свобода воли, для человека непредубежденного есть нечто само собой разумеющееся; он непосредственно ощущает себя свободным. Человек же, серьезно сомневающийся в свободе своего волеизъявления, либо безнадежно поддался влиянию философии детерминизма, либо болен параноидной шизофренией; в последнем случае ему кажется, что воля его «скована» кем-то извне. Фатализм невротика проявляется в том, что свобода воли как бы скрыта от него; невротик сам себе не дает реализовать собственные возможности, он сам мешает себе быть таким, каким он «может быть». Вследствие этого он искажает свою жизнь. Если мы утверждали вначале, что быть человеком означает быть непохожим на других, то теперь мы должны выразить эту формулу иначе: быть человеком — значит не только не походить на других, но также уметь становиться непохожим, то есть уметь изменяться.
Свобода воли противостоит судьбе. Ведь судьбой мы называем то, что по сути своей отрицает человеческую свободу, судьба-это то, что лежит за пределами как власти человека, так и его ответственности. Однако никогда не следует забывать, что вся свобода человека находится в зависимости от его судьбы, поскольку свободой этой человек пользуется в пределах своей судьбы и именно благодаря свободе он на эту судьбу воздействует.
Целостность прошлого — именно потому, что в нем уже ничего нельзя изменить, — составляет основу человеческой судьбы. То, что прошло, становится принципиально неизменным. И, тем не менее, человек обладает некоторой свободой даже по отношению к собственной судьбе, воплощенной в прошлом. Конечно, прошедшее во многом определяет и объясняет настоящее, однако никак нельзя представить себе будущее, которое определялось бы исключительно прошлым. В этом заключается ошибка, типичная для фаталистической позиции невротика, который, вспоминая свои прошлые неудачи, заключает, что его неудачная, несчастная судьба определяет и оправдывает все его возможные будущие ошибки. На самом деле ошибки прошлого должны служить плодотворным материалом для формирования более совершенного, «лучшего» будущего; из собственных промахов необходимо извлекать уроки. Человек волен занять чисто фаталистическую позицию по отношению к своему прошлому или, наоборот, чему-то учиться на опыте прошлого. Никогда не поздно учиться, но и никогда не рано: учиться всегда «самое время», чему бы мы ни учились. Пренебрегая этим, мы рискуем оказаться похожими на того пьяницу, которого убеждали бросить пить. — Теперь уже слишком поздно, — отвечал он. — Но ведь это никогда не поздно! — продолжали убеждать его. — В таком случае, я обязательно брошу, но как-нибудь потом, — окончательно парировал он.
Человеческая свобода вызывается к действию незыблемостью прошлого, которое вследствие этого становится судьбой. А судьба, то есть все уже свершившееся, должна всегда выступать стимулом к новым, сознательным и ответственным действиям. Как мы уже видели, в жизни человек постоянно находится в таком положении, что в любой момент он может оказаться перед необходимостью выбора из множества возможностей одной-единственной альтернативы, которую он «спасает» от небытия, реализуя ее в своих действиях, как бы перенося ее в целости и сохранности в «царство прошлого». И в этом царстве прошедших событий то, что прошло, непременно сохраняется, как ни парадоксально это звучит, именно благодаря тому, что все это уже в прошлом. Как мы отмечали выше, реальность прошедшего защищена именно его неизменностью. Прошедшее — самый надежный вид бытия. Становясь прошедшими, наши возможности уже никогда не исчезнут бесследно — только нереализованные возможности уходят навсегда.
...
В предрасположенности выражена биологическая участь человека, в ситуации — его социальная детерминированность. Кроме того, существует и его «психологическая судьба». Чуть позже мы вернемся к этим вопросам и рассмотрим, как биологические, психологические и социальные факторы человеческой судьбы ограничивают его свободу.
Рассмотрим сначала те случаи или ситуации, в которых человек противостоит биологической неизбежности. Сразу же возникает вопрос о том, насколько и как далеко распространяется свобода человека в отношении к собственному организму или насколько глубоко проникает его способность к свободному выбору и произвольной регуляции в его собственную физиологическую организацию. Здесь мы подступаем к классической психофизической проблеме, поэтому мы вынуждены отступить перед бесконечными дискуссиями о том, зависит ли и в какой степени физическое, телесное существование человека от его духовно-психического бытия или наоборот. Мы ограничимся лишь анализом и сравнением нескольких характерных случаев, в надежде на то, что они скажут сами за себя.
