Квантовая политика

[Oleg]

Великий Махатма Ленин скоро вернется.   И выметет с планеты всю эту плесень,визжащую про вампиров

http://maxpark.com/user/4294968565/content/1318363

О ленинской системе принудительного труда: рабство за паёк.

"О советской системе принудительного труда".
"Как лагеря смерти и принудительный труд использовались в советской России?
Ряд исследователей «красного террора», начиная с С.П.Мельгунова, упоминали о системе принудительного труда и «концлагерного строительства» в России. Кстати, Мельгунов ещё в 1923 г. употребил термин «лагерь смерти» применительно к концлагерю в Холмогорах Архангельской губернии. Этот термин получил именно в первой половине и середине ХХ в. самое широкое распространение. О концлагерях в связи с проблемой изучения «красного террора» упоминает современный историк С.С.Балмасов: ещё в начале 1918 г. СНК признал необходимым «обезопасить советскую республику от классовых врагов путём изоляции их в концентрационных лагерях». Уже 31 января 1918 г. Ленин потребовал «принять меры к увеличению числа мест заключения».
Несмотря на повышенный интерес, обозначившийся в перестроечной и постперестроечной литературе к вопросу применения «принудительного труда» в советской России, данная тема находилась и находится «в тени» довольно «раскрученной» истории системы сталинского Гулага. Как известно, «трудовая повинность» и «принудительный труд», а, говоря прямо, рабский труд, не были «открытием» большевиков. Однако именно в работах всевозможных социалистов, в том числе марксистов, «принудительный труд» обосновывался «теоретически». Достаточно сказать, что по вопросу об использовании принудительного труда Ленин высказывался задолго до 1917 г. Причины, по которым социалисты обращались к этой теме, различны, и мы не будем на них останавливаться. Таким образом, вопрос о начале «концлагерного строительства» социализма, так сказать «Ленинских концлагерей», представляет повышенный интерес, поскольку на данном примере можно понять, что представляло собой «советское общество», как была построена «исправительно-трудовая» система, как работал репрессивный аппарат, как повлияло на ментальность человека широкое применение «принудительного труда»? Термин «концлагерь» в «эпистолярном наследии» Ленина употребляется не так уж часто (если верить Полному собранию сочинений – «ПСС»). Так, в телеграмме Пензенскому губисполкому ещё 9 августа 1918 г. (за месяц до декрета о «красном терроре») Ленин в ответ на крестьянское восстание приказывал: «Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов, белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». В 1919 г. Ленин советовал И.В.Сталину: «Насчёт иностранцев советую не спешить с высылкой. Не лучше ли в концентрлагерь, чтобы потом обменять».
В постановлении совета обороны (председателем которого был, как известно, Ленин) 15 февраля 1919 г. предписывалось: «Взять заложников из крестьян с тем, что, если расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны», а вообще «всех недовольных властью рабочих», в том числе и самих рабочих, отправить в концлагеря – «школу труда». По данным Д.А.Волкогонова, в фонде Ленина находящемся на постоянном хранении в бывшем Центральном партархиве, ныне Российский государственный архив социально-политической истории, имеется «около трёх тысяч документов… подписанных Лениным» и 3724 собственноручно написанных Лениным «документа, которые никогда не были опубликованы». Некоторые из них были опубликованы после снятия режима «спецхрана» с Ленинского фонда в 1990-е гг. По словам Ю.Фельштинского и Г.Чернявского, в этих документах Ленин «неустанно и истерически повторяет призывы расстрелять, повесить, взять заложников и т.п.».
Но для раскрытия заявленной темы вполне достаточно даже и неоднократно купированных и «подчищенных» статей, заметок, телеграмм, телефонограмм, писем, интервью и даже документов лишь подписанных Лениным, и вошедших в официальное ПСС. Кроме того, терминов «концлагерь» и «принудительный труд» в предметном указателе ПСС нет. Он составлен таким образом, что это понятие аккуратно распределено по другим терминам, как то: «трудовая повинность», «принуждение и убеждение», «трудовой гужевой налог» и т.д. Кстати, в указателе нет и терминов «расстрел», «тюрьма», «заложники» и др., хотя Ленин во многих работах с 1917 г. неоднократно прибегал к ним. Первое выявленное высказывание Ленина в ПСС о применении принудительного труда относится уже к концу 1917 г. Так, в записке Ф.Э.Дзержинскому 7 декабря 1917 г. с проектом создания ВЧК Ленин отмечал: «Как первый шаг к введению всеобщей трудовой повинности» для лиц, «принадлежащих к богатым классам (т.е. имеющие доход в 500 р. в месяц и свыше, владеющих городской недвижимостью, акциями и денежными суммами свыше 1000 р.), а равно служащих в банках, акционерных предприятиях, государственных и общественных учреждениях», будет введение «потребительско-рабочих книжек». Ленин считал, что указанные лица «обязаны в недельный срок со дня издания настоящего закона обзавестись … для ведения еженедельных записей прихода и расхода и для внесения в книжки удостоверения от комитета и учреждения того рода службы общественной, которое данное лицо несёт».
Уже 14 декабря 1917 г. Ленин повторил свои пожелания Дзержинскому в декрете о национализации банков. Нововведения рассматривались Лениным «как первый шаг по введению в жизнь всеобщей трудовой повинности», а также для контроля «над богатыми». В качестве «мер» для несогласных Ленин предлагал «отправку на фронт и принудительные работы всем ослушникам закона». Ленин также объявлял «саботирующих и бастующих чиновников» «врагами народа», меры против них предлагались тоже репрессивные – «конфискации, аресты».
По мере строительства социализма число классовых врагов постоянно увеличивалось. В 1919 г. Ленин заявил, что «крестьянин, который эксплуатирует благодаря тому, что имеет излишки хлеба, наш противник». «Мы говорим, – заявлял Ленин, – что производство и продажа «излишков» хлеба – «государственное преступление». Но и после самого драматичного периода Гражданской войны, классовых врагов меньше не становилось. В марте 1920 г. Ленин утверждал, что «на фронте кровавом борьба кончается, а на фронте бескровном только начинается… не меньше нужно напрягать сил и жертв и ставка тут не меньше и сопротивление не меньше, а гораздо больше. Всякий зажиточный крестьянин, всякий кулак, всякий представитель старой администрации, кто не хочет действовать за рабочего – это всё враги».
Следует отметить, что пристальный интерес к банкам привёл к тому, что банковские учреждения вместе со своими зданиями стали базой для карательного аппарата новой власти, хрестоматийный тому пример – здание страхового общества «Россия» в Москве – знаменитая Лубянка. Интересно также отметить, что, например, в Воронежской губернии многие документы советских карательных учреждений, в том числе и концлагерей, написаны на бланках всевозможных банков, страховых обществ и т.п. Таким образом, первые собственно советские тюрьмы стали хранить, так сказать, «человеческий капитал». Как известно, банки и финансы в целом являются «кровеносной системой» рыночной экономики; можно сказать, что банковскую систему стала заменять сеть всевозможных карательных учреждений, широко использовавших принудительный труд в условиях распределительной, социалистической экономики.
Более того, общий контроль над системой принудительного труда, работой госаппарата, кооперации и т.д. Ленин возлагал на ВЧК. В 1920 г., выступая перед чекистами, он заявил: «Мне хотелось бы обратить внимание на вопрос, который становится перед органами борьбы со шпионажем и спекуляцией, на бескровный фронт труда, который теперь выдвигается на первый план с точки зрения строительства советской власти, с точки зрения укрепления рабоче-крестьянской власти и восстановления разрушенного хозяйства». Кроме ЧК возникло немало всевозможных «органов», которые занимались осуществлением принудительного труда. По мнению Ленина, нельзя было «провести трудовую повинность без народного комиссариата внутренних дел». Например, Управление концентрационных лагерей Тамбовской губернии (1920 – 1922 гг.) находилось в ведении не только губотдела принудработ, но подчинялось также НКВД и ЧК.
В январе 1920 г. Ленин работал над проектом постановления СНК о разгрузке картофеля и очистке от снега московских улиц и железнодорожных путей для решения насущных проблем строительства социализма. Ленин предлагал «поручить Бурдукову, начальнику московского гарнизона, Каменеву, Дзержинскому, Курскому из наркома юстиции представить данные о числе взрослых и здоровых мужчин, их нерабочем времени и об их использовании для неотложных работ в городе и проект постановления об их использовании». Ленин также советовал «поручить ВЧК назначить ответственного, партийного, опытного следователя для изучения данных о полной неудовлетворённости постановки трудовой повинности в Москве, как рабочих, так и служащих», а «НКВД принять более энергичные меры для осуществления снеговой повинности». Доклад в СНК о решении этой проблемы оставался за Дзержинским. На него была возложена ответственность за выполнение соответствующего постановления СНК.
