Оказавшись в Америке в следующий раз, я вместе с американскими друзьями
посетил в Нью-Мехико, город, основанный индейцами пуэбло. Впрочем, "город" -
это слишком сильно сказано, на самом деле это просто деревня, но дома в ней,
скученные, густозаселенные, выстроенные один над другим, позволяют говорить
о "городе", тем более что так его название звучит на их языке. Так впервые
мне удалось поговорить с неевропейцем, то есть не с белым. Это был вождь
племени Тао, человек лет сорока или пятидесяти, умный и проницательный, по
имени Охвия Биано (Горное Озеро). Я говорил с ним так, как мне редко
удавалось поговорить с европейцем. Разумеется, и он жил в своем собственном
мире, как европеец - в своем, но что это был за мир!
"Смотри, - говорил Охвия Биано, - какими жестокими кажутся белые люди.
У них тонкие губы, острые носы, их лица в глубоких морщинах, а глаза все
время чего-то ищут. Чего они ищут? Белые всегда чего-то хотят, они всегда
беспокойны и нетерпеливы. Мы не знаем, чего они хотят. Мы не понимаем их.
Нам кажется, что они сумасшедшие".
Я спросил его, почему он считает всех белых сумасшедшими? "Они говорят,
что думают головой", - ответил вождь. "Ну, разумеется! А чем же ты думаешь?"
- удивился я. "Наши мысли рождаются здесь", - сказал Охвия, указывая на
сердце.
Я был ошеломлен услышанным. Первый раз в жизни (так мне казалось) мне
нарисовали истинный портрет белого человека; меня было такое чувство, будто
до этого я не видел ничего, кроме размалеванных сентиментальных картинок.
Этот индеец отыскал наше самое уязвимое место, увидел нечто, такое чего не
видим мы. У меня возникло ощущение, будто то, чего я не замечал в себе
раньше, нечто лишенное очертаний, поднимается во мне.
"Американцы хотят запретить нашу религию. Почему они не могут оставить нас в
покое? То, что мы делаем, мы делаем не только для себя, но и для американцев
тоже. Да, мы делаем это для всех. Это нужно всем".
По его волнению я понял, что вождь имеет в виду что-то очень важное в
своей религии. "Выходит, то, что выделаете, приносит пользу всем?" - спросил
я. "Конечно! Если бы мы не делали этого, что бы сталось тогда?" - ответил он
с необыкновенным воодушевлением и многозначительно указал на солнце.
Я ощутил, что мы приблизились к деликатной сфере, которая затрагивает
священные тайны племени. "Ведь мы - народ, - сказал он, - который живет на
крыше мира, мы - дети солнца, и, совершая свои обряды, мы помогаем нашему
Отцу шествовать по небу. Если мы перестанем это делать, то через десять лет
солнце не будет всходить и наступит вечная ночь".
Теперь я знал, откуда берется достоинство и невозмутимое спокойствие
этого человека. Он - сын солнца, и его жизнь полна космологического смысла -
он помогает своему Отцу, творцу и хранителю жизни на земле, - он помогает
ему совершать это ежедневное восхождение. Если в свете такого
самоопределения мы попытаемся объяснить назначение собственной жизни, то,
как подсказывает здравый смысл, его убожество поразит нас. Мы
покровительственно улыбаемся первобытной наивности индейца, кичимся своей
мудростью. Почему? Да потому, что нас гложет обыкновенная зависть. Ведь в
противном случае на свет божий выйдут наша духовная нищета и никчемность.
Знания не делают нас богаче, но все дальше уводят от мифологического
миропонимания, которое свойственно было нам когда-то по праву рождения.
Карл Густав Юнг. Воспоминания, сновидения, размышления
http://lib.ru/PSIHO/JUNG/memdreamrefs.txt
Автор