Ланге, известный психиатр, описывал следующий случай. Он длительно наблюдал за парой идентичных (однояйцевых) братьев-близнецов, которые долгие годы жили вдалеке друг от друга. Практически в то же самое время, когда он лечил одного из этих близнецов от паранойи, доктор Ланге получил письмо от другого, жившего в отдаленном городе. Это письмо отчетливо выдавало маниакальные симптомы, совпадающие по содержанию с параноидальными, обнаруженными у первого брата. Это действительно судьба: у идентичных близнецов, развившихся из единой зародышевой клетки и имевших одну и ту же исходную генетическую предрасположенность, почти одновременно проявилось одно и то же психическое заболевание.
Ну как тут не склониться под впечатлением случаев, подобных этому перед мощью природной судьбы? Рассматривая эти факты, свидетельствующие о способности органических сил выходить на передний план, противостоя всему остальному, как мы можем еще сомневаться в этих силах? Разве человеческая судьба не сформирована в основном такими биологическими факторами, этими врожденными природными задатками? Какова же тогда роль собственно человеческого, духовного фактора, где и когда он возобладает? Результаты исследований по наследственной патологии близнецов подтверждают фаталистические заключения, исключительно опасные тем, что они парализуют человеческую волю, призванную противостоять своей собственной внутренней предопределенности.
...

end

Цитата:

...
Теперь о том, что касается второго случая. Во время своей работы в Венской неврологической клинике доктор Хофф и его помощники проводили с испытуемыми экспериментальные сеансы гипноза, с тем, чтобы вызвать состояние «чисто выкристаллизованного» аффекта.
В разное время испытуемым предлагались то радостные, то грустные переживания. Анализ кровяной сыворотки, взятой у испытуемого в период радостного возбуждения, показал, что в это время ее иммунная активность против бацилл-возбудителей тифа гораздо выше, чем в тот момент, когда этого же испытуемого охватывают грустные переживания. Данные исследования отчасти объясняют пониженную сопротивляемость инфекциям у тревожных ипохондриков. Они же помогают понять, почему в инфекционных больницах или даже в лепрозориях санитаркам, которые полны высочайшего чувства долга, удавалось избежать заражения, так что передаются легенды об их «чудодейственном» иммунитете.
Мы считаем, что нет смысла противопоставлять «силу духа» и «силы природы». Мы уже отмечали, что как разум, так и плоть являются составляющими человека, что и разум, и плоть зависят друг от друга. Ибо человек является гражданином сразу нескольких миров; он находится в состоянии постоянного жизненного напряжения, в биполярном силовом поле. Если бы мы попытались проверить эти силы, натравливая их друг на друга, в итоге мы, вероятно, получили бы ярчайший вид соревнования.
Вечная борьба духовной свободы человека с его внутренней и внешней судьбой и составляет, по сути, человеческую жизнь. Ни в коей мере не преуменьшая значения судьбы, особенно судьбы биологической, мы, как психотерапевты, рассматриваем судьбу как конечный полигон для человеческой свободы. Ради своей работы по крайней мере мы должны действовать так, как будто область принуждения и давления судьбы не посягает на поле свободы действий; таким образом мы можем максимально полно использовать свою свободу.
...
Биологическая судьба представляет собой материал, который приобретает форму под воздействием свободного человеческого духа, то есть под влиянием того, ради чего, с точки зрения человека, он существует. Снова и снова мы становимся свидетелями того, как осмысленно человек вплетает свою биологическую предопределенность в структуру собственной жизни. Мы постоянно встречаем людей, добившихся успехов в преодолении невероятных трудностей, серьезных физических недостатков, которыми они были наделены от природы; люди эти преодолели первоначальные препятствия на пути своего духовного развития, препятствия, навязанные так называемым биологическим фактором.