Кроме того, существовали и другие органы осуществлявшие «трудповинность». Основными учреждениями были народный комиссариат труда (НКТ) и главный комитет по всеобщей трудовой повинности (ГКТ) во главе с Дзержинским. Это учреждение имело право привлекать к любым работам, в том числе и сельскохозяйственным, каждого гражданина республики, кроме нетрудоспособных. Становился актуальным вопрос о сосредоточении управления «трудповинности» в одном ведомстве. По-видимому, гражданские ведомства, занимавшиеся эксплуатацией принудительного труда, хотели изъять эту сферу из ведения военизированных и карательных учреждений и подчинить её НКТ. Однако Ленин был против «слияния НКТ и ГКТ». Тем не менее, ГКТ был упразднён 22 марта 1921 г. решением ВЦИК и СНК; было принято постановление «О ликвидации главного комитета по всеобщей трудовой повинности и местных комитетов по всеобщей трудовой повинности и о реорганизации народного комиссариата труда».
Трудовую повинность осуществляли и другие учреждения. Например, Ленин в «Наказе СТО» местным учреждениям спрашивал: «В чём выражается участие местных учреждений центрального статистического управления (ЦСУ) в деле проведения трудповинности и трудмобилизации?». Он также интересовался перечнем «применяемых трудповинностей», «итоговыми данными о числе привлекаемых и об итогах работы». Ленин также считал, что следует обеспечить губстатбюро (местные отделения ЦСУ) «рабочей силой путём привлечения в порядке трудовой повинности сотрудников других учреждений». Следует отметить, что, наверное, не было ни одного советского учреждения, в той или иной степени не вовлечённых в исполнение или организацию принудительного труда.
Ленин также писал о принудительном труде в знаменитом манифесте, декрете «Социалистическое отечество в опасности!» 21 февраля 1918 г., соавтором которого был Л.Д.Троцкий. Ленин призывал «рабочих и крестьян Петрограда, Киева и всех городов, местечек, сёл и деревень по линии нового фронта» «мобилизовать батальоны для рытья окопов под руководством военных специалистов». Причём, «в эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся – расстреливать». К «окопной повинности» Ленин прибегал неоднократно.
Кроме того, в декрете «Социалистическое отечество…» Ленин не забыл и о привлечении к физическому труду своих идейных оппонентов. В декрете имелось указание на закрытие газет, выступающих против «революционной обороны», при этом «работоспособные редакторы и сотрудники изданий мобилизуются для рытья окопов и других оборонительных работ». Ленин также выступал за привлечение к труду интеллигентов не только для «окопной повинности», но и при решении других вопросов. Например, 18 января 1920 г. он предлагал А.В.Луначарскому «создать словарь настоящего русского языка, скажем, словарь слов, употребляемых теперь и классиками, от Пушкина до Горького». Для этого Ленин предлагал «посадить за сие 30 учёных, дав им красноармейский паёк». С тем же предложением Ленин обратился 5 мая 1920 г. и к М.Н.Покровскому: «Засадить на паёк человек 30 учёных или сколько надо, взяв, конечно, не годных на иное дело – и пусть сделают». Тогда же Ленин настаивал на проведении «трудповинности» для «всех» лиц, «могущих ознакомить население с электрификацией, тейлоризацией и т.п.».
Однако Ленин не забыл ещё 14 декабря 1917 г. о неимущих классах в связи с «введением всеобщей трудовой повинности»: «Все граждане обоего пола, с 16 до 55 лет, обязаны выполнить те работы, которые будут названы местным советом… или другим органом советской власти». Правда, в Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа 3 января 1918 г. Ленин уточнял, что трудовая повинность вводится лишь «в целях уничтожения паразитических слоёв общества». В марте 1918 г. Ленин также успокаивал «рабочих и беднейших крестьян России» тем, что «трудовая повинность должна означать, прежде всего, и больше всего, привлечение к несению своей общественной службы богатые и имущие классы», но оговаривался: «Трудовую повинность мы должны начать осуществлять с богатых».
Ленин признавал, что «введение трудовой повинности для богатых» есть лишь только «первый шаг», за которым должны последовать и другие в том же направлении. Уже в феврале 1918 г. в дополнении к декрету «Социалистическое отечество в опасности!» отмечалось: «Каждый работник, отработав 8 часов в сутки, обязан три часа ежедневно (или по 4½ часа в сутки с третьим днём отдыха) работать в области военной и административной». На VII съезде РКП (б) 20 марта 1918 г. Ленин назвал «введение трудовой повинности» – «конкретным требованием советской власти». Можно сказать, что в вопросе о категориях населения, к которым будет применяться трудовая повинность, тогда и была поставлена точка: «От трудовой повинности в применении к богатым советская власть должна будет перейти, а вернее, одновременно должна будет поставить на очередь задачу применения соответствующих принципов к большинству трудящихся, рабочих и крестьян».
Причину столь жёсткого подхода он объяснял так: «Наше дело – ставить вопрос прямо. Что лучше? Выловить и посадить в тюрьму, иногда даже расстрелять сотни изменников из кадетов, беспартийных, меньшевиков, эсеров, «выступающих» (кто с оружием, кто с заговором, кто агитацией против мобилизации, как печатники или железнодорожники из меньшевиков и т.п.) против советской власти, то есть за Деникина? Или довести и до того, чтобы позволить Колчаку и Деникину перебить, перестрелять, перепороть до смерти десятки рабочих и крестьян? Выбор не труден».
...Ленин прозорливо вглядывался в «светлые дали» социалистического общества после «истребления» эксплуататорских классов. Так, работая ещё 14 декабря 1917 г. над проектом декрета о национализации банков Ленин указывал на то, что всё население страны должно быть «объединено принудительно в потребительские общества». Кроме того, в 1918 г. Ленин заговорил о «неуклонных, систематических мерах к (переходу к Massenspeisung – общественное питание) замене индивидуального хозяйничанья отдельных семей, общим кормлением больших групп семей». Ленин также рассуждал о «ячейках» социалистического общества недалёкого будущего – союзах потребительской кооперации 24 – 27 декабря 1917 г., работая над проектом декрета о трудовых коммунах. В 1918 г. Ленин неоднократно обращался к вопросу о «принудительном объединении всего населения в потребительско-производственные коммуны» и «потребительские общества». Всё население страны должно было бы вступить в эти союзы, своего рода общины эпохи социализма, в которых будет «всеобщая трудовая повинность» и «запрещение частного сбыта», а между коммунами будет происходить товарообмен. Однако проблема взаимодействия между коммунами в плане товарообмена так и не была решена даже и в 1921 г., когда уже начался переход к НЭПу. Ленин сетовал: «Вопрос о том, как менять в социалистическом государстве мануфактуру, помаду и прочее на хлеб, как сделать, чтобы на счёт польской соли лишний пудик муки получить, это во сто раз интереснее. Хотя это не обычно, но надо на партийных собраниях заниматься вопросом об этой предприимчивости». Таким образом, Ленин хотел сделать членов правящей партии какими-то первобытными коробейниками, занимающимися натуральным обменом.
...Все эти меры означали для большевиков как раз и построение социализма. По этому поводу Ленин писал весной 1918 г.: «Борьба с буржуазией переходит в стадию учёта и контроля: декларация денег + трудовая повинность + учёт продуктов + всеобщее объединение в кооперативы». Как известно, «учёт и контроль» стал едва ли не ключевым вопросом и свёлся в дальнейшем к известной формуле-лозунгу «Социализм – это учёт и контроль». Однако из этой формулы исключались и важнейшие составляющие, совокупность которых по мысли Ленина и являлась социализмом. Ленин провозгласил некий идеал близкого будущего – социалистического общества, который надо достичь. Формула социалистического общества виделась Ленину так: «Советская власть + прусский порядок железных дорог + американская техника и организация трестов + американское народное образование etc. etc. ++ = Σ = социализм».
Однако конечной целью большевиков было не внедрение «прусских железных дорог», «американского начального образования» и т.д. Это было лишь средством для построения коммунизма. В декабре 1919 г. Ленин объяснял свою конечную цель так: «Коммунизм, если брать это слово в строгом значении, есть безвозмездная работа на общественную пользу, не учитывающая индивидуальных различий, стирающая всякое воспоминание о бытовых предрассудках, стирающая всякую косность, привычки, разницу между отдельными отраслями работы, разницу размера вознаграждения за труд и т.п.». Собственно «коммунистический труд», по мысли Ленина, «в более узком и строгом смысле слова, есть бесплатный труд на пользу общества, труд, производимый не для отбытия определённой повинности, не для получения права на известные продукты, не по заранее установленным и узаконенным нормам, а труд добровольный, труд вне нормы, труд, даваемый без расчёта на вознаграждение, без условия о вознаграждении, труд по привычке трудиться на общественную пользу, труд, как потребность здорового организма». Однако пока этого достичь не удалось, организмы трудящихся нездоровы и не ощущают потребность в бесплатном труде, поэтому надо развивать «социалистический труд». И надо начать с «малого» – «субботники, трудовые армии, трудовая повинность».
...Одним из важнейших стимулов к труду для всего населения стал «паёк» и «натурпремирование». Становится понятным, почему Ленин выступил 6 марта 1920 г. даже за «контроль над огородниками». Дело, конечно, было не только в том, что подмосковные огородники «наживались на рабочих» и «спекулировали» продуктами. Независимое от государства производство подрывало основы «соревнования» и «распределения» и существенно снижало роль «пайка» в контроле над населением. Поэтому ещё в феврале 1918 г. призвал расстреливать «спекулянтов» «на месте преступления».