Та форма жизни, которой они в итоге достигают, напоминает произведение искусства или высшее спортивное достижение: первое — в том смысле, что свобода воли придала форму сопротивляющемуся биологическому материалу; второе — в том смысле, в котором мы ранее представляли мастерство спортсмена как пример того, чего можно достичь целенаправленным усилием. Бегун, стартовавший позади своего соперника с определенной форой, может по результатам забега оказаться лучше его, даже если не он первым пересечет финишную линию. Неудивительно, что у англичан, у этой нации спортсменов, одним из самых распространенных является принцип: «сделать все от себя зависящее». Этот принцип подразумевает, что сам человек при оценке какого-либо достижения принимает в расчет элемент его относительности. Достижение должно оцениваться по отношению к исходной точке, к конкретной ситуации со всеми ее сложностями, со всеми внешними и внутренними преградами.
...
Больная, необыкновенно умная учительница средней школы, проходила в клинике лечение от периодически повторяющихся депрессий, вызванных органической патологией. Ей прописали психотропные лекарства, то есть фактически применялся соматический подход. Однако в ходе непродолжительной беседы с пациенткой врач выяснил, что ее депрессия в данный момент была, по сути, не органического происхождения, а психогенная; и даже если рассматривать болезнь в целом, в ней можно было выделить психогенный компонент. Ибо больная рыдала из-за того, что она такая слезливая. Дополнительный психогенный компонент теперь осложнял первоначально органическое заболевание. Она теперь находилась в состоянии депрессии из-за своей депрессии, то есть ее настоящая депрессия являлась своеобразной реакцией на органическое состояние. Имея в виду подобную реакцию, врач добавил дополнительный терапевтический курс, а именно курс психотерапии для воздействия на психогенные факторы. В соответствии с этим пациентке велели не обращать внимания, насколько это возможно, на свое подавленное настроение и, прежде всего, не предаваться грустным размышлениям о своей подавленности, поскольку благодаря подобным размышлениям перспектива ей будет видеться очень невеселой. Больной предложили позволять состоянию подавленности пройти мимо, подобно тому, как облако проплывает мимо солнца, скрывая его от наших глаз. Она должна помнить, что солнце продолжает существовать, даже если в какой-то момент мы и не видим его. Так же продолжают существовать и ценности, хотя больной, находящийся в состоянии депрессии, временно не в состоянии воспринимать их.
Применение психотерапии помогло больной освободиться от многого из того, что она в себе подавляла. Она сама раскрыла врачу все свое душевное отчаяние, свою низкую самооценку, ничтожность содержания и смысла своей жизни — ужасного существования человека, чувствующего себя безнадежно связанным по рукам и ногам этими повторяющимися состояниями депрессии, к которым приговорила ее судьба. Теперь требовалось лечение, выходящее за рамки чистой психотерапии, в узком смысле этого слова. Необходим был курс логотерапии. Врач должен был показать пациентке, что сама ее болезнь — эти предопределенные судьбой (как сказал бы Штраус, «самопорожденные») повторяющиеся состояния депрессии — бросала ей вызов. Поскольку люди вольны в выборе духовной позиции по отношению к собственным психическим процессам, ей предоставлялась свобода в принятии позитивного отношения к своему недугу, или, другими словами, ей предстояло реализовать то, что мы назвали «ценностями отношения». С течением времени больная научилась видеть, что жизнь полна для нее личных задач, несмотря на ее угнетенное состояние. Более того, она научилась в этих состояниях видеть еще одну задачу: задачу как-то уживаться с ними, быть выше их. После такого экзистенциального анализа — а это именно он и был — она смогла, несмотря на такие свои состояния и даже во время более глубоких фаз эндогенной депрессии, вести жизнь, в большей степени полную сознания ответственности и смысла, чем до лечения, и даже, вероятно, более осмысленную, чем была бы ее жизнь, не заболей она вовсе. Пришел день, когда эта пациентка смогла написать своему врачу: «Я не была человеком, пока Вы меня не сделали им». Хочется вновь вспомнить замечание Гёте, которое мы уже цитировали в качестве ценнейшего принципа любой психотерапии: «Если мы принимаем людей такими, какие они есть, мы делаем их хуже. Если же мы относимся к ним так, как будто они таковы, какими им следует быть, мы помогаем им стать такими, какими они в состоянии стать».
Во многих случаях заболеваний психики свободный выбор позиции по отношению к собственной жизни больной может осуществлять в форме примирения с выпавшим на его долю недугом. Ибо именно постоянная напрасная борьба с такими «самопорожденными» состояниями и ведет к усугублению депрессии, тогда как человеку, просто и без особых страданий принимающему подобные приступы, легче не придавать им значения, и оправляется от них он тоже быстрее.
Одна женщина десятилетиями жестоко страдала от слуховых галлюцинаций. Ей постоянно слышались ужасные голоса, насмехающиеся надо всем, что она делала. Однажды ее спросили, как же ей, несмотря на это, удавалось сохранять присутствие духа. Как она относилась к своим галлюцинациям? Она ответила: «А я просто думаю про себя: в конце концов, слышать такие голоса гораздо лучше, чем быть совсем глухой». Сколько умения в выборе жизненной линии проявила эта простая женщина, каким важным достижением (в смысле реализации ценностей отношения) является все ее поведение! Как отважно мирилась она с мучительными симптомами шизофрении, которые могли бы заставить ее полностью потерять самообладание. Разве в этом шутливом и одновременно мудром ответе не содержится элемент свободы духа перед лицом психического нездоровья?
...
Истинная совесть не имеет ничего общего с тем, что я бы назвал «псевдоморалью суперэго». Ее нельзя также смешивать с процессом обусловливания. Совесть — это определенно человеческий феномен. Но мы должны добавить, что это также «всего лишь» человеческий феномен. Она подвержена общим условиям человеческого существования в том отношении, что несет на себе отпечаток конечности человека. Он не только руководствуется совестью в поиске смысла, но иногда и вводится ею в заблуждение. Если он не перфекционист, то согласится с тем, что и совесть может ошибаться.
Действительно, человек свободен и ответствен. Но его свобода конечна. Человеческая свобода — это не всемогущество. И человеческая мудрость-это также не всезнание. Человек никогда не знает, истинен ли смысл, который он принял для себя. И он не узнает этого даже на смертном одре. Ignoramus et ignorabimus — мы не знаем и никогда не узнаем, как сформулировал это однажды Эмиль Дюбуа-Реймон, хотя и в совершенно ином контексте, в контексте психофизической проблемы.
Но чтобы не противоречить своей человечности, человек должен безусловно подчиняться своей совести, хотя он и сознает возможность ошибки. Я бы сказал, что возможность ошибки не избавляет его от необходимости пытаться. Как сказал это Гордон У. Олпорт, «мы можем быть одновременно уверены наполовину, но преданны всем сердцем» Возможность, что моя совесть ошибается, подразумевает возможность, что совесть другого может быть права. Это влечет за собой смирение и скромность. Если я хочу искать смысл, я должен быть уверен, что смысл есть. Если же, с другой стороны, я не могу быть уверен в том, что я найду его, я должен быть терпимым. Это никоим образом не подразумевает какого бы то ни было индифферентизма. Быть терпимым-не значит присоединяться к верованию другого. Но это значит, что я признаю право другого верить в его собственную совесть и подчиняться ей.
Из этого следует, что психотерапевт не должен навязывать ценностей пациенту. Пациент должен быть направлен к своей собственной совести. И если меня спросят-как часто спрашивают, — следует ли поддерживать такой нейтралитет даже по отношению к Гитлеру, я отвечу утвердительно, потому что я убежден, что Гитлер никогда не стал бы тем, чем он стал, если бы он не подавил в себе голос совести.
...
Сегодня даже сами психоаналитики ощущают кое-что, что можно, вспоминая заглавие книги Фрейда «Недовольство культурой», назвать «неудовлетворенность популярностью».
Слово «сложный» стало приметой наших дней. Американские психоаналитики жалуются, что так называемые свободные ассоциации, частично использующие базовую аналитическую технику, уже в течение долгого времени не являются действительно свободными: пациенты узнают слишком много о психоанализе еще до того, как они приходят на прием. Интерпретаторы более не доверяют даже рассказам пациентов о своих сновидениях. Они слишком часто подаются в искаженном виде. Так, во всяком случае, говорят знаменитые аналитики. Как отмечает Эмиль Газе, редактор Американского психотерапевтического журнала, пациенты, обращающиеся к психоаналитикам, видят сновидения на тему эдипова комплекса, пациенты адлерианской школы видят в сновидениях борьбу за власть, а пациенты, обращающиеся к последователям Юнга, наполняют свои сны архетипами.