...Несмотря на окончание самой активной фазы Гражданской войны, перехода к НЭПу, Ленин не собирался отказываться от террористических методов. Так, при обсуждении с наркомом юстиции Д.И.Курским проекта советского уголовного кодекса в мае 1922 г. Ленин прислал свои замечания и наброски по этому вопросу. «Основная мысль», высказанная Курскому Лениным, «ясна, несмотря на все недостатки черняка: открыто поставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость»; «суд должен не устранить террор; обещать это было бы обманом и самообманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широко». Ленин тогда же высказался за то, что «надо расширить применение расстрела».
...Во время самой напряжённой фазы Гражданской войны Ленин говорил и о привлечении членов правящей партии к принудительному труду: «Коммунисты и сочувствующие им во всех местах, где сосредоточены мобилизованные, или где есть гарнизоны и в особенности запасные батальоны… должны быть поголовно поставлены на ноги. Без исключения все они должны объединиться и работать, один ежедневно, другие, скажем 4 или 8 часов еженедельно». При этом Ленин предложил «циркулярно оповестить НКЮст, … что коммунистов суды обязаны карать строже, чем некоммунистов».
...Но даже в годы НЭПа Ленин не намеревался отказываться от широкого применения принудительного труда и конфискационных мер, несмотря на то, что заговорил уже о построении «государственного капитализма».
Подводя итог, следует сказать, что система принудительного труда в 1918 – 1922 гг. стала по существу одной из основ советского общества, даже несмотря на свою хроническую неэффективность. Ни одна задача, которая бы ни ставилась перед органами принудительного труда, так и не была решена в годы военного коммунизма и в первый год НЭПа. Тем не менее, Ленинское правительство планомерно насаждало систему принудительного труда. Главная цель, которую преследовали большевики, заключалась в изменении социального состава общества, «перековки» «неисправимых» элементов. Одним из основных инструментов, которым Ленин подчинил страну, в том числе и многомиллионную армию, своей воле, был «паёк». В условиях голода, объективно выгодного большевикам, «паёк» стал могучей силой, сильнее всех штыков красной армии. Собственно распределительная система стала основой советского общества, которую «подпирали» многочисленные карательные органы большевицкого режима. Другими словами, благодаря «пайку» каждый житель страны становился практически в полную зависимость от деспотического государства, пытавшегося реализовать на практике свою утопическую программу. Всё это негативно сказалось и на ментальности самых широких слоёв населения.
На первый взгляд странно, но «паёк» способствовал распространению иждивенческих настроений в обществе, что являлось следствием пресловутой «уравниловки», устранения «разницы размера вознаграждения за труд». С другой стороны, дисциплина «из-под палки» навсегда отбивала охоту к действительно творческому труду, а также истребляла инициативу и предприимчивость. Так, нарком юстиции Украины А.И.Хмельницкий выступал в 1922 г. за то, чтобы «частная инициатива, даже проявляющаяся в недрах трудовых масс, была сведена на нет, чтобы она заменена была инициативой публичной. Необходимо истребить самый дух частной инициативы, необходимо истребить принцип самопомощи и заменить его принципом помощи сверху, принципом государственной помощи». И вообще физический труд становился в «рабоче-крестьянском» государстве непрестижным. Главным показателем «жизненного успеха» становилась принадлежность человека к распределительной и карательной системам, что формировало новый правящий класс в «бесклассовом обществе».
Кроме того, вопрос о «принудительном труде» проливает свет и на характеристику личности Ленина, образ которого в общественном сознании (да и в научной литературе) претерпел за последнее время существенные изменения: от «мудрого» руководителя государства и в то же время, «гуманиста», «самого человечного человека», до наивного, несколько смешного утописта, мечтавшего «осчастливить» человечество, под конец жизни даже немного разочаровавшегося в своих идеях. На самом деле, становится очевидным, что Ленин был тоталитарным диктатором, неограниченным повелителем «массы» бесправных рабов, вкалывавших за «паёк» на государственных плантациях, под постоянной угрозой нелимитированного насилия. Ленин напоминал в этом отношении правителя какой-нибудь азиатской деспотии древности, а не современного лидера цивилизованной страны."

[valeriy]

Ленин был тоталитарным диктатором, неограниченным повелителем «массы» бесправных рабов, вкалывавших за «паёк» на государственных плантациях, под постоянной угрозой нелимитированного насилия.

Достаточно взглянуть на портал, откуда была взята эта статья, чтобы все стало ясно -Легитимист - Монархический взгляд на события. Сайт ведёт историю с 2005 года

Российский Имперский Союз-Орден (РИС-О) - это организация орденского типа. Деятельность РИС-О возглавляет Верховный Совет, состоящий из девяти членов. Текущей работой организации руководят Начальник РИС-О, Заместитель Начальника и Генеральный Секретарь, избираемые на два года Верховным Советом из своего состава.

Начальником РИС-О - Фёдоров Георгий Александрович (1941 г.р., в прошлом коммерческий художник и военный, из семьи белых эмигрантов, вернулся в Россию в 2008 г., проживает в Санкт-Петербурге);

Заместителем Начальника РИС-О - Сысуев Дмитрий Алексеевич (1969 г.р., кандидат философских наук, преподаватель университета, проживает в Саранске);

Генеральным Секретарём РИС-О - Сорокин Андрей Юрьевич (1964 г.р., магистр права, практикующий юрист, проживает в Санкт-Петербурге).

II. За что выступает РИС-О

РИС-О выступает за восстановление Русского Православного Царства:

- за реставрацию Законной Династии Романовых, которой русский народ поклялся в вечной верности на Земском Соборе 1613 г., в лице Главы Династии Государыни Великой Княгини Марии Владимировны и Её Наследника Цесаревича Великого Князя Георгия Михайловича;

- за первенствующее положение Православной Церкви в жизни российского общества и государства;

- за территориальную целостность и суверенитет России. [Программа Российского Имперского Союза-Ордена "Монархическая альтернатива для России"]

Идеология РИС-О основана на Святой Православной Вере. [Подробнее об идеологии РИС-О]

III. С чем РИС-О борется

РИС-О двумя главными врагами и бедами России считает коммунизм и русофобию.

Всемерная борьба с проявлениями русофобии и рудиментами коммунистической идеологии в нашей повседневной жизни – одно из ключевых направлений деятельности РИС-О. [Подробнее об отношении РИС-О к коммунизму на современном этапе]

Именно для этой белогвардейской организации Ленин, Сталин, социализм и все, что с  этим связано, как кость в горле. И всегда будут браться примеры, которые в той или иной степени очерняли-бы социализм и всех лиц, причастных к этому строю. Они никогда не возьмут то положительное, что было реализовано при социализме. Но возьмут только то, что могло-бы в любом виде очернить его. При этом надо понимать, что отбираются только факты вне исторического контекста, затушевывая историческую необходимость и опуская те положительные ростки, которые  были результатом неизбежного принуждения. (Можно подумать, что сейчас, в капиталистической России, с сильной воровской окраской, принуждение не практикуется).

Россия, 1917 год. Бездарное правление Временного Правительства привело:

(а) к принуждению царя снять с себя верховные полномочия (кстати, царизм к этому моменту себя уже полностью исчерпал);

(б) к катастрофическому положения России на фронтах Первой Мировой Войны (и не надо говорить, что большевики мутили воду на фронте). Россия, как самая отсталая страна на Европейском континенте, к этому времени уже проиграла войну Японии, не смогла отвоевать Босфорский пролив, соединяющий Черное море со Средиземным. (И не следует думать, что мы помогали браткам Болгарам отстоять свою независимость от Турции. Эта помощь была как побочный продукт за захват Босфорского пролива. Но не выгорело), на бескрайних просторах Европы было положено много Россиян за ту помощь, которую обещал оказать Русский царь своему Английскому кузену (или какое там у них кровное родство?) - российские бабы плодовиты - еще нарожают;

(в) казна пуста, экономика Российской Империи на нулях - хваленая аграрная империя могла поставлять в Европы продукты, произведенные изнурительным трудом крепостных крестьян. Те, которые зажиточные, были зажиточны в той мере, в какой могли эксплуатировать дешевый труд безземельных крестьян.  

Вывод: Российская Империя стояла на грани распада на мелкие квази-государства, с последующим их попаданием под колониальное управление Европейскими государствами. Казалось-бы, а что в этом плохого. Они, в результате управления, хоть и выжмут из России все соки, но оставят технологии для последующего развития. В конце концов и Гитлер, например, также хотел закабалить Россию, предварительно проведя чистку населения на предмет послушных рабов.

Скорее всего, Россия не та страна, которая готова идти на раболепное послушание. На примере самых последних событий видно, как Ельцин готов был отдать Россию в полное подчинение Штатам (он даже первому, кому позвонил из Беловежской Пущи, чтобы сообщить "радостную весть" о том, что Советский Союз развален, был президент Соединенных Штатов Америки). Но судя по последним событиям, мы выстояли.

Вот так и Ленину достались остатки Российской Империи в плачевном состоянии. При этом, большая кодла бывших (прекрасно помнящих те времена, когда они безнаказанно могли жить в свое удовольствие, паразитируя на бесправном народе России) была предельно активна, чтобы отвоевать обратно эту Империю у большевиков.

Революция ничего не стоит, если она не в состоянии защитить свои завоевания. Именно отсюда растут ноги Красного Террора. Приходилось на последних силах вести борьбу с контрреволюционной интервенцией.

Больших трудов, не избежавших Гражданской войны, удалось отстоять завоевания революции. Но на выходе имели полностью порушенную экономику. В этих условиях опять же пришлось решать как и каким образом восстанавливать экономику государства. И не просто восстанавливать, но и довести ее до состояния, сопоставимого с экономиками развитых государств. Ценой неимоверных усилий удалось вывести Россию (теперь уже Советский Союз) на этот уровень. Вторая Мировая Война, война инженерной мысли, стала беспощадной судьей в этом соревновании. Будь Россия аграрной (или с экономикой, которую мог бы представить НЭП), она стала бы колонией. Только высоко-развитая индустрия могла дать образцы танков, самолетов,  и другого вооружения, которые можно было бы противопоставить Гитлеровской Германии. Все это достигалось неимоверными усилиями народа при том, что на просторах СССР вовсю шла война.

Поэтому, сразу после революции, стране постоянно приходилось напрягать усилия, вплоть до 50-х годов прошлого столетия. Впрочем и после 50-х годов нельзя было расслабляться, так как нам была навязана холодная война. К сожалению, к 90-ым годам силы народа, как показали события, иссякли. И вот что самое удивительное, Сталин (тот самый Сталин, кому пришпандорили кликуху "кровавого тирана") очень даже сильно не доглядел, если в Прибалтике и на Украине, подняли голову ветераны, воевавшие с Советским Союзом на стороне Гитлеровской Германии.

[Oleg]

РИС-О двумя главными врагами и бедами России считает коммунизм и русофобию.

Ну не знаю какие там у кого фобии.. А вы считаете коммунизьм надо таки срочно начать строить ? срочно отменить деньги и частную собственность ? и расстрелять тех кто откажется сдавать дензнаки ? невзирая на их фобии

Коммунисты призывают отнять чужое и поделить, а христиане раздают своё, а чужого им и даром не надо; и самое главное, в христианстве дело это сугубо добровольное, в отличие от коммунизма, загоняющих всех железной рукой в свое царство благоденствия. Чувствуете разницу?

(хотя про православнутых разговор отдельный - можете завести свою темку)

Достаточно взглянуть на портал, откуда была взята эта статья, чтобы все стало ясно -Легитимист - Монархический взгляд на события. Сайт ведёт историю с 2005 года

Обсуждение квантовых "-изьмов" - нонсенс ! они неквантовые !  

ps

Вы супротив монархического бело-церковно-гвардейски-царскаго режиму ?
Раскрою тайну кибальчиша-плохиша - у нас сейчас он и есть. Токмо цаrь самозваный.
И живем вроде как чуть получше чем при "развитом соцьялизьме" когда частная собственность была запрещена а ученые работали в шарашках за колючей проволокой за пайку и "за карцер" - вы хотите так работать ? это просто, раз деньги - зло - раздайте все свои деньги нищим или лучше выкиньте на помойку, а пропитайтесь чем бог пошлёт. Как Махарши который все свои деньги запросто выкинул. и построил ашрам . за деньги которые послал бог.

наша раша только ещё из феодально-крепостного уклада в царизьм выползает. который в головах . есть мудрые господа-надзиратели-назидатели , а есть глупые мужуки которые постоянно к ним на поклон челом бить да в ножки падать .. до демократии, рынка акций и экономики как до луны..

http://ecsocman.hse.ru/data/609/679/1219/047Timofeev.pdf
http://you1917-91.narod.ru/timofeev_industrialnaya.html
...к моменту, когда политики, уже забыв о «перестройке», настоятельно заговорили о необходимости приватизации (1990— 1991 гг.), — в стране, где формально в течение многих десятилетий существовал строжайший запрет на частную собственность, — наиболее внимательные наблюдатели увидели, что приватизировать нечего, что фактическая приватизация уже давно состоялась и бесхозной собственности нет.

Христиане учили делить на всех своё, а коммунисты - чужое.

http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=list

http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?num=6448&t=page

В «шарашке»
...
«Ничего, до утра не подохнете!» — бросил надзиратель и запер барак...
Темные свинцовые тучи плывут по небу. Из них сеется мелкий дождь. Дует холодный ветер. Мы копаем канавы под надзором автоматчиков в малиновых погонах. Моя мечта попасть на шахту к машинам не осуществилась. В открытой тундре мы рубим кирками и заступами окаянную «вечную мерзлоту». Питание на весь день — кусок хлеба, оторванный от дневного пайка в 400 граммов. Закончив день, мы получаем «на закуску» полуторачасовое стояние у ворот лагеря. Стоим, мокрые и голодные, и ждем, когда у надзирателей сойдется цифра нашего поголовья с той цифрой, которая была записана утром при выводе на работу.
Когда наступает радостный миг и ворота лагеря раскрываются перед нами, мы вбегаем в зону и разбегаемся по баракам, чтобы надеть что-нибудь сухое и бежать в столовую. У дверей толпа. Каждый хочет скорее прорваться к заветной двери. У них стоят два надзирателя, а плотно сбитая толпа качается из стороны в сторону. Шум, ругань.
Первоочередная и всем очевидная «идейная» задача «органов» в лагерях заключается в том, чтобы вытравить из людей чувство

http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?num=7549&t=page
МАРФИНСКАЯ ШАРАШКА
...Никаких выходных. Отпуск — иностранное слово. Сверхурочные часы — одно удовольствие; все лучше, чем в камере припухать. Мысли о воле, о доме отгоняешь — от них только тоска и отчаяние. И работа уже не повинность, а единственный смысл жизни, замена всех благ, всех утех. Работа — и лекарство, и дурман...
В лагере говорят: „Труд сделал обезьяну человеком, а человека — ишаком." Работать в лагере — значит, ишачить, горбить, упираться рогами. И чтобы не „дойти", не „поплыть", не заработать „деревянный бушлат" — надо сачковать, кантоваться, туфтить, чернуху заправлять, филонить, мастырить...
А на шарашке все наоборот. Там тебя по имени-отчеству величают, кормят прилично, лучше чем многих на воле; работаешь в тепле; спишь на тюфяке с простыней. Никаких тебе забот
— знай только шевели мозгами, думай, изобретай, совершенствуй, двигай науку и технику...
Митя был первым, кто стал рассказывать мне о шарашках. Именно он, то ли сам придумав, то ли повторяя чьи-то слова, назвал их первым кругом нашего тюремно-лагерного ада.
По его совету я написал заявление.
— Ты знаешь иностранные языки. Зачем же тебе ехать в лагерь, доходить на повале или в шахте? Лепилой не везде пристроишься. И ведь сам испытал, каково порядочному человеку иметь дело с придурками. Языки — драгоценные знания. Они могут спасти. Пиши заявление в 4-й спецотдел МВД: „Владею немецким, английским, французским, испанским, голландским, итальянским..." Не шибко владеешь? Ничего, у них проверять некому. Попадешь на шарашку, тогда подучишься. Какие еще знаешь? Польский, чешский, сербохорватский... Давай, давай. Чем больше, тем лучше. Добавь обязательно: „имею большой опыт переводов научной и технической литературы. Прошу использовать в соответствии..." Ну, тут уж сам знаешь, как. А главное, подписывай „кандидат наук" — они это ценят.
Недели через две меня вызвали: "Давай слегка" (то есть без вещей).
В маленьком следовательском кабинете сидели два полковника. Серебристые погоны с синими кантами. Перед ними на столе - папки тюремных дел.
- 31 -
Трехэтажное кирпичное здание старой постройки. На торце башня с куполом. Ярко освещенный подъезд.
Принимают охранники в форме МВД, неторопливо спокойные. Ни лающих окриков лагерных вертухаев, ни хриплого угрозного шепота тюремных надзирателей.              
— Проходите на третий этаж. Там все объяснят.
Лестница как в парадном старого жилого дома или гимназии — каменные ступени, перила на кованых стойках...
Вниз навстречу шел Панин. Старый ватник внакидку выглядел гусарским ментиком. Он заговорил деловито, как будто расстались час назад.
— ...Это Марфинская шарашка. Называется по ихнему „объект №8 или спецтюрьма №16". Тут все из демонтированных берлинских лабораторий фирмы „Филипс". Разрабатывают „полицейское радио"
..Шарашечные харчи в первые послетюремные дни казались роскошными. За завтраком можно было даже иногда выпросить добавку пшенной каши. В обеденном супе, — именно супе, а не баланде, - попадались кусочки настоящего мяса. И на второе каша была густая, с видимыми следами мяса. И обязательно давалось третье блюдо — кисель. Но все эти прельстительные яства не слишком насыщали. Нам все время хотелось есть. Хлеба — 500 граммов в сутки — не хватало.

http://mzwgsytvon2gcltjom.cmle.ru/b/199987/read - http://flibusta.is/b/199987/read
Анатолий Марченко
Мои показания
...
В конце сентября, через несколько дней после истории с Щербаковым, в лагерь приехал суд: судья, прокурор, два заседателя. Одного за другим уводили зэков сначала из соседней камеры, потом из нашей. Вернувшись буквально через несколько минут, каждый сообщал: два-три года тюрьмы. Владимир. Вот увели и привели обратно Бурова — три года Владимирки. Следующим вызвали меня. Надзиратель ввел меня в кабинет и остался стоять за моей спиной. В кабинете, кроме членов суда, была и «публика» — полным-полно офицеров, лагерного начальства. Судья, солидный мужчина, в хорошем костюме, сидел за столом, покрытым красной материей; по обе стороны от него — два заседателя. Я не думал ни о суде, ни о своей судьбе — она была известна заранее, — а смотрел на заседателей.
Они казались совершенно чужими и потерянными в этом кабинете, среди людей в офицерской форме, рядом с холеным судьей. Один был пожилой дядечка в заношенном бумажном пиджаке, в темно-серой стираной-перестиранной рубашке. Он не знал, куда девать свои заскорузлые, почти черные руки: то положит их на стол перед собой, то боязливо спрячет их на коленях. Второй заседатель — женщина с морщинистым лицом, в платочке, завязанном узлом под подбородком, с такими же натруженными руками. Вид у нее был еще более жалкий, забитый и затравленный, чем у ее напарника. Мне было их очень жаль, они так боязливо оглядывались по сторонам; и ведь они даже не понимали своей роли, своего зависимого положения. К ним никто ни разу не обратился во время суда, как будто это были безгласные куклы; у них никто не спросил, есть ли вопросы, и решение было вынесено без их участия.
Когда судья начал задавать мне обычные процедурные вопросы, я сразу же заявил, что отказываюсь участвовать в этой комедии, играть в игру под названием «народный суд». Мое заявление никого не смутило. Мой начальник отряда капитан Васяев зачитал характеристику: Марченко — злостный тунеядец, злостный отказчик от работы, злостный нарушитель лагерного режима, не стал на путь исправления, не посещал политзанятий, не принимал участия… не раскаялся, вредно влияет… Затем была краткая, но выразительная речь прокурора; не вдаваясь в детали, он сказал:
— По-моему, в тюрьму на три года.
Судья тут же, не пошептавшись с заседателями даже для вида, объявил мне: три года из моего лагерного срока заменяются тюремным режимом.
Меня увели, вызвали следующего. Камера встретила меня вопросом:
— Сколько — два или три?
Мы все трое — и Буров, и Озеров, и я — получили поровну. «Чтобы никому не было обидно», — как говорили наши сокамерники.
В оставшиеся до отправки дни наши более опытные соседи, побывавшие уже во Владимирке или слыхавшие о ней, рассказывали нам, что нас всех там ожидает. Выходило, что хорошего мало: все сходились на том, что в тюрьме еще хуже, чем на спецу, — а спец был у нас перед глазами. Еще больше не по себе становилось, когда вспоминали об этапах, вагонзаках, пересылках.
Вскоре после суда нам принесли с десятого наши вещички, а дней через пять отправили первую партию. Мы трое попадали во вторую партию, которая в начале октября отправилась со спеца на Потьму.
Два дня на потьминской пересылке, вагонзак; два дня персылки в Рузаевке, вагонзак; пересыльная тюрьма в Горьком. И пересылки, и вагонзаки такие же, как везде.
В Рузаевке один заключенный из нашей партии заболел и не смог подняться во время проверки. Дежурный офицер и надзиратели стали осыпать его нецензурной бранью, заставляя встать. Камера заволновалась, потребовала прекратить издевательство и вызвать врача. Результат был такой, как обычно: схватили несколько человек, кого попало, вытащили из камеры и избили.
Из рузаевской пересылки нас привезли на станцию днем. «Воронки» остановились за железнодорожными путями, напротив станции — тюрьма находится за городом. Нас высадили из машин, построили по пятеркам и погнали под пешеходным мостом через пути к станции. Со всех сторон колонны конвой, собаки, конвоиры кричат на зэков: «Разговоры! Иди-иди, скорей, не отставай!»
На мосту собралось много народу, подходили все новые, кричали сверху:
— Эй, ребята, вас откуда гонят? Куда?
С моста в колонну летели пачки папирос, сигарет, завернутые в бумажку деньги. И вот тут откуда-то явился тип в штатском, спросил что-то начальника конвоя и с места в карьер начал разнос:
— Куда это годится?! Вас предупреждали, чтоб не водили колонны на виду у всего города?
Начальник оправдывался:
— Да не дают нам ночных поездов, мы сколько раз просили. Нам самим неприятно, послушайте только, что о нас говорят на мосту.
— Еще бы! Собрали публику, как в театре. А милиция разгоняй!
Я вспомнил: сколько раз читал, как в России всегда, всю ее историю, простые люди жалели арестантов, давали им хлеба, в деревнях выносили попить молока. Достоевский пишет, что в праздники острог заваливали всякой снедью, калачами, пирогами, мясом. А теперь вот гонят, смотреть даже не велят.
Наконец последний этап, во Владимир. Когда группу выводили через коридор горьковской пересылки, нам навстречу прогнали другую такую же группу — вновь прибывших. Позади всех шли несколько заключенных в наручниках — значит, смертники, приговоренные к расстрелу.
— За что обручили? — спросил кто-то из наших.
Один из смертников успел ответить:
— Нападение на милицию.
Это были осужденные то ли из Мурома, то ли из Александрова. В обоих этих городках произошли одинаковые события, и откуда была именно эта группа, я позабыл. Дело там было такое: в милиции после побоев скончался один парень. Это вызвало взрыв — как избивали в милиции, знали многие. В результате — нападение на милицию, и вот цепь смертей: убийство парня, убийство милиционеров, смертный приговор нападавшим.

[Oleg]

add

http://mzwgsytvon2gcltjom.cmle.ru/b/310554/read - http://flibusta.is/b/310554/read
Юлий Марголин
Путешествие в страну Зе-Ка

...есть в лагере люди, которым живется хорошо, и они довольны. По крайней мере, они говорят так. Эти люди интересовали меня в особенности, потому что в них исполнялось одно из назначений лагеря. Лагерная система существует для того, чтобы сломить душевное сопротивление — и либо уничтожить человека, либо идеально приспособить его. А первый знак приспособления — это, когда лагерь становится домом, естественной формой существования.
— Чем здесь плохо? — говорили некоторые бывшие колхозники, — каждый день пайка готовая, заботятся: одевают, обувают, лечат, кормят. Только работай. Да я и на воле не жил лучше.
Масса з/к относилась к таким энтузиастам лагеря с некоторой насмешливостью, с презрительным оттенком собственного превосходства. Но, во-первых, никогда нельзя было понять, действительно ли они серьезно это говорят. Во-вторых, мне казалось, что это, в самом деле, самый здоровый элемент лагерного населения: люди абсолютного послушания и безропотности, ничего им не нужно, и они себя хорошо чувствуют в лагере. Идеальные советские з/к: их мысли и желания, их функции и реакции целиком определены извне, можно их освободить — на таких советская власть может целиком положиться. Даже и на воле невидимая стена лагеря будет окружать их.
Все же остальные в большей или меньшей степени подлежат лагерному неврозу. Если принять во внимание, что за время существования Советской власти через лагеря прошли десятки миллионов, то выйдет, что в мире еще не было такого гигантского психологического процесса, такой глубокой борозды через душу и характер мирового народа.
Под «лагерным неврозом» я понимаю болезненное искривление, которое возникает в человеческой психике в результате долговременного пребывания в лагерных условиях. Лагерная «изоляция» насквозь искусственна, противна человеческой природе и навязывается ей силой. Надо быть чудовищем тупости или сверхчеловеком, чтобы в этих условиях не измениться. Обыкновенный же человек реагирует тем болезненнее, чем острее нанесенная ему рана, и чем глубже подавляемый им протест. Мало того, что обитатели лагеря терпят известные лишения, т. е. голод, разлуку с семьей, родиной, материальную и всякую иную нужду в степени, приводящей их в подчеловеческое состояние, — все они душевно ранены, и каждый по-своему внутренне обеспокоен. Несмотря на то, что лагеря выросли в 20-м веке, — существует классический пример «лагерного невроза» в 19-ом веке. Этот классический и знаменитый пример: Федор Михайлович Достоевский, человек, который 4 года просидел на царской каторге и никогда не был в состоянии преодолеть в себе травмы тех лет.
Достоевский прибыл на каторгу молодым человеком прогрессивных воззрений, типичным российским интеллигентом, а вышел сломленным, тяжким невротиком. Эти 4 года его сломали, опрокинули все его предшествовавшие представления об обществе и человеке. То, что он там увидел и пережил — оказалось ему не под силу. Как стекляшки, брякнули его «петербургские идеи» об эту громаду зла и разбились. Все дальнейшее его развитие — было чудовищной попыткой каторжанина побороть свой невроз. Причем существенно то, что он никогда не освободился из плена каторги внутренне — он принял каторгу, смирился пред ней и еще послал туда своего Раскольникова. Он не вынес с каторги ненависти к палачам, а убеждение, что палачество и мучение принадлежат к сущности мира — ив дальнейшей своей жизни он стал мистическим союзником тех, кто распоряжался российской каторгой. Книга, в которой зафиксирован «лагерный невроз» Достоевского — это его «Записки из мертвого дома».
Пусть перечтут эту книгу читатели настоящей работы, уже не о Мертвом Доме, а о целом Мертвом Царстве. Как различны масштабы царской и советской каторги! В остроге Достоевского сидело 250 человек, и это все, что он видел. Четыре года он провел в условиях, которым позавидует каждый советский з/к. Достаточно скзаать, что он имел на каторге своего слугу, который за 30 копеек в месяц варил ему, ставил самовар и ухаживал за ним. Достоевский за все 4 года не ел казенного — у него была возможность питаться за свой счет. — «Обыкновенно я покупал кусок говядины по фунту в день»… — «Осип стряпал мне несколько лет сряду все один и тот же кусок зажаренной говядины». — О таких вещах, как хлеб, каша, калачи — не говорят, этого было в остроге вдоволь. Работа не была нормирована, никто не надорвался на работе, и все ели одинаково. Были на царской каторге плети и розги. Прошло сто лет — и их заменили расстрелы за отказ от работы. Унижение телесного наказания не более страшно, чем то, которому мы были подвергнуты в советских лагерях, где нас заставили лгать, притворяться и отрицать то, что нам было свято. Каждый, прошедший школу обезличения в советских лагерях, подтвердит, что неуважение к человеку там далеко превзошло все, что существовало на царской каторге. Это неуважение к человеку выражается уже в самой цифре лагерного населения. Место тысяч, как во времена Достоевского, заняли миллионы.

На четвертом году заключения я раздобыл в лагере «Записки из мертвого дома» Достоевского и прочел их, сравнивая эволюцию каторги со времен Николая I. Сравнение это не в пользу Советской власти. Я читал отрывки из этой книги своим соседям з/к: люди эти смеялись и… завидовали. Я прочел описание праздника из «Записок» (у нас праздников не было). Когда я дошел до слов: «К вечеру инвалиды, ходившие на базар по арестантским рассылкам, нанесли с собой много всякой всячины из съестного: говядину, поросят, даже гусей…» раздался хохот: «Вот так каторга! на базар ходили!..» — «Поросенок Акима Акимыча был зажарен превосходно». Поразительно, на какие мелочи обращали внимание з/к при чтении. Описание госпиталя: «Больной арестант обыкновенно брал с собой сколько мог денег, хлеба, потому что в тот день не мог ожидать себе в госпитале порции, крошечную трубку и кисет с табаком, кремнем и огнивом. Эти последние предметы тщательно запрятывались в сапоги…» Тут меня прервали слушавшие: «Табак был! — сказал с завистью один — и в сапоги прятали…» И все засмеялись, потому что сапоги в советском лагере это вещь, которая имеется только у единиц.
...Всем очевидно было, что на каторге, о которой рассказал Достоевский (а это еще была самая тяжелая из разных видов царской каторги) кормили досыта и не замучивали на работе. С точки зрения советского з/к — доходяги все остальное уже не так важно.
...Явления, которые сверхчувствительных людей Запада выводят из равновесия, нам из-за ограды лагеря представляются совсем в другом свете. Мне удалось в лагере прочесть книгу Стейнбека «Гроздья гнева», очень популярную в Советском Союзе. Она изображает процесс пауперизации американских фермеров, но в самых сильных местах я не чувствовал ни сострадания, ни особого ужаса их положения. Я видел только то, что их «голод» был лучше, чем наша «сытость», и что они были свободны передвигаться по стране, протестовать, бороться. К их услугам было перо Стейнбека, а у нас был во рту кляп. Если бы Стейнбек пожил немного в нашем лагере, он бы менее нервно реагировал на американские непорядки.
...были люди другие — серьезные, корректные, подтянутые. Они вели себя примерно, не нарушали порядка, не выделялись странностями. — Один был в бывшей жизни офицер высокого ранга, военный атташэ за границей — другой инженер-специалист, 7-й год составлявший в лагере математический задачник — третий перебежчик в 1932 году из Польши. Двое из них работало в конторе, третий на кухне. Внешне как будто — нормальные люди. Надо было очень близко подойти к ним, чтобы почувствовать трупный запах. В действительности это были глубоконесчастные, безнадежно порченые люди. Но порча их вся вошла вовнутрь. Из них как будто выжгли способность нормального человеческого самоощущения. Вынули из них веру в человека, в логику и разумный порядок мира.
В жилах тек у них концентрат желчи и серной кислоты. Когда-то они все начинали с книжного коммунизма, с душевной бодрости и широких планов. Один из них рассказал мне, как он перешел границу в 1932 г., как писался на пограничном посту акт задержания на куске обоев, сорванном со стены — этот кусок обоев очень его поразил — и как потом ужаснула его Минская тюрьма. Не то, что он рассказал, а как рассказал, запомнилось: с цинической, гаденькой усмешкой, с замгленным, тупым, никуда не глядящим взглядом — в 30 лет живая развалина, конченый человек. — Недаром все такие были замкнуты и необщительны: от них несло гнилью, ядом разложения. Достоевский хоть Христом спасался. А у этих ничего не было, кроме безнадежного отчаяния и переживания какой-то универсальной мировой обгаженности.
Эти люди были больны. Их высказывания были формой невроза. За кем сила, за тем и правда, все лгут, все подлецы, а дураков учить надо. У них помутилось в голове в тот момент, когда обвинили их в чем-то, чего не было, и опрокинули их веру в то, что они сами себе выдумали. Уравновесить это потрясение им было нечем. Пусто было внутри. Они не совали котелков в печку, но у меня было впечатление, точно все эти люди морально смердели, морально делали под себя.
Лагерный невроз — явление специфическое. Пока я не попал в лагеря, и с тех пор, как оттуда вышел — я ничего подобного даже приближенно не видел. Сколько там было шутников, и весельчаков, и просто вежливых, обязательных людей. И все равно: кислый запах шел от них, посреди самых веселых острот можно было поймать чужой, испуганный и совершенно ненормальный, искоса, взгляд. Действительное их существо притаилось в них: угрюмость и горечь, которыми пропитались все поры душевные.
Все отравлено до степени предельного самонеуважения Разума. «Гуманность» — это почти бранное слово у тех несчастных. Кто-то им плюнул в душу — и плевок этот навеки остался лежать там.
В немецком лагере смерти оторвали дочь от матери и пристрелили на месте. И мать пошла дальше, только на губах ее была улыбка: уже не от мира сего, улыбка сумасшедшей.
В советских лагерях нет этих ужасов, но сами они целиком — ужас, нечто невероятное своей деловитостью, прочной хозяйственностью и организованностью преступления государства над маленьким человеком. И советские лагеря полны людей, которые внешне в порядке, идут в общем строю, держатся лучше других — но внутри их нет живого места. Они не плачут, не протестуют. Если бы они плакали и протестовали, они были бы здоровы. Но эти люди уже не в состоянии понимать что-нибудь в мире, в лагере, в собственной смятенной душе. Все их существо искажено глумительской гримасой цинизма, и они не находят в мире ничего, на что бы они могли опереться. Скажите им: Сталин, Человечество, социализм, демократия. Они улыбаются, как та мать, у которой на глазах расстреляли дитя.
Это не преступники, не контрреволюционеры, а больные люди, которых следовало бы перевести в страну, где нет лагерей и тотальной лжи. Там они, может быть, пришли бы в себя.
Надо сказать ясно, что вне пределов досягаемости общественного мнения мира происходит по ту сторону советской границы небывалая в истории человечества расправа, небывалый погром душ, небывалая казнь человеческих сердец. То, что происходит с погромленными людьми, нельзя назвать даже трагедией — настолько это лишено всякого смысла и оправдания. Всего этого могло бы не быть, если бы Советская власть не опиралась на систему насилия, вытекающую из ложных теоретических предпосылок. «Лагерный невроз», который также можно было бы назвать «неврозом Сталина», по имени его насадителя, вытекает из бессмысленности человеческих страданий в лагере, по сравнению с которой немецкое народоистребление было идеалом логической последовательности. — Не может остаться душевно-здоровым человек, или общество, которое является жертвой или хотя бы свидетелем чудовищного преступления, возведенного в норму
«Лагерный невроз», который также можно было бы назвать «неврозом Сталина», по имени его насадителя, вытекает из бессмысленности человеческих страданий в лагере, по сравнению с которой немецкое народоистребление было идеалом логической последовательности. — Не может остаться душевно-здоровым человек, или общество, которое является жертвой или хотя бы свидетелем чудовищного преступления, возведенного в норму, укрытого так, как в каждом приличном доме бывает укрыт ватерклозет, — преступления, о котором все знают, но никто не говорит, — которое не вызывает протеста в мире и просто принимается к сведению и даже оправдывается людьми, претендующими на высокое достоинство. Было много преступлений в истории человечества, и против каждого из них подымался голос негодования. Люди, умиравшие в газовых камерах немцев, знали умирая, что мир поднялся против их палачей, и это было их утешением. Но люди в лагерях не имеют и этого утешения, которое могло бы снизить страшное внутреннее давление, под которым они живут — мысли о том, что их судьба находит какой-либо отклик в мире. — Человек способен страдать безгранично, оставаясь душевно-здоровым, только в том случае, если ему понятно, за что и почему он страдает. Если он не понимает, то он рано или поздно теряет рассудок или душевное равновесие. Советские ИТЛ — исправительно-трудовые лагеря — есть гигантская, величайшая и единственная в мире фабрика душевных калек и психопатов.

Граница между нормальным и сумасшедшим стерлась в этом Мертвом Царстве. Поясним это примером. В последнем году моего заключения я лежал в больнице рядом с помешанным. Полгода он был дюйм соседом в бараке № 5 котласского пересылочного пункта. Звали его Алеша.
Алеша был 20-летний паренек из деревни Ярославской области, с льняными волосами и голубыми глазами — херувим. Алешу взяли 18-и лет на фронт.
Под Новгородом он попал в немецкий плен, и его взяли в немецкую школу диверсантов. Это значит, что тогда он был при полном сознании, или немцы не приглядывались, как следует к тем, кого выбирали. Их учили 3 месяца, «кормили хорошо», и даже раз повезли с экскурсией в столицу Германии — Берлин. О Берлине Алеша ничего не помнил, кроме того, что в кино водили (а что показывали, забыл) и, опять-таки «хорошо кормили». Через 3 месяца немецкий самолет перевез группу Алеши через линию фронта и в темную ночь на парашютах сбросил на советскую территорию. Вся группа со всем снаряжением немедленно явилась на ближайший пост милиции и отдалась в распоряжение советских властей. Что произошло далее — Алеша не помнил. Результат был налицо: сумасшедший в лагере со сроком не то в 5, не то в 8 лет.
Сумасшествие Алеши было неопасное: у него помутилось в голове, говорил он необыкновенно медленно, внимательно глядя в глаза собеседнику, с явным трудом подбирал слова для ответа, и иногда вовсе останавливался в смущении. Он был кроткий блаженный дурачок, никогда ни с кем не заговаривал первый и ни за чем ни к кому не обращался. Если случайно пропускали его при раздаче, не напоминал о себе и лежал голодный дальше. Он никому не мешал, и все его любили. Но вдруг — раз недели в три — овладевала им тревога. Тогда он вставал и прямо шел на вахту, к воротам. «Куда? — Я домой, — объяснял серьезно Алеша, — к Маше и Нюре.» — «Что за Маша и Нюра такие?» Это были его сестры, у которых он жил до начала войны в ярославском колхозе. Алеша, не считаясь со стрелками, держал курс на ворота из лагеря, как магнитная стрелка на север. Р-го выгоняли, но он не шел. Кончалось тем, что его в растерзанном виде приводили в Санчасть, и дежурный врач водворял его на койку в стационар.

В стационаре надо было за ним наблюдать в оба, так как он вставал в одном белье, и среди зимы отправлялся на вахту — «домой», если не успевали его перехватить у выходной двери. В этом случае дежурная сестра, Марья Максимовна, получала карцер за нерадение. Если же удавалось Алешу задержать у двери, он добром не ложился в постель. Начиналась свалка, сбегались санитары, Алеша свирепел. Санитары вязали его, надевали смирительную рубашку и привязывали его к койке. Тогда Алеша начинал биться и кричать. По 12 часов, в течение которых пена текла у него изо рта, он бешено рвался и не переставая кричал чужим голосом одну и ту же фразу: «Отойдите от меня! — Отойдите от меня! — Отойдите от меня!»
В это время никто в палате, где лежали умиравшие с голоду дистрофики и другие тяжело-больные, не мог сомкнуть глаз. Если бы не эти припадки, когда Алеша показывал необычную силу и бешенство — то з/к бы не верили, что он помешан. В лагере подозревают в каждом симулянта. Но Алеша не прикидывался — это было видно не только из припадков, но из того, что он не реагировал, когда обносили его при раздаче еды. Однако, голоден он был страшно, — и как только показывалась раздатчица Соня, — просил у нее «косточки».

Косточки принадлежали Алеше. Ему приносили миску костей из кухни, и он их часами грыз, как собака. Я был его соседом, и привык к хрусту костей, разгрызаемых крепкими белыми зубами. Все мы открыто завидовали Алеше, и если бы их дали другому, то были бы протесты. Но Алеша был на особом положении. После припадка проходило 2–3 недели. Алеша чувствовал себя крепче и начинал снова готовиться в дорогу. Тогда приходил к нему врач, садился на койку и начинал ему объяснять: он в заключении, нельзя идти к Маше и Нюре. — «Почему нельзя? — спрашивал очень серьезно Алеша. — Я ведь ничего не сделал. Я никого не обидел и хочу домой!» Врач объяснял, что все кругом одинаковые, и все заключенные, и все домой хотят, но не могут… «Почему?» — спрашивал Алеша, и тогда на минуту наступало в палате молчание, и всем казалось, что это не Алеша с ума сошел, а мы, все окружающие, мы, которые не можем ему объяснить, почему нельзя идти домой, а только требуем, чтобы он оставался с нами, потому что мы все, как он, задержаны и втоптаны в грязь. И, повернувшись ко мне, врач разводил руками и говорил: «Да ведь он прав! Он, сумасшедший, совершенно прав, и я ему ничего объяснить не могу!»
Алеше предстояло годы лежать в стационаре, грызть кости и терпеть голод, хотя были где-то Маша и Нюра, и никому ни с какой точки зрения не было нужно его умирание в лагере.
Ночью он бешено кричал: «Отойдите о г меня! Отойдите от меня!» — и выгибался, веревки, которыми его опутали, напрягались и врезались в тело, койка трещала — и я лежал рядом, смотрел на льняную голову бесноватого в поту и огне — и думал, что этот крик обезумевшей жертвы пред лицом палачей может повторить каждый из нас, над кем замкнулся круг советского «правосудия», каждый опутанный и замкнутый в огромной темнице народов, называемой Советским Союзом.

[Quangel]

[Maxim20]

Еще в 30-х годах в обществе находились люди, не принимающие и не одобряющие идею сохранения Ленина в Мавзолее.