3) После краткого экскурса в психотерапию вообще и в проблемы психоанализа в частности, мы вновь возвращаемся к чертам коллективно-невротического характера в современном человеке и переходим к рассмотрению третьего из четырех симптомов: конформизму, или коллективному мышлению. Он проявляет себя, когда обычный человек в повседневной жизни желает быть как можно менее заметным, предпочитая растворяться в толпе. Конечно, мы не должны смешивать между собой толпу и общество, поскольку между ними есть существенное различие. Обществу, чтобы быть настоящим, нужны личности, и личность нуждается в обществе как сфере проявления своей активности. Толпа — это другое; она чувствует себя задетой присутствием оригинальной личности, поэтому подавляет свободу индивида и нивелирует личность.
4) Конформист, или коллективист, отрицает свою собственную личность. Невротик, страдающий от четвертого симптома — фанатизма, отрицает личность в других. Никто не должен превосходить его. Он не хочет слушать никого, кроме самого себя. На самом деле у него нет собственного мнения, он просто выражает расхожую точку зрения, которую присваивает себе. Фанатики все больше политизируют людей, в то время как настоящие политики должны все больше очеловечиваться. Интересно, что первые два симптома — эфемерная позиция и фатализм, наиболее распространены, на мой взгляд, в западном мире, в то время как два последних симптома — конформизм (коллективизм) и фанатизм — доминируют в странах Востока.
Насколько распространены эти черты коллективного невроза среди наших современников? Я попросил нескольких своих сотрудников протестировать пациентов, выглядевших, по крайней мере в клиническом смысле, психически здоровыми, которые только что прошли курс лечения в моей клинике в связи с жалобами органико-неврологического характера. Им задали четыре вопроса, чтобы выяснить, в какой мере они проявляли те или иные симптомы из четырех упомянутых. Первым вопросом, направленным на проявление эфемерной позиции, был следующий: считаете ли вы, что стоит предпринимать какие-либо действия, если мы все, возможно, однажды погибнем от атомной бомбы? Второй вопрос, проявляющий фатализм, формулировался таким образом: считаете ли вы, что человек является продуктом и игрушкой внешних и внутренних сил? Третьим вопросом, вскрывающим тенденции к конформизму или коллективизму, был такой: считаете ли вы, что лучше всего не привлекать к себе внимания? И, наконец, четвертый, по-настоящему хитрый вопрос, был сформулирован так: считаете ли вы, что кто-либо, убежденный в своих лучших намерениях в отношении своих друзей, имеет право использовать любые средства, которые считает нужными для достижения своей цели? Разница между фанатичными и человечными политиками заключается в следующем: фанатики считают, что цель оправдывает средства, в то время, как мы знаем, есть средства, которые оскверняют даже самые святые цели.
Итак, среди всех этих людей только один человек оказался свободным от всех симптомов коллективного невроза; 50 % опрошенных проявили три, а то и все четыре симптома.
Я обсуждал эти и другие аналогичные результаты в Северной и Южной Америке, и везде меня спрашивали о том, является ли такое положение дел характерным только для Европы. Я отвечал: возможно, что у европейцев в более острой форме проявляются черты коллективного невроза, но опасность — опасность нигилизма — носит глобальный характер. В самом деле, можно заметить, что все четыре симптома коренятся в страхе свободы, в страхе ответственности и в бегстве от них; свобода вместе с ответственностью делают человека духовным существом. А нигилизм, по-моему, можно определить как то направление, в котором следует человек, утомившийся и уставший от духа. Если представить себе, как мировая волна нигилизма катится, нарастая, вперед, то Европа занимает положение, подобное сейсмографической станции, регистрирующей на ранней стадии грядущее духовное землетрясение. Может быть, европеец более чувствителен к ядовитым испарениям, исходящим от нигилизма; будем надеяться, что он в результате окажется в состоянии изобрести противоядие, пока для этого есть время.

Квантовый Портал

Тематические разделы => Философия => Тема начата: Oleg.Ol от 22 Марта 2007, 00:35